Ирина Опимах - История любви великого художника Страница 2

«По всему своему душевному складу это была ярая сектантка, — рассказывал Чуковский. — Всегда ей было необходимо фанатически веровать в какой-нибудь единственный рецепт для спасения людей и громко проповедовать этот рецепт как панацею от всех социальных недугов. Одно время она была боевой суфражисткой и сделала свой феминизм религией. Потом стала проповедовать „раскрепощение прислуги“. Потом — вегетарианство. Потом — кооперативную организацию труда, воспринятую как евангелие жизни. Потом отвары из свежего сена в качестве здоровой, питательной пищи. Потом так называемый „волшебный сундук“, то есть ящик, обшитый подушками и набитый сеном. „Волшебный сундук“ был своеобразным термосом: он сохранял пищу горячей в течение целого дня. И т. д., и т. д., и т. д. Все это было, конечно, нелепо, но — искренне».

В 1911 году Наталья написала «Поваренную книгу для голодающих». Кто тогда только не издевался над ней! Но прошло семь лет, в России наступили трудные времена, разруха, голод, и очень многим в России пригодились вегетарианские рецепты Натальи Нордман.

«Она свято верила во все свои новшества, и первая становилась их жертвой, — вспоминал Чуковский. — Когда восстала, например, против шуб и мехов, составлявших, как она выражалась, „привилегию зажиточных классов“, то в самый лютый мороз облеклась в какое-то худое пальтишко, подбитое сосновыми стружками, и уверяла, что ей гораздо теплее, чем нам, закутанным в „шкуры зверей“. Эта „сосновая шуба“ принесла ей простуду, а супы из сена — малокровие. Из румяной, осанистой женщины со свежим и круглым лицом, какой она была за несколько лет до того, она стала такой худосочной, что казалась воплощением чахотки. Вегетарианство ее было очень суровое: она не ела яиц, не пила молока».

Возможно, потому она и заболела — все эти пляски на снегу и легкие пальтишки зимой не прошли даром. Она начала кашлять с кровью в 1905 году, и Репин увез ее в Италию, где ей стало лучше. Но ненадолго. Правда, надо сказать, что болезнь ничуть ее не изменила, она по-прежнему целиком отдавалась своим увлечениям, принятым ею теориям, и требовала того же и от Репина. Жена Куприна говорила, что Горький, узнав, что они собираются к Репину, предупреждал их: «Ешьте больше, у Репина ничего, кроме сена, не получите». А сам художник порой сбегал к Чуковскому, жившему по соседству, чтобы поесть вдоволь мяса, или отправлялся в Петербург, шел в самые лучшие рестораны и там отводил душу.

С прислугой тоже была настоящая беда. Наталья Борисовна считала, что нельзя заставлять одних людей прислуживать другим, а потому в ее доме одежду у гостей принимал сам хозяин, великий художник Репин. Поначалу ему, может, это и нравилось, но потом… На стенах в их доме повсюду висели плакаты: «Не ждите прислуги, ее здесь нет», «Все делайте сами» и другие того же типа. За столом, к примеру, суп разливали по очереди, на кого выпадал жребий, а кто не справлялся с задачей, должен был заплатить штраф — произнести речь, причем обязательно интересную, со свежими идеями.

Чуковский вспоминал, что она, человек доброй души, вечно за кого-то хлопотала, вечно кому-то помогала, но все это получалось как-то бестактно и нелепо.

А потом Наталья увлеклась вином — считала, что это соки солнца, а состояние опьянения — священно, поскольку дает человеку полную свободу. Ну, и, в соответствии с этими своим воззрениями, пила много, а потом танцевала босая летом на траве, а зимой — на снегу, словно языческая жрица. Все это с годами стало раздражать Репина. Позже он вспоминал: «Наталью Борисовну дьяволы подцепили на „солнечной энергии“, так называла она виноградное вино и верила, что эта прелестная оживляющая влага, кроме своего притягательного вкуса, обладает способностью не только веселить человека, но и подкреплять и восстанавливать его силы и во всех отношениях служит ему жизненным эликсиром, как солнце своей энергией всей земле». Ну, кто бы мог столь долго терпеть нелепый быт, невкусную, пресную вегетарианскую еду, ловить усмешки друзей!

