Венок усадьбам - Алексей Николаевич Греч Страница 24

Около Степановского местность делается холмистой. По сторонам дороги на равном расстоянии — пни вековых, еще совсем недавно спиленных берез... Последние остатки дорог-аллей екатерининского времени. "Граждане, желая применить к делу свою недавно обретенную свободу, стали вырывать растения на грядах"* (* Франс А. Литература и жизнь. ГИЗ, 1931, С. 184 (примеч. автора).). Так было во Франции в годы революции. А в России в такую же эпоху рубили топором и срезали пилой вековые липы и березы парков, аллей и дорог.

Главный дом в усадьбе кн. С.Б. Куракина Степановское-Волосово Зубцовского уезда. Современное фото

"Вид на готический замок, выполненный с балкона главного дома". Рисунок кн. А.Б. Куракина (1839—1840).

Въезд в усадьбу — перпендикулярно березовой дороге. Здесь обелиски обомшелого серого старинного камня расступаются по сторонам, охраняемые львами из того же серого камня, львами, выветрившимися, спрятавшимися в густой траве. Их гримасирующие морды забавно глядят среди случайных полевых цветов. В пролет между обелисками дома не видно. Разросшиеся в центре двора кусты и деревья, раньше, конечно, подстригавшиеся, за двенадцать лет буйно разрослись и совсем скрыли фасад дома. Его приходится рассматривать по частям. Центральный массив дворца трехэтажный. Четырехколонный портик вытянутых пропорций, поставленный на фасады рустованного цокольного этажа, поддерживает аттик, где раньше был помещен герб Куракиных, а теперь остался лишь силуэт поржавевшего железа. К этому прямоугольному массиву примыкают длинные галереи, выровненные в одну с ним линию, вспухающие посередине ротондами с совсем простыми арочными окнами, сочными венчающими карнизами с “сухариками" и сферическими куполами. Галереи приводят к двухэтажным флигелям, лаконично и просто украшенным плоскими аркадами, карнизами и профилями оконных впадин. Таким образом, вся планировка представляется широкой и умелой. Местами, особенно в галереях и флигелях, прекрасно найдены пропорции и соотношения. И тем не менее во всей архитектуре дома как-то не чувствуется непосредственное участие большого мастера. Если и было, возможно, здесь авторство Дж.Кваренги, как о том будто бы свидетельствуют чертежи, находившиеся в Историческом музее, то лишь в общих чертах замысла, в основном проекте. Исполнение же — несомненно, свое, крепостное, вероятно, под наблюдением кого-то из второстепенных московских зодчих, обслуживавших обширное строительство Куракиных.

Усадьбу возводил в 90-х годах XVIII века князь Степан Борисович Куракин, prince Etienn* (* князь Этьен (франц.)), бесшабашный гуляка и мот, брат канцлера князя Алексея и знаменитого своим богатством и напыщенностью князя Александра Борисовича. Ранняя смерть не дала возможности владельцу закончить отделку усадьбы, продолжавшуюся братьями и наследниками со свойственным им вкусом и роскошью.

Все три брата Куракины, близкие в течение XVIII века к “малому Гатчинскому двору, при вступлении на престол Павла I были выдвинуты на высокие посты служебной деятельности. Выдающееся положение при дворе, знатность и громадное состояние содействовали тому, что каждый из них в родовых своих замках чувствовал себя маленьким феодальным властителем. Таковым казался самый богатый из них — князь Александр Борисович, впоследствии русский посол в Париже при Наполеоне, злоязычному и желчному гр. Ф.В. Ростопчину. “Il devrait être un prince allemand chasse des etais, on une idol chez les sauvages”** (** Он должен быть германским принцем, лишенным состояния, или божком у дикарей (франц.).), — замечает он в одном из писем своих к гр. С.Р. Воронцову. “Павлином" называли его современники, имея в виду напыщенность и тщеславие князя, кичившегося своим богатством и знатностью, носившего бриллианты даже на пряжках своих туфель, но вместе с тем далеко не блиставшего умом. Лучшую характеристику ему дал Боровиковский в парадном портрете, где "бриллиантовый князь" в нарядных одеждах, при всех орденах и регалиях изображен на фоне нарисованного в глубине Михайловского замка. Князь Александр Борисович, не упустивший ни одного хорошего живописца без того, чтобы не заказать ему свой портрет, [нрзб.] запечатлевший себя на гравюре даже с пластырями и повязками после пожара на балу в доме австрийского посланника в Париже князя Шварценберга[47], конечно, все с тем же вельможным размахом отстроил себе роскошный дворец (Надеждино. — Сост.) в Саратовской губернии на берегах Сердобы, дворец, ставший сосредоточием своеобразного Куракинского княжества, едва ли уступавшего по своим размерам владениям какого-нибудь германского принца. Здесь, в живописной местности, среди холмов, поросших лесом, сочных лугов в долинах, среди привольной природы, запечатленной на акватинтах [Лиетера], возник дворец — главный корпус под куполом и два крыла, соединенные переходами, дворец, украшенный колоннами и пилястрами. В его архитектуре чувствуется огрубелый замысел хорошего мастера — ведь даже князю Куракину при всем громадном его состоянии было трудно затащить в глушь Саратовской губернии какого-нибудь архитектора в масштабе Казакова или Еготова. Однако, по-видимому, был найден остроумный выход из положения: кому-то из столичных зодчих были заказаны не только планы и чертежи, но также уцелевшая до наших дней, находящаяся ныне в Саратовском музее, модель дома, с возможной тщательностью выполненная в дереве. “Против” этой модели и вменялось в обязанность местным, уже “своим” архитекторам строить дом-дворец. Он был роскошно обставлен внутри: в спальне с альковом, по версальскому обычаю, стояла резная кровать под балдахином; в зале находились роскошные, выполненные из дерева и позолоченные торшеры; на стенах висели картины западных мастеров и фамильные портреты. В Надеждино попала даже мебель, купленная в Париже, составлявшая ранее собственность несчастной королевы Марии-Антуанетты[48]. Ее память почтил князь Куракин сооружением павильона на главной дорожке парка — небольшой одноэтажный дом с частыми окнами, разделенными пилястрами, хранил внутри мраморный бюст гильотинированной королевы Франции. Читателям русских поэтов сентиментальной школы трагическая смерть Людовика XVI, Марии-Антуанетты, принцессы Ламбалль дали законный повод к пролитию слез, к проявлению своей чувствительности. В эмигрантских кругах модными стали гравированные картины, где среди грустно склоненных деревьев помещена урна с силуэтами-тенями короля и королевы. Настроения французских аристократов-легитимистов находили отзвук и в других странах — в Англии, в Германии, особенно же в России. Здесь, в снежной гиперборейской стране, последний монарх-рыцарь[49], взявший под свою защиту мальтийский орден, во имя монархической идеи давал приют и убежище развенчанным венценосцам. Людовик XVIII со своим двором, последний польский король Станислав-Август, принцесса де Тарнет, принцесса Конде, последняя в роду, а за ними сотни других эмигрантов-аристократов находили сочувственный и радушный прием. Павел I не забыл тех приемов,