Анатолий Вержбицкий - Творчество Рембрандта Страница 2

Среди них Рембрандт является подобно чуду. Или он, или они выражают Голландию. Он прямо противоположен им; он - отрицание их. Он и они не могут представлять Голландию в один и тот же момент ее истории.

Возможно, конечно, что в другое время Рембрандт не изобразил бы своего "Ночного дозора", что в его произведениях было бы меньше бургомистров и синдиков, но сущность его искусства оставалась бы той же. С удивительным, чисто детским эгоизмом он рисовал бы себя и своих близких, и в трогательном мире легенд собирал бы слезы и красоту страданий.

Для своего времени он совершил работу Данте (тринадцатый век), работу Шекспира и Микеланджело (шестнадцатый век). Он стоит на тех высотах, которые господствуют над расами, вершинами и странами.

Такие пламенно закаленные души налагают на действительность печать своей личности вместо того, чтобы испытывать на себе ее влияние. Они дают много больше, чем берут. И если потом, на расстоянии веков, нам кажется, что они лучше всех изобразили свое время, то это потому, что они преобразили его, запечатлели не таким, каким оно было, а таким, каким они его сделали.

Рембрандт Гарменц ван Рейн, то есть Рембрандт - сын мельника Гарменца Герритсзоона ван Рейна и дочери булочника, Нельтген Виллемсдохтер, родился 15-го июля 1606-го года в Лейдене, в городе, сыгравшем героическую роль во время Нидерландской буржуазной революции. Отцу Рембрандта, Гарменцу, было всего четыре года, когда испанцы обложили его родной город, и впоследствии, вспоминая об этой нескончаемой пытке, он уже не мог отделить то, что пережил сам, от того, что запомнил со слов окружающих. Правда ли он, Гарменц, еще ребенком стоял на городских валах и видел, как вся равнина, от укреплений Лейдена до желтоватых вод моря, кишит чернобородыми испанскими солдатами, усеявшими ее гуще, чем мясные мухи кусок падали? Вот солодовые лепешки, на которые перешла семья, доев последний хлеб, он действительно помнил: зубы, облепленные вязким тестом, язык, прилипший к небу, - такие ощущения не выдумаешь, их надо испытать. Вкус же крыс, кошек, собак, дохлых лошадей вряд ли мог остаться у него в памяти - во время осады мать никогда не признавалась домашним, из чего готовит еду, а напротив, усиленно скрывала от них происхождение мяса, которое накладывала в тарелки. Осада длилась полгода; на помощь голоду вскоре пришла чума, и по утрам, вставая с постели, всякий лейденец спрашивал себя, кого из близких недосчитается он сегодня.

У лейденцев осталась одна надежда - маленький флот принца Вильгельма Оранского. Подвести суда к стенам города можно было только одним путем разрушив ночью дамбы. Морские гезы (партизаны) сделали это, море хлынуло на сушу, и корабли двинулись к городу. Они шли над дюнами и деревнями, над затопленными посевами и хуторами, лавировали между балконами, шпилями и всплывшими домами, но все-таки дошли. Наводнение, разорив страну, погубило захватчиков. Город был освобожден от осады. Восхищенный мужеством лейденцев, принц предложил гражданам самим выбирать себе награду: вечное освобождение от налогов или разрешение на постройку университета. Лейденцы выбрали университет!

Дом Рембрандтов был расположен на окраине, на берегу одного из рукавов Рейна, пересекавшего город. Отсюда та часть имени Рембрандта, которую принято считать фамилией: ван Рейн. Рембрандт - младший (шестой) ребенок в семье. Братья его остались на всю жизнь ремесленниками; относительно двух сестер известно, что в 1645-м году они были внесены в реестр бедняков города Лейдена.

Гарменц Герритсзоон был мельником; и поэтому сын его провел детство на мельнице, в доме с приспособлениями для размола зерна и открытом ветру, дождю и солнцу.

Приводимая в действие силой ветра, мельница крылата; она содрогается, колеблется, трепещет. Она вертится, движется, меняет каждое мгновение свой вид, и, в сущности, принадлежит лишь пространству и воздуху; в ней - вся бесконечность. Внутри нее мальчик может наблюдать бесконечные, почти сверхъестественные световые эффекты; а стоит ему выйти наружу, как перед ним предстает как бы преображенная природа.

