Николай Горчаков - Режиссерские уроки К. С. Станиславского Страница 24

Вот когда это случится, когда вы почувствуете, что у них назрел такой вопрос, а все их насмешки выдохлись, выдержите еще небольшую паузу и спокойно, небрежно, так, как будто у вас есть уже шесть незаконнорожденных детей от Мэри, скажите им: «Неужели вы думаете, что я прожил в доме доктора шесть недель по-пустому?»

Как приняли все мы эту фразу из уст Станиславского! Да еще на том «подтексте», который он нам только что раскрыл!

— По одному ребенку в неделю получается, добавил, смеясь вместе с нами, Константин Сергеевич.

— А теперь быстро на сцену и все снова. В нашем распоряжении остается только сорок минут, — сказал К. С., щелкнув крышкой своих карманных часов, — и помните, что сейчас вы должны по нашему условию сыграть эту сцену на две минуты короче. Две минуты на двадцать минут — это очень большое сокращение. А я вам ввел еще новую игровую паузу. Помните только, что вы сможете сыграть сцену быстрее не оттого, что будете торопиться, а оттого, что каждую задачу будете внутренне исполнять гораздо энергичнее! На сцену!

Второй раз картина прошла гораздо лучше и четче. Мизансцены никто уже не пробовал нарушать. Пауза, которую наметил К. С. для конца куска издевательств адвокатов над Уорденом и начала атаки на них последнего, удалась. В. А. Орлов сумел очень выразительно осуществить намеченный Станиславским рисунок переломного в сцене момента и потом с большим темпераментом и в отличном ритме атаковать адвокатов и вынудил их, как следовало по тексту сцены, к молчаливой капитуляции перед его планом.

Не успели еще актеры закончить сцену, как увидели Константина Сергеевича у рампы.

— Попрошу вас сейчас же повторить эту картину еще раз, следуя тем же задачам, исполняя те же действия, оставаясь в тех же отношениях и мизансценах. Для чего это нужно? Сейчас картина прозвучала верно. Зритель, мне кажется, будет теперь следить за столкновением двух сторон, волноваться судьбой Мэри, заговором адвокатов, мрачными намерениями Уордена. Но закон нашего театрального искусства гласит: найдя верное решение — действие сцены, роли, куска пьесы, — верное сделай привычным, привычное — легким, легкое — прекрасным. Мы с вами пока что нашли только верное решение и действие в этой сцене. Давайте попробуем верное сделать привычным, повторим сегодня для этого сцену и будем каждый день проходить ее без остановок, как говорится, «под карандаш»[18].

До выпуска спектакля я рассчитываю с вами встретиться еще семь-восемь раз. Значит, за семь-восемь раз мы можем рассчитывать верное сделать привычным. Это уже много, и, может быть, через десять-пятнадцать спектаклей это привычное станет легким, а еще через некоторое время прекрасным. Разумеется, если мы каждый раз будем предельно внимательны, строги и требовательны к себе. Но путь к прекрасному в искусстве только таков — другого еще никто не открыл. Прошу, если вы со мной согласны, повторить в последний раз сегодня всю картину.

Удивительно, какие разнообразные и всегда неотразимо действующие на актеров доводы умел приводить Константин Сергеевич чуть ли не каждые четверть часа репетиции!

Сцена была повторена еще раз, и был ли это гипноз слов Константина Сергеевича или так было на самом деле, но она действительно в третий раз прошла еще лучше, чем в предыдущие два.

Константин Сергеевич похвалил актеров, затем вынул свои часы, взглянул на циферблат и показал часы В. В. Лужскому:

— Четыре часа сорок две минуты, а картина у нас готова, срепетирована! Что скажет на это дирекция? — с детским, наивным торжеством обратился он к нему.

— Простите старого дурака… — произнес совершенно неожиданные для всех нас слова милейший Василий Васильевич. — Я обиделся сегодня с самого начала репетиции на вас, Константин Сергеевич! Ну за что вы меня назвали каким-то членом дирекции и все время ко мне обращались как к таковому! Какой я член дирекции. Я хочу учиться у вас, как и они, я имею на это такое же право, во всяком случае не меньшее, а вы меня в дирекцию произвели…

К. С. Василий Васильевич, вы знаете, как я отношусь к дирекции. Вы слышали, как я сегодня объяснял им всю важность основных звеньев театрального организма. Вы самый энергичный член дирекции МХАТ. Я не знаю, что бы мы делали без вас.

