Казимир Малевич - Том 5. Произведения разных лет Страница 22

Такого принципа держалось всё старое, и того <же> хочет держаться и тов. Устинов, он требует шаблона, чтобы никакой «вакханалии» не было хода. А знает ли тов. Устинов, что такое «Вакханалия»? Как он себе ее представляет? Не приходилось ли [товарищу] Устинову слыхать такой вывод общественного мнения старого Государства, которое после революции еще не разбежалось, а держалось за фалды Керенского, которое говорило, что Большевизм это тоже Вакханалия и что Социализм великий придет и растопчет всю эту язву. И вот это общ<ественное> мнение ждет Социализма не вакханального, а настоящего, и это получилось потому, что как раз Большевики подумали на 10 лет впе<ред>. Но ведь и Евреи ждали великого Мессию, а когда пришел невзрачный маленький Христос, то его как шарлатана повесили. Вся интеллигенция тоже ждет настоящего Социализма великого, а на теперешний смотрит также недоверчиво, но вот уверьте, докажите «общественному мнению» Европейского общества, что нынешний Российский Социализм и есть тот великий Мессия, который выведет человечество на настоящую дорогу. Докажите, тов. Устинов. Докажите, все Социалисты, в ваших руках и типографии, и бумага, у Новых худож<ников> нет ничего, кроме картины.

Если кто из демократов хочет узнать, что значит то или иное <явление>, то пусть следует простому поступку неграмотного. Каждый неграмотный не издевается в «дискуссионном порядке» над непонятной азбукой — если он хочет постигнуть <непонятное>, то <знает, что> необходимо изучить <азбуку>. И изучить не по Иловайскому16, и даже уже не по Марксистскому, который изучил тов. Фриче, а по страницам, написанным Октябрьской революцией, а по страниц<ам> жизни самого Искусства. Но вы скажете: «Давайте азбуку». Левые художники ее не дадут, ее нужно печатать, а когда вздумаешь печатать, то товарищи Социалисты-демократы <скажут:> «Давайте в цензуру, а там видно будет», <и> окажется азбука буржуазной отрыжкой, капиталистической-империалистической замашкой. А Социалист Лебедев-Полянский17 увидит, что футур<изм> организуется, и постарается разорганизовать.

Тов. Устинов пишет, что Октябрьск<ая> Рев<олюция> раздвинула рамки догматического марксизма, и что мы шагаем с каждым днем на десятки лет, и <что> уже мы порожали все теории, которым слепо молятся; <означает ли это, что все> во «Всегда впереди» [ослепли] — после этих слов разве можно требовать выявления общ<ественного> мнения ради того, чтобы оно завтра ослепло, как <это> случилось с т. Фриче, ведь все из «Всегда впереди» вчера еще были зрячие.

Мы, тов. Устинов, летим с неимоверной быстротой, мы опередили скорость машин, техника как культура прошлого и все культуры перед нами мамонты, мы бежим так быстро, что никакие таксометры не в состоянии мерить наше движение. Я могу сказать — мы пережили машину как скорость, для нас нужен новый символ скорости [что же <может> несчастная техника в сравнении с мыслью, достигшей того, что Солнце и время — наше], и в наше время исторический лоб если не разлетится вдребезги, то порядочно набьет себе шишек в бегстве за учетом.

Каждый день <идет за> десять лет, и в каждом дне миллионы дорог. Какой же Иловайский или Фриче поспеет, и нужен ли отчет вчерашнего, когда все его нутро умерло с закатом солнца вчера же.

Тов. Устинов пишет: «К несчастью для Искусства Коммунистической России, тов. Фриче не одинок. Совместно с ним и по его указанию у нас, как и в старые времена, продолжают расправляться с раскрепостившимся вольным духом, родственным нашей революции по самой природе. И расправляются не путем дискуссий, не путем познавания, а путем убийства этого духа» и «Подобное направление явно реакционно».

Прочитав эти слова, я был поражен, ибо ничего подобного не слыхал ни в буржуазном, <ни> в социал<истическом> мнениях; главное, что все сказанное вышло из вопроса «Искусства»; и <я> продолжаю думать, что это единственн<ые>, может быть, и последн<ие правильные> слова, ибо существующее социалистическое мнение говорит <все> наоборот, и доказывает <это> на деле. Тов.

Устинов своим заключением выходит из Социалистического общества, он действительно шагнул, одной, правда, ногой, но шагнул.