Итак, первое жилище Рембрандта было расположено как будто вне жизни. Позднее, когда он обосновывался в разных городах, его неустанной заботой было воссоздание идеального жилища, которое бы напоминало ему то, где он провел детство. Это ему никогда не удастся. Но к этому он будет стремиться неустанно.

Дела мельника Гарменца Герритсзоона ван Рейна идут хорошо. Ему хочется, чтобы его младший сын стал ученым, чтобы наукой служил он городу и республике. Рембрандт противится и отказывается сидеть за книгами. Все же, когда ему исполняется семь лет, его определяют в латинскую школу для подготовки к университету, как бы осуществляя требование великого нидерландского гуманиста Эразма Роттердамского, согласно которому ребенок, предназначенный к ученой карьере, должен семь лет играть, семь лет учиться в школе и семь лет - в университете.

Четырнадцати лет Рембрандт, закончив латинскую школу, поступил в Лейденский университет. Однако отец и мать Рембрандта, очевидно, убедились в бесполезности борьбы с природными склонностям и сына. В университете Рембрандт пробыл очень недолго, вскоре бросил его и поступил в ученики к местному живописцу Якобу ван Сваненбургу. Можно предположить, что первый учитель Рембрандта был выбран его родителями, так как он состоял в родстве с семьей ван Рейн и пользовался престижем в городе, благодаря многолетнему пребыванию в Италии - классической стране живописи европейского Возрождения.

Современник Рембрандта, не принадлежавший к числу тех, кто понимал значение великого реалиста, с явным смущением и скрытым неодобрением передает, что рисунок Рембрандта, на котором было видно мало или даже ничего не было видно, был куплен за цену в тридцать скуди. Скуди - мелкая золотая монета в Италии. В современных каталогах аукционных распродаж за каждый из рисунков Рембрандта назначают цену в десятки тысяч долларов, которая во время торга неуклонно растет. Конечно, цены, устанавливаемые антикварным рынком - сомнительный критерий для оценки качества художественного произведения. Коллекционеры и работники музеев оценивают имя, а не искусство. Но нам хочется ответить на вопрос: прав ли был тот любитель, который в семнадцатом веке платил тридцать скуди за рисунок, на котором, по свидетельству скептически настроенного очевидца, ничего не было видно.

До Второй Мировой войны во Львове существовал музей Любомирских. Там хранился уникальный рембрандтовский листок. Мы рассмотрим его фотографию. Еле заметными штрихами гусиного пера изображен берег канала. Слева он сливается с простором моря. Несколько низеньких деревьев, несколько домиков. Чем ближе к правому краю листка, тем определеннее и насыщеннее становятся штрихи: канал приближается к нам. Но это все еще дальний берег канала. Ближний берег - тот, на котором Рембрандт мыслит себя и нас - сделан одной единственной резкой чертою пера с сильным нажимом, который заставил перо разбрызгать чернила. Двумя-тремя штрихами обозначены две человеческие фигурки на нашем берегу.

На листке действительно видно мало или даже ничего не видно. Но этот листок столь же действительно представляет великолепный пример простого, убедительного, лаконичного и выразительного рембрандтовского реализма. Благодаря контрасту между линией, обозначающей внизу рисунка ближний берег энергичный, темный, решительный - с одной стороны, и, с другой, тонким штрихам домов и деревьев дальнего берега, выше, у нас получается вполне ощутительное впечатление пространства и дали. Минимум примененных средств подчинен определенной цели реалистического изображения. Для достижения конкретной задачи найден прием вполне достаточный, но поражающий своей смелостью: всего только два-три нажима пера, всего только легкое усиление штрихов в обозначении более близких к нам предметов - и результат налицо; перед нами оживает кусок пейзажа старой Голландии.

Голландия семнадцатого века была далека от Рембрандта. Она его не поняла, не поддержала и не прославила. За исключением нескольких учеников и друзей, художник никого не собрал вокруг себя. В его время Миревельт, а немного позже Ван дер Гельст были в глазах всего мира истинными представителями голландского искусства. На собственном примере он понял, что буржуазная толпа отдает предпочтение посредственности. Он был слишком необыкновенным, слишком таинственным. Маленькие нидерландские мастера, так называемые "малые голландцы" - Терборх, Метсю, Стэн и другие - выбирали для своих картин светские и изящные сюжеты или изображали легкомысленное веселье, проказы, фарсы и празднества. Их настроение было настроением добродушных гуляк, задорных хватов и волокит. Это были добрые ребята. И если в своих бытовых картинках они и касались порока, то делали это, смеясь и распевая.