Прерафаэлиты. Революция в викторианском искусстве - Анна Познанская Страница 21

Судя по истории современника Россетти и Ханта, художника-символиста Джорджа Уоттса, также не чуравшегося идей эстетизма, дидактические темы в викторианском обществе второй половины XIX века устарели не только в искусстве, но и в жизни. В возрасте 47 лет Уоттс женился на шестнадцатилетней актрисе Эллен Терри, стремясь вырвать ее из низменной и греховной жизни театральной богемы (театр и дом муз викторианская Англия считала лишь немногим приличнее веселого дома). Молодая супруга сбежала через 11 месяцев и лишь благодаря этому сумела стать величайшей исполнительницей героинь шекспировских пьес.

Впрочем, и отношения внутри круга Россетти складывались причудливые, словно восточная мозаика: у Уильяма Морриса случился роман с женой Эдварда Коли Бёрн-Джонса, Джорджианой (Джорджи), этот адюльтер длился много лет; если Моррис и просил Джорджи оставить мужа, разрыва не произошло. Однако и сам Бёрн-Джонс в то же время переживал связь и разрыв с британской художницей Марией Замбако, о которой грезил в своих картинах всю оставшуюся жизнь. Сама Джорджиана стала близким другом Морриса, чья жена Джейн была влюблена в Россетти. В конце концов, Бёрн-Джонсы, как и Моррисы, остались вместе, но Джорджиана и Моррис были близки до конца жизни.

Джордж Фредерик Уоттс. Выбор. 1864

Фото Джейн Моррис. Фотограф Джон Роберт Парсонс. 1865

Россетти, в свою очередь, тоже был влюблен в Джейн Моррис, причем еще до того, как она стала миссис Моррис. Хотя Россетти женился не на возлюбленной Джейн, а на своей давней подруге Элизабет Сиддал. Он питал к этой талантливой, но болезненной девушке возвышенные чувства, что не мешало ему изменять жене с другими женщинами – и не только с Джейн Моррис, но и с натурщицами Энни Миллер и Фанни Корнфорт. Немаловажную роль сыграло и чувство долга: Элизабет Сиддал была его гражданской женой с 1852 года, а в 1860 году художник дал ей обещание официально оформить их многолетние отношения. Именно тогда ее состояние здоровья ухудшилось, а через год после свадьбы Элизабет родила мертвого ребенка. Не последнюю роль в этой трагедии, очевидно, сыграло злоупотребление лауданумом – в викторианскую эпоху лечение морфинами и опиатами было популярно, и немало людей погибало от передозировки в ходе такого «лечения». То же произошло и с Элизабет, которая умерла от передозировки в 1862 году.

Мучимый запоздалыми угрызениями совести, Россетти запечатлел Элизабет в образе Блаженной Беатрис из произведения Данте Алигьери «Новая жизнь»: окутанная золотым светом дева уходит в мир иной с улыбкой на устах. В письме Моррису художник пишет: «Глядя на эту картину, важно помнить о том, что она призвана не изображать смерть, но заменять ее формой транса, в состоянии которого Беатриче, словно парящая на балконе над городом, неожиданно оказывается вознесенной с Земли на Небо». Солнечные часы символизируют неостановимо бегущее время, две фигуры на заднем плане – ангел любви с пылающим сердцем в руке и скорбящий Россетти. На ладонь героини птица кладет цветок мака. Будучи поклонником великого Данте Алигьери, названный в его честь, Россетти не только прекрасно знал творчество поэта и переводил его стихи, но и проводил прямую параллель между трагедией средневекового мастера, утратившего свою прекрасную Беатриче, и своей личной историей с Элизабет Сиддал.

Данте Габриэль Россетти был искренне опечален кончиной Лиз. Но это не сделало его более верным и преданным своим дамам сердца – Джейн Моррис и Фанни Корнфорт. Выбрать из них одну он так и не смог. Все эти сложные, противоречивые чувства отражались в его картинах, придавая им драматичный характер.

Данте Габриэль Россетти. Beata Beatrix, 1864–1870.

Данте Габриэль Россетти. Пия де Толомеи. 1868

В работах, посвященных Джейн Моррис, Россетти неизменно старался изобразить, как Уильям Моррис силой удерживает свою жену. Россетти создал множество портретов миссис Моррис, представив ее Гвиневрой, Дездемоной, Прозерпиной, Астартой, Марианой из шекспировской пьесы «Мера за меру» и т. д. На одной из таких картин, «Пия де Толомеи», запечатлен образ героини «Божественной комедии» Данте Алигьери – женщины, отправленной в заточение и отравленной своим мужем. У героинь мифов, для которых позировала Джейн Моррис, всегда сложная семейная история и трагическая судьба.

Справедливости ради следует сказать: Джейн много получила от замужества. Простая девушка, дочь конюха, к тому же малограмотная (видимо, родители полагали, что она будет не более чем прислугой), но наделенная красотой, поражавшей буквально всех, Джейн Бёрден осознала, какие возможности открывает перед ней новый статус. Преображению миссис Моррис в истинную леди способствовали и немалые деньги, появившиеся у Моррисов в результате успешной деятельности фирмы Morris Marshall Faulkner & Co, основанной ее мужем. Потратив много сил на получение образования, изучение языков и приобретение достойных манер, с годами Джейн стала одним из украшений викторианского светского общества, а работы Россетти оставили след ее красоты в мировом искусстве.

Данте Габриэль Россетти. Мариана. 1870

Данте Габриэль Россетти. Прозерпина. 1874

Эвелин де Морган. Портрет Джейн Моррис. 1904

Данте Габриэль Россетти. Астарта Сирийская. 1877

Джейн восторгались литераторы Генри Джеймс и Оскар Уайльд, а Бернард Шоу изобразил ее в лице главной героини пьесы «Пигмалион» – Элизы Дулиттл, бедной цветочницы, неузнаваемо изменившейся под влиянием культурной среды высшего общества. Пьеса увидела свет лишь в 1912 году, за два года до смерти Джейн, но Шоу признавался, что идея этого сюжета возникла у него в 1897 году, когда миссис Моррис еще регулярно появлялась в обществе. Джейн Моррис рисовали не только Моррис и Россетти, но и другие художники, даже в ее преклонные годы – полностью преобразившееся лицо дочери конюха поражало благородством черт и аристократизмом.

В 1862 году Россетти переехал в Тюдор-хаус, расположенный в Челси. В новом доме регулярно собирались художники Фредерик Сэндис, Эдвард Бёрн-Джонс, Форд Браун и Симеон Соломон, критик Уильям Майкл Россетти, поэт Алджернон Чарльз Суинберн и писатель Джордж Мередит. Вскоре к ним присоединился Джеймс Уистлер, который также снимал квартиру в Челси. Все они были бунтари, но главным образом бунт этих творческих натур заключался в новом, «антивикторианском» образе жизни. Превратив Челси в своеобразный Монмартр, бывшие прерафаэлиты изо всех сил пытались подражать легендарным «разнузданным» нравам французской богемы.

Богемное общество из Тюдор-хауса немедленно породило скандальные слухи, пущенные,