Сергей Львов - Питер Брейгель Старший Страница 21

Резкие контрасты его описаний, их внутренняя ироничность, их цепкая наблюдательность позволяют нам, помня, разумеется, обо всех отличиях, все же прочитать эти страницы как возможный и, во всяком случае, красноречивый комментарий к месяцам, проведенным Брейгелем в Риме.

Брейгель не мог ходить по улицам Рима как праздный наблюдатель. Рисунки для будущих гравюр — он сделал, например, зарисовки знаменитого Тибуртинского водопада в Тиволи в окрестностях Рима, который, кстати, привлек внимание Монтеня, — принесут ему заработок только после возвращения на родину и только если они понравятся издателю. А жить на что-то нужно уже сегодня.

В Риме было много мастерских, где приезжий художник мог найти заработок в качестве помощника. Высокая подготовка и добросовестность нидерландских маэстро (в Италии их чаще называли по самой богатой провинции — мастерами из Фландрии) была хорошо известна, и попасть в одну из таких мастерских, вполне вероятно, мог и Брейгель. В разных мастерских к художникам из Нидерландов относились по-разному. Микеланджело приписывается пренебрежительная их оценка. Однажды, если верить его ученику Франсиско де Ольянда, он сказал так:

«Во Фландрии пишут картины, собственно, для того, чтобы дать глазу иллюзию вещей… Пишут они также платья, архитектурный орнамент, зеленые луга, тенистые деревья, реки, мосты и то, что они называют пейзажами, и при них множество оживленно движущихся, рассеянных тут и там фигур. И хотя это глазу некоторых кажется привлекательным, но поистине этому не хватает подлинного искусства, правильной меры и правильных отношений, так же как и выбора и ясного распределения в пространстве, и в конце концов даже самого нерва и субстанции, хотя я не хочу отрицать, что в других местах пишут хуже, чем во Фландрии. И я порицаю фламандскую живопись не за то, что она насквозь плоха, но за то, что она слишком много вещей стремится хорошо сделать (в то время как каждая из них достаточно велика и трудна), так что ни одна из них не доводится до совершенства».

Собственные ли это слова Микеланджело? Это часто ставится под сомнение. Может быть, это даже не пересказ, а сочинение самого Франсиско де Ольянда. Но так или иначе, здесь выражена одна из точек зрения на нидерландских художников.

А уж такие слова — их также приписывают Микеланджело: «Лишь произведения, возникающие в Италии, заслуживают быть названными подлинными произведениями искусства», да еще с оговоркой, что речь идет не о любой картине, созданной любым художником в Италии, а лишь о вполне совершенной, то есть созданной по правилам итальянской живописи, — Брейгель мог снисходительно смягченными или обидно заостренными услышать не раз.

Молодому художнику, попадающему в чужую мастерскую, где существуют свои сложившиеся правила и взгляды, не легко утвердить свою самостоятельность, особенно если он рассчитывает получить в этой мастерской работу и заработок. А если эта мастерская существует в другой стране, которая справедливо, но безмерно гордится своими собственными традициями, почитая их превыше всех, тем больше острых переживаний, тем сильнее желание, пусть не сразу, но непременно утвердить свою самостоятельность, не дать себя подчинить, подмять, растворить в манере весьма совершенной, но чужой.

Это догадки. А факты?

Какие фактические сведения существуют о римском периоде жизни Брейгеля?

Их мало. Известно, что он познакомился здесь с Джулио Кловио — прославленным миниатюристом, у которого была большая мастерская. Богатый и знаменитый, он провел полную превратностей и приключений жизнь. В ней были и путешествия, и тяжелое ранение, и плен, и бегство из плена, и даже пострижение в монахи. Вполне вероятно, что двери этой мастерской Брейгелю открыла рекомендация Майкен Верхюльст. Итальянцы знали ее как художницу-миниатюристку. Гвиччардини упоминает ее среди известных нидерландских художников.

Когда Брейгель был в Риме, Джулио Кловио пользовался покровительством кардинала Гримани, одного из самых образованных римских прелатов. Общаясь с Джулио Кловио, можно было услышать много интересного и познакомиться с разными людьми, посещавшими его мастерскую, может быть, даже войти в круг художников и ученых, центром которого был Гримани.

Но была ли мастерская Кловио первой и единственной, где Брейгель работал в Риме? На каких правах он находился здесь? Был он равноправным сотрудником Кловио или скромным помощником?

