Виктория Дегтярева - GAYs. Они изменили мир Страница 25

Через семь лет Мясин ушел от Дягилева и из Русского балета, завязав отношения с английской танцовщицей, однако впоследствии еще несколько раз в двадцатых годах ставил для Дягилева балеты – тот умел профессиональные отношения ставить выше личных обид. Сам Русский балет к тому времени был уже не совсем русским. Костюмы и декорации для него оформляли в основном французские художники (Пикассо, Матисс, Дерен, Брак и другие), в труппу набирались иностранцы, хотя примам непременно давались русские псевдонимы. Нового фаворита Дягилева Антона Долина, например, на самом деле звали Патрик Чиппендол Хили-Кей. Россия, в которой произошла революция, отделилась от Европы практически непроницаемой стеной, хотя периодически из нее удавалось выбираться молодым талантам. Так в Русском балете появились Сергей Лифарь и Георгий Баланчивадзе, он же Джордж Баланчин.

Отношения у Дягилева к Советской России было двойственным. С одной стороны, он осуждал революцию, с другой – проявлял интерес к тому, что происходит на родине, рвался туда, лелеял мечты показать там свои балеты. Только известие о том, что в России арестованы оба его брата, разрушило все его надежды побывать на родине. Самым ярким проявлением его интереса к Советской России стал балет «Стальной скок» на музыку Прокофьева, идею которого объяснял так: «Я хотел изобразить современную Россию, которая живет, дышит, имеет собственную физиономию. Не мог же я ее представить в дореволюционном духе! Это постановