Генрих Волков - Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение) Страница 18

А между тем Нащокин не был ни литератором, ни мыслителем, ни политическим деятелем, а просто - типичным московским барином, жившим на широкую ногу, любителем кутежей, цыган и карт, что стяжало ему "почетную известность среди бонвиванов обеих столиц". Он щедро сорил деньгами, держал кошелек открытым для всех страждущих, часто проматывался в пух и прах, доходил чуть ли не до нищеты, но никогда не унывал, и вскоре возвращенный долг или неожиданно полученное наследство снова воскрешали его к прежней жизни.

Дом его - самый безалаберный во всей Москве, но и самый гостеприимный и хлебосольный. Пушкин, бывая в Москве в тридцатых годах, обычно останавливался у Нащокина и так описал его дом в одном из писем к жене: "Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного - что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет..."

Гоголь дополнил этот рассказ во втором томе "Мертвых душ", где изобразил Хлобуева, жившего по образу и подобию Нащокина: "Если "бы" кто заглянул в дом его, находившийся в городе, он бы никак не узнал, кто в нем хозяин. Сегодня поп в ризе служил там молебен, завтра давали репетицию французские актеры. В иной день какой-нибудь, не известный никому почти в дому, поселялся в самой гостиной с бумагами и заводил там кабинет, и это не смущало, не беспокоило никого в доме, как бы было житейское дело. Иногда по целым дням не бывало крохи в доме, иногда же задавали в нем такой обед, который удовлетворил бы вкусу утонченнейшего гастронома. Хозяин являлся праздничный, веселый, с осанкой богатого барина, с походкой человека, которого жизнь протекает в избытке и довольстве. Зато временами бывали такие тяжелые минуты, что другой давно бы на его месте повесился или застрелился"9.

При всем этом Павел Воинович был умен, остроумен, даровит, широко образован, имел тонкий художественный вкус, обладал обаянием, которому трудно было не поддаться.

И прав биограф Нащокина: у этой широкой и даровитой натуры все должно было выходить так колоритно, так полно стихийной удали и легкости, эта беззаботность среди тревог при живом уме и теплом сердце была до такой степени полна поэзии, что Пушкин не мог не быть очарован.

Он обладал талантом нравственно возвышаться над низкими обстоятельствами жизни, оставаясь всегда самим собой. По словам Анненкова, у него было редкостное умение сберечь человеческое достоинство, прямоту души, благородство характера, чистую совесть и неизменную доброту сердца в самых критических обстоятельствах жизни, на краю гибели, под ударами судьбы и несчастий, которые сам же на себя и накликал.

Некоторые биографические черты Нащокина, по-видимому, отражены в романе "Русский Пелам", задуманном, но не осуществленном Пушкиным.

Герой этого романа Пелымов, по замыслу Пушкина, - богатый и даровитый юноша, наделенный пылкими страстями и благородной душой. Кипучая натура бросает героя из одного увлечения в другое, запутывает его в чужие преступления, низводит его на время в мир полусвета, потом сближает с кружком будущих декабристов, - и всюду он быстро осваивается, всюду сохраняет ясность мысли и благородство души...

Пушкин не успел воплотить в жизнь свой замысел. Подобным замыслом впоследствии "заболел" Достоевский: "изобразить вполне прекрасного человека", прекрасного в самых дурных обстоятельствах, - и в результате явился в литературе князь Мышкин.

Впрочем, Пушкин мыслил своего "прекрасного человека" совсем иным, чем получился Мышкин. Пелымов, казалось бы, весь во власти и привычек и образа жизни "светской черни", ничем от нее не отличается внешне, но тем не .ленее, возвышаясь над ней неизмеримо, он нравственную чистоту, недюжинность, талантливость тщательно скрывает под обличьем такого же "доброго малого", как все. Безыскусственность, искренность, прямота - вот черты, которые Пушкин более всего ценил в своих друзьях. И ничто ему не было так отвратительно, как показная добропорядочность, маска елейности и ханжеского благочестия на лице порока.

Но вернемся к Нащокину. Не только по широте и ясности душевной был любезен Пушкину Павел Воинович. Он обладал, как уже говорилось, и умом самобытным, и тонким художественным вкусом, и интуитивным чутьем на людей. Был великолепным и остроумнейшим рассказчиком, умел живо, выпукло изобразить пикантные обстоятельства, в которые попадал, и многообразные характеры людей, с которыми сталкивала его судьба.