В. В. Лужский. Ну, вот опять… А я хочу быть актером и вашим помощником, режиссером. Вы мне дали урок сегодня, как надо работать режиссеру, если перед ним точный срок выпуска спектакля… и этот урок дороже всех ваших комплиментов мне как члену дирекции…

К. С. Я был неправ сегодня, очевидно, Василий Васильевич, слишком часто бравируя своим независимым положением в театре. Это очень нехорошо с моей стороны. Вы, вероятно, это почувствовали, но не хотели мне при них сказать…

В. В. Лужский. Да нет, Константин Сергеевич, это потому, что я давно без работы как актер и режиссер. Вот я и заскучал сегодня, заскулил, видя, как вы работаете с ними… а на мою долю остается администрирование…

К. С. Это очень важно в театре. Хороший администратор стоит столько же, как и хороший актер. К вам, Василий Васильевич, это не относится, потому что вы, помимо всего и в первую очередь, прекрасный актер. Но я хочу, чтобы в театре все поняли, что, работая над этим спектаклем, я принимаю в Художественный театр новую группу молодежи. Я очень прошу вас, Василий Васильевич, помочь мне в этом, объяснив в театре всем, начиная с Владимира Ивановича, что я не ставлю, не поправляю этот вполне готовый спектакль, а пользуюсь моими встречами с молодыми актерами и режиссурой, чтобы воспитать из них наших будущих продолжателей МХАТ, когда нас с вами уже не будет. Поэтому я много и подробно говорю об общих принципах работы актера и режиссера в театре. Конечно, можно было бы об этом промолчать. Но я считаю, что мне важнее воспитать еще одну смену молодежи, чем поставить новый спектакль. Кроме того, со времени Первой студии я был оторван от молодежи. Вторая студия как-то сама вошла в театр. Скорее всего благодаря вам, Василий Васильевич: вы ей отдали те свои силы и знания, которые я хочу передать новой, самой молодой группе наших актеров.

Может быть, я тут немного хитрю перед собой и хочу на этих встречах узнать новое, растущее после революции молодое поколение: оно меня интригует и занимает мои мысли. Кто они, те, которые нас сменят? Но я думаю, что эта хитрость мне простительна. Это ведь здоровое любопытство!

В. В. Лужский. Вы у нас самый молодой и самый любознательный, Константин Сергеевич! Простите еще раз, если я огорчил вас сегодня!

К. С. Наоборот, позвольте поблагодарить вас. Вы на деле показали молодежи, подстегивая меня, как надо сочетать работу, задачу сегодняшней репетиции с отпущенным на нее в общем плане театра временем. Я ведь тоже склонен иногда растекаться и рассусоливать занятия. Итак-с, до следующего раза.

ПРИРОДА ЧУВСТВА

На следующий день мы сыграли перед Константином Сергеевичем, опять в полной обстановке, как на спектакле, следующую картину пьесы.

В одной из комнат доктора Джедлера у камина происходила первая сцена девушек-сестер с отцом и вторая сцена слуг Клеменси и Бритна. В комнате имелась дверь в сад, возле которой происходил финал сцены — ночное, тайное свидание Мэри и Мейкля Уордена. Картина начиналась отрывком из баллады неизвестного автора, которую читает вслух у камина Мэри.

Текст баллады неожиданно для Мэри совпадает с ее мыслями и приводит ее в волнение, которое она с трудом скрывает от сестры и отца.

— У меня почти нет поправок и замечаний по этой картине, — сказал нам К. С. просмотрев ее. — Хочу только обратить ваше внимание на два момента в ней. Первый — самое начало картины. Мэри читает балладу, которая почему-то волнует ее. Читает у вас актриса всего, кажется, три строфы, а вы хотите выразить этим небольшим куском все волнующие ее чувства да еще донести до зрителя, что судьба некоей Дженни, покидающей в этой балладе свой родной дом, предстоит вашей Мэри.

Думаю, что вы, Николай Михайлович, осложнили еще задачу актрисы тем, что сказали ей обычное в таких случаях режиссерское «предуведомление»: «накопите все необходимые чувства, но сдерживайте их, не показывайте их нам. Так будет сильнее». Признайтесь, говорили вы об этом Ангелине Осиповне?

Н. М. Горчаков. Говорил, Константин Сергеевич. Слово в слово, как вы сейчас сказали.

К. С. Ну-с, значит, я угадал. Как общее правило, ваше пожелание актрисе было совершенно правильно. Но надо иметь в виду, что оно относится к тем случаям на сцене, когда чувства действующего лица действительно, как мы говорим, большие, глубокие, имеющие значение и понятные для всех людей, когда для выявления этих чувств автор-драматург создал сценическое действие и положение, написал много слов, ярко выражающих эти чувства.