При всей любви к Репину, Наталья не могла всю себя посвятить служению ему — ей казалось, что и она сама многое делает в этой жизни. А так как Наталья Борисовна в силу своего характера считала, что должна делать еще больше, она устраивала театр для местных крестьян, открывала детский сад для их детей. Вся эта суета мешала Репину работать, а вот с этим он уж никак не мог смириться — работа для него была самым главным в жизни.

В 1913 году Наталья Борисовна снова простудилась — опять из-за своей шубы из мешковины, набитой сосновой стружкой, которую никак не хотела заменить нормальной, меховой. Ну, и еще пара танцев босиком на снегу сделали свое дело…

Будучи очень неглупой и решительной женщиной, в один прекрасный момент она поняла, что, постаревшая, похудевшая и подурневшая, да еще и страдающая тяжелейшей чахоткой, не нужна Репину, и нашла в себе мужество уйти из его жизни. В его отсутствие, даже не предупредив мужа о своем решении, она взяла с собой денег ровно столько, чтобы хватило на дорогу, и уехала из «Пенатов» в Швейцарию. Там, в Локарно, Наталья Борисовна легла в клинику для неимущих.

Репин не поехал за женой — кто знает, о чем он тогда думал, наверное, не понимал, насколько тяжело она больна, а, может, вздохнул с облегчением. Однако перевел ей деньги, чтобы она ни в чем не нуждалась, которые, впрочем, Наталья тут же отправила назад. Она уже не считала его своим мужем… «Какая дивная полоса страданий, — писала Чуковскому Нордман, — и сколько откровений в ней: когда я переступила порог „Пенатов“, я точно провалилась в бездну. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась об утесы, и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что никому в жизни не нужна. Кругом все умерло. Ни звука ни от кого».

Наталья Борисовна ушла из жизни 28 июня 1914 года. Репину сообщили телеграммой о ее кончине, и он поехал ее хоронить, но не успел — это сделали без него. А Илья Ефремович отправился в Венецию — обретать душевный покой.

Вернувшись в Россию, в «Пенаты», он тут же отменил все порядки, установленные Натальей Борисовной, к примеру, убрал дурацкие плакаты, и в передней уже не висел ни призыв «Бейте весело в тамтам!», ни сам тамтам. «Память Натальи Борисовны он почтил небольшой статейкой, написанной в его обычном дифирамбическом стиле, — писал Чуковский. — Возможно, что он и тосковал по умершей, но самый тон его голоса, которым он в первую же среду заявил посетителям, что отныне в „Пенатах“ начнутся другие порядки, показывал, как удручали его в последнее время порядки, заведенные Натальей Борисовной. Раньше всего Илья Ефимович упразднил вегетарианский режим и по совету врачей начал есть в небольшом количестве мясо».

Умирая, Наталья Нордман завещала Репину единственное, что у нее было — «Пенаты», причем оговорила, что после его смерти там должен быть музей — дом Репина. Именно здесь и прошли последние годы художника… После 1917 года «Пенаты» оказались за границей России. Репин мечтал вернуться на родину, друзья тоже усиленно его звали, однако поначалу он боялся переезжать в большевистскую Россию, а потом сил на переезд не стало — с годами его здоровье не улучшалось. Великий русский художник Илья Репин скончался 29 августа 1930 года в возрасте восьмидесяти шести лет, в «Пенатах» — доме, когда-то подаренном им Наталье Нордман.

После 1940 года Куоккала (ныне — поселок Репино) стала советской территорией. Дети Репина, которые до этого жили в «Пенатах», эмигрировали, и в 1940 году здесь открылся музей Репина. Так, наконец, сбылось последнее желание Натальи Нордман. И дух ее живет в этих стенах…