Елена Грицак - Саламанка Страница 19

В отношении учебы средневековые университеты отличались довольно мягкими правилами. Студентом (от лат. studere – «учиться») мог стать человек любого возраста и подготовки. Число слушателей одного факультета вначале было невелико, зато по качественному составу можно было судить о престиже высших школ Средневековья. Срок обучения не ограничивался, поэтому вместе с подростками на скамьях восседали почтенные старцы: прелаты, знатные феодалы, высшие чиновники государства.

В Саламанке, как и в других средневековых университетах, обязанности декана (от лат. decanus – «десять») или старосты группы исполнял студент. Место ректора (от лат. rector – «управляющий») тоже занимал один из учащихся. Глава заведения избирался на год специальной комиссией, состоявшей наполовину из профессоров и студентов, делегированных товарищами. В обязанности ректора входило управление доходами и забота о материальном благополучии университетского братства. Распоряжаться деньгами, а следовательно, претендовать на эту должность, мог человек ответственный, богатый, представлявший знатный род. Одним из таких был Гаспар Гусман де Оливарес, начавший карьеру в качестве ректора Саламанкского университета и завершивший ее министром при дворе Филиппа IV.

Почетная должность главы учебного заведения позволяла студенту почувствовать себя не только управляющим, но и равным людям высокого социального положения. Он входил в состав официальных делегаций, таким образом получая возможность беседовать с королем или папой римским. Во время торжественных шествий ему разрешалось следовать за архиепископом, перед преподавателями, которые в университетской иерархии располагались ниже ректора, хотя и имели ученую степень.

Привычное сегодня слово «профессор» имеет латинское происхождение и обозначает ученого, объявленного таковым публично. Именно так становились учителями философы Древнего Рима; первым из них был ритор Квинтилиан, изумлявший сограждан своим красноречием.

В Средние века поступление в университет не представляло иной трудности, кроме материальной. Вступительные экзамены отсутствовали, зато существовал взнос, уплатив который достаточно было доложить университетскому руководству, а потом записаться в школу приглянувшегося профессора, в одну или сразу в несколько, что не только разрешалось, но и поощрялось. В Саламанке учебные группы составляли в среднем 20–25 человек, однако на лекции особо популярных профессоров собиралось до 200 слушателей.

Обычай приветствовать новичка (исп. novato) саламанкские студенты переняли у итальянских собратьев и, к несчастью, передали всем своим соотечественникам, о чем свидетельствуют рапорты университетского начальства. Шутки над теми, кто впервые ступил за порог почтенного заведения, были жестокими, откровенно грубыми, еще более тягостными от того, что продолжались несколько дней, в течение которых один вынужден был противостоять целой толпе. «Старики» определяли новенького по растерянному взгляду, свежей сорочке, слишком чистой, отглаженной сутане и шапочке, надетой не так, как носили опытные школяры. Обступив его со всех сторон, вначале они задавали вопросы, исполненные притворного сострадания: «Как же ты расстался с мамочкой и папочкой? Не жалко ли было покидать родной дом? Плакал при расставании?». Затем внимание переключалось на одежду: «Прекрасная сутана! Наверное, новая и прочная!». Со словами «Не хочешь ли проверить?» бывалые студенты набрасывались на товарища и в целях испытания отрывали рукав. «Чудесная шапочка» срывалась с головы несчастного, ходила по рукам, примерялась каждым и возвращалась хозяину изрядно помятой.

Ненадолго прерванный лекцией, ритуал посвящения в студенты (исп. novatada) продолжался во дворе, где сотни студентов, указывая пальцем на новичка, смеялись и громко кричали: «Посмотрите-ка на этого недотепу!». Дальнейшие действия описаны в дневниках выпускника университета Алькалы, но не стоит сомневаться, что подобное испытал каждый испанский студент, не исключая воспитанников Саламанки: «Когда все начали оглядываться, я засмеялся, чтобы меня приняли за своего… Напрасно. Их было уже более сотни вокруг и по движению их губ можно было догадаться, что они собираются делать sacar nevado (превращать в белого). Один из них, сильно простуженный, плюнул, и потом настоящий дождь обрушился на меня. Я прятал лицо под полой плаща, но все равно был хорошей мишенью для всех, ведь они плевали метко. Меня оплевали с ног до головы, сделав похожим на плевательницу старого астматика».