Кловио принадлежало несколько работ Брейгеля: «Вавилонская башня», написанная на слоновой кости (очевидно, миниатюра; вот когда пригодились уроки Майкен Верхюльст и вот когда впервые возникла под кистью Брейгеля эта тема), «Вид города Лиона», «Пейзаж с деревом» (обе работы водяными красками) и, наконец, четвертая работа — тоже миниатюра. Ее начал Кловио и закончил Брейгель. Все эти работы не сохранились и известны только по завещанию Кловио.

Кажется, англичанам принадлежит поговорка: «Факты святы, толкование свободно».

На этом примере можно хорошо показать, сколь различны, сколь противоположны толкования известных фактов биографии Брейгеля.

Г. Едличка считает, что Брейгеля связывала с Кловио дружба. Он пишет: «Дружба зашла так далеко, что они совместно выполнили одну работу… Кловио начал миниатюру и предоставил ее заканчивать своему гораздо более юному другу, может быть для того, чтобы дать ему случай поупражняться в технике, может быть просто повинуясь душевному порыву, которые часто сопровождают дружеские отношения художников». А Г. Менцель склоняется к тому, что «отношения Брейгеля к Кловио — самому знаменитому миниатюристу Рима — не были дружбой, а были зависимостью приезжего художника, ищущего работу… Работы Питера Брейгеля, упомянутые в завещании, это образчики его умения, предъявленные, неизвестным нидерландцем прославленному мастеру, который был старше Брейгеля на тридцать лет. Кловио не вернул этих работ. Четвертая работа — миниатюра, которую начал Кловио и завершил Брейгель, означает не то, что он состязается со знаменитым миниатюристом, а то, что он работает в его мастерской по найму».

Каждая из этих полярных точек зрения опирается на известную традицию ранее высказанных предположений.

Вполне вероятно, что первые три работы были образцами, которые Брейгель показал Кловио. Какие еще могут быть у художника верительные грамоты? Но неужели Брейгель нес с собой пластинку слоновой кости из Нидерландов, чтобы написать на ней в Риме «Вавилонскую башню»? Тут снова возможны только догадки. Он мог написать эту миниатюру еще на родине. Он мог написать ее в мастерской Кловио, если тот предоставил ему такой дорогой материал. А для этого нужно было доказать свое умение другими работами.

Если бы их последующие отношения были бы только отношениями нанимателя и рабочего, Кловио мог, заставив Брейгеля кончить свою работу, не упоминать о его участии. Видимо, это упоминание не снижало, а повышало ценность этой работы, иначе зачем бы ему появиться в завещании? Пожалуй, Брейгель был в мастерской Кловио не только младшим другом известного художника и не только неведомым подмастерьем, а и тем и другим. Он работал и на Кловио и вместе с Кловио, получал от него плату и был с ним в дружбе. Такие отношения, которым не препятствовала большая разница в возрасте, были обычными в те времена.

Жизнь Брейгеля в Риме, так же как его жизнь в Антверпене, не замыкалась стенами мастерской. И тут, вероятно, он должен был сделать некоторые печальные наблюдения. Поначалу, пока он еще плохо понимал по-итальянски, пока он мало с кем был знаком, ему, наверное, показалось, что в Италии легче дышится, чем у него на родине, где действуют грозные «плакаты» Карла V против еретиков, где свирепствует инквизиция.

Но чем больше он осваивался здесь, тем сильнее чувствовал обманчивость этого ощущения. Италия 1552–1553 годов сильно отличалась от Италии, о которой рассказывали ему те, кто побывал здесь раньше. К середине XVI века Италия и Рим дали миру многих смелых мыслителей, но эпоха итальянского гуманизма и Возрождения уже перевалила через свою верхнюю точку. Впоследствии историки скажут, что именно в эту пору из Италии и Рима началось наступление контрреформации, в течение десятилетий иссушавшей души страхом, замедлявшей развитие науки, разжигавшей костры, проливавшей кровь.

За двенадцать лет до приезда Брейгеля в Рим папа Павел III опубликовал буллу, вошедшую в историю под названием «Licet ab initio». Ею учреждалась Верховная комиссия инквизиции и разрешались пытки. Великим инквизитором был назначен мрачнейший фанатик кардинал Караффа. Он оставался на этом посту долгие годы и к тому времени, когда Брейгель приехал в Рим, был постоянным кошмаром города и многих областей Италии.

Папская булла предписывала инквизиции расследовать все преступления против истинной веры, а Великий инквизитор разработал правила для инквизиционного судилища. Их хорошо знал каждый итальянец.