Но что именно по своей природе родственно Искусству Революции? Я бы хотел знать, что <это> такое, не футуризм же, не Кубизм, не Супрематизм; что нужно под «природо-родственным» думать? И о каком вольном поэтическом духе говорит тов. Устинов, какие, так сказать, его приметы, по чем именно и какому знаку мы можем узнать этот вольный поэтический дух в народе? Ведь тов. Фриче определенно стоит за пролетарское искусство, следовательно, оно у него обрисовывается — но не может ли тов. Фриче хотя <бы> маленький его силуэт показать, тогда можно было бы сличить его <и определить> родственность — какой расе или классу оно принадлежит. И тут опоздал социалист Фриче, оказывается, что уже пролетарского Искусства нет, а есть коммунистическое.

Но мы еще говорим о целой Культуре Пролетариата, и уже его культуре положен первый камень — <этот> камень Коммуна, и для меня ясно это, что такая культура должна быть и будет, и что она, культура пролетари<ата>, пойдет тем же путем, что и революция, она сначала остановится на Керенском, потом на меньшевистск<их> Советах, далее на Коммунизме; и как бы ни доверяли своим силам коммунисты, <но именно они> призывают старую ученую интеллигенцию как специалистов культурного дела. В настоящее время Искусство остановилось на учредиловке18, в которой есть представители всех течений, от всех персидских, греческих, римских, ярославских и друг<их> уездов и стилей; в этой учредилке Искусства также думают, что пролетарское Искусство должно быть великим, а великое учредилка видит в искусстве Греции, классиках. Так же думал и Керенский, и вся интеллигенция, что Социализм — великий, а величие его будет тогда, когда будут собраны и спекулянты, и директора, <и> помещики, и папа церкви.

Но это не прошло — так не пройдет через дух пролетариата и коммуны ни одна великая завитушка Искусства Людовика и ни один Ярославский стиль; революция в Искусстве будет идти дальше, и вы сами все, Социалисты и Коммунисты, незаметно разрушите всё. Небольшой пример — в Петрограде всю ограду у Зимнего дворца сняли19; разве эта ограда не есть плод Культуры известного класса? Я уверен, что в остатках интеллигенции, а в особенности Музейных деятелей по охране памятников старины, не раз переворачивается сердце, но они молчат, — а если бы футуристы взяли да и взорвали Румянцевский <музей>20, стенки или хотя бы [этот] забор Зимнего дворца, завопили бы все социалистические газеты. Но придет <такое> время, что и сам Зимний будет тоже разобран, и никакие охраны не спасут, это ясно и неизбежно. Так новый класс, или Коммуна, должен явить свое лицо, иначе он не будет существовать.

Но сейчас интеллигенция внедрилась в пролетарские организации, и все ее маститые авторитеты <оказались> у рулей и напрягают все мышцы, чтобы пароход пролетариата плыл на гору Арарат — Афины Греции; это естественно, ведь той интеллигенции, с которой теперь забавляются, что нужно — нужно, чтобы ее культура осталась живой и в новом времени, она хочет приспособить новые живые плечи, чтобы на них перенести свою Венеру Милосскую еще на пару веков. Ведь в конце концов, когда кровь перестанет литься, мы займемся картиною своей Коммуны — так неужели <тогда> любовница Фидия станет среди коммунистического торжества, неужели коммунистам необходимы объедки, неужели коммунистич<еские> коллективы обезличат себя и возьмут напрокат пару пьес из старого кошелька культуры?

Сейчас к государ<ственному> аппарату были допущены левые течения, которые получили общее название футуризма. Футуристы приступили к работе. Интеллигенция еще саботировала, но сейчас она вошла в роль, и <снова появился клич> «ату его», и Социалисты уже вылазят и вылезут из несуразного поведения буржуазных выходцев21.

Так всегда говорило и все буржуазно-интеллигентское мнение, когда в их лощеных салонах появлялся кривляка, а таких кривляк, если просмотреть историю, было немало. Кривляка Милле, Курбе, Клод Моне, Сезанн, Гоген, Ван Гог и последний выродок Пикассо, не говорю уж о наших российских выродках. Все эти кривляки ныне признаны и буржуазной интеллиген<цией>, и коммунистами. И вся критика историков того времени тоже говорила, что Искусство велико и оно вылезет из этого безобразия; но, вылезая из Милле, Клода Моне, Сезанна, <оно> незаметно влезл<о> сам<о> в его <безобразия> душу и после смерти <кривляк> облекл<ось> в его <безобразия> одежды.

Я предложил бы тов<арищам> Социалистам, если они хотят действительно вылезти, то немедленно выслать за границу или сжечь в крематории Музей Нового Западного Искусства на Знаменке, там Кубизм, который главным образом и заражает молодое <поколение>, гам собраны кривляки, в особенности Пикассо; вместо него куда приличнее поставить «пролетарского» Аполлона или Венеру Милосскую, или Венеру с лебедем.