Через несколько дней издевательства прекращались, оплеванный новичок вступал в студенческое братство, ознаменовав сие замечательное событие ужином для тех, кто накануне осыпал его унизительными шутками. С того дня он мог участвовать в крещении, стоя в толпе «старичков», поскольку таковым объявили его сотрапезники: «Да здравствует наш собрат! Да будет он своим среди нас, пусть отныне пользуется благами студенческой жизни, пусть болеет чесоткой, мерзнет и голодает как все!».

Примерно так был принят осенью 1567 года в Саламанке кармелит Хуан де Иенес, взявший себе имя Христа и прославившийся своими вдохновенными стихами. Братья-монахи называли его маленьким Сенекой за рост (он едва доходил до плеча даже невысоким женщинам), звонкий голос, но главное – высокий лоб, крутой, как у античного мудреца. По словам очевидцев, «его ясные, усталые глаза светились умом, а в кроткой улыбке сквозила тайна». В Саламанкском университете Хуан освоил полный курс богословских наук, которые пригодились ему в деле реформирования церкви. Став лиценциатом, он поступил в монастырь Новый Кармель, расположенный рядом с обителью кармелиток, где управляла Тереза Авильская. Женщина-философ и молодой выпускник университета работали вместе до того, как подозрения недовольных изменением порядков привели одного из них к аресту. Брат Хуан провел в заточении около 9 месяцев. Питаясь только хлебом, испытывая унизительные допросы и пытки, он открыл в себе поэтический дар. В одиночной камере были написаны романсы и стихи о любви, небольшие поэмы религиозного содержания, лучшей из которых впоследствии стала считаться «Духовная песнь». После освобождения он взял себе имя Иоанна Крестителя (по-испански де ла Крус), основал еще одну обитель кармелитов, где поселился с двумя братьями, продолжая деятельность на благо католицизма и национальной литературы. Идеи Хуана де ла Круса вдохновляли не одно поколение монахов, а рукописи, пополнив библиотеку Саламанки, напоминали о том, что горячие, исполненные чистоты и света строки могут рождаться даже в застенках.

Книжные собрания университетов вначале почти не отличались от тех, которые издавна существовали в монастырях и приходских школах. По убеждению Фомы Аквинского, «хранилище книг является истинной сокровищницей обители. Без нее монахи будут ощущать себя голодными, даже если в их кухне наполнены котлы, столы ломятся от яств, в речках плещется рыба. Монастырь в отсутствие рукописей подобен плащу без другой одежды, саду без цветов, кошельку без денег, лозе без винограда, суду без часовых…». Библиотечные правила того времени позволяли выдавать книги на дом, но в каталогах имелись специальные рубрики, где отмечались труды, ознакомиться с которыми можно было лишь в стенах монастыря. Особо ценные издания, как и те, которые считались опасными с точки зрения морали, разумеется, были доступны не всем читателям.

В университетских библиотеках гораздо чаще, чем в монастырских, встречалась светская литература. Научные трактаты, поэтические сборники, путевые заметки, труды преследуемых церковью авторов могли повлиять, хотя и косвенно, на репутацию католической церкви, а потому выдавались на руки с большой неохотой. Правилами предусматривались ограничения в выдаче «книг, учения которых осуждены. Писания, опасные для чтения, должны доверяться только профессорам богословия. Однако те обязаны воздерживаться от них, если потребности аргументации или спора не заставляют его прибегать к ним. Сам профессор не может читать их из-за чистого любопытства, чтобы яд не проник в него». Правила некоторых библиотек запрещали выдачу рукописных изданий на дом, «чтобы никому не вздумалось подменить одну рукопись другой, того же вида, но меньшей ценности». Невероятно дорогие, переписанные на пергаменте книги приковывались цепями к полкам или ножкам стола главного библиотекаря. «Бери книгу с таким же благоговением, – наставлял Аквинский читателей, – как Симеон-праведник взял на руки младенца Христа». В Испании обычай приковывать книги сохранялся до ХVII века, когда в Европе действовало более 60 университетских библиотек. Первым по времени основания было книгохранилище в Болонье, созданное вместе с учебным заведением. Через 200 лет не менее значительная библиотека открылась в Саламанке, где так же, как и в других высших школах, разрешалась книжная торговля и работали мастерские по переписыванию книг – скриптории.