Для Пушкина, как для писателя, это был поистине кладезь, из которого он черпал полной мерой. В письмах к жене из московского дома Нащокина Пушкин признается, что "забалтывается с Нащокиным", наслаждается "нащокинскими разговорами", что "Нащокин мил до чрезвычайности... смешит меня до упаду", что без Нащокина "не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, т. е. умного и дружеского".

Рассказами Нащокина навеяны сюжеты "Дубровского" и "Домика в Коломне". Именно при участии Нащокина Пушкин намеревался привлечь молодого Белинского к участию в "Современнике". Павел Воинович был знаком с Чаадаевым, дружен с Гоголем, Баратынским и другими выдающимися людьми своего времени.

В отношениях с Нащокиным проявилась одна характерная черта Пушкина. Будучи очарован широкой, даровитой натурой своего друга, наслаждаясь его рассказами, Пушкин не мог позволить, чтобы все это удивительное человеческое богатство пропало для литературы, для потомства.

Он одержим идеей заставить своего друга написать воспоминания, "мемории".

Засадить за письменный стол такого человека, как Нащокин, мудрено.

Но Пушкин настойчив и изобретателен. Он просит друга писать ему воспоминания в виде писем, настаивает на этих письмах, требует их.

Однажды под диктовку Нащокина начинает сам писать его "мемории", чтобы подтолкнуть нерадивого автора. Кое-какие записи Нащокина поэту удается наконец получить, и он редактирует их, переписывает, готовит к изданию.

Встречи с Нащокиным в Москве, разговоры с ним, дружеские излияния были отдушиной для Пушкина в последние годы его жизни. Ему всегда было необходимо тепло дружеского общения. Искреннюю привязанность Пушкин и находил в Нащокине, который любил трогательно и преданно "удивительного Александра Сергеевича", "моего славного Пушкина".

Этой взаимной любовью пронизана вся переписка друзей.

В 1831 году, проводя Пушкина в Петербург, Павел Воинович, тяжело страдая от разлуки, пишет вслед другу: "Ты не можешь себе представить, какое худое влияние произвел твой отъезд отсюда на меня, - я совершенно оробел, - расстройство нерв я более чувствую, чем когда-нибудь, всего боюсь - ни за что ни про што - не нахожу средств уединиться - одному же скучно... что со мной будет - право, не знаю - не стану говорить о привязанности моей к тебе - что же касается до привычки видеть и заниматься тобою, она без меры... Жить ты будешь счастливо, я в этом уверен, - следственно говорить и желать тебе мне нечего, не забудь меня, поминай меня, да не лихом - я с своей стороны тебе был друг искренний, по душе, или по чему другому, все равно. Сидя в карете, я плакал - и этому давнишнему удовольствию я тебе обязан".

Даже о других людях Нащокин судит по отношению их к Пушкину.

О Чаадаеве он сообщает поэту: "...человек весьма добрый - способен к дружбе, привязчив, честолюбив более, чем я - себя совсем не знает...

тебя очень любит - но менее, чем я..." О другом общем знакомом: "Он почти столь же тебя знает и любит, как и я, что доказывает, что он не дурак, тебя знать - не безделица".

Незадолго до трагической дуэли Пушкина суеверный Нащокин, словно предчувствуя недоброе, заказал два одинаковых золотых колечка с бирюзовыми камешками, как талисманы, предохраняющие от насильственной смерти. Из них одно он подарил Пушкину, другое носил сам. Рассказывали, что, торопясь на дуэль, Пушкин забыл надеть это колечко.

Трогательно и почти неправдоподобно звучит рассказ жены Нащокина о том, как Павел Воинович в своей московской квартире словно ощутил смертельный выстрел Дантеса, прозвучавший под Петербургом на Черной речке. В этот день он вдруг вошел к жене побледневший и страшно обеспокоенный:

- Я сейчас слышал голос Пушкина. Я слегка задремал на диване у себя в кабинете и вдруг явственно слышу шаги и голос: "Нащокин дома?"

Я вскочил и бросился к нему навстречу. Но передо мной никого не оказалось. Я вышел в переднюю и спрашиваю камердинера: "Модест, меня Пушкин спрашивал?" Тот, удивленный, отвечает, что, кроме его, никого не было в передней и никто не приходил... Это не к добру... С Пушкиным приключилось что-нибудь дурное!4 Поэт мечтал и после смерти быть рядом с другом:

- Знаешь, брат, ты вот все болеешь, может, скоро умрешь, так я подыскал тебе в Михайловском могилку сухую, песчаную, чтобы тебе было не сыро лежать, чтоб тебе и мертвому было хорошо, а когда умру я, меня положат рядом с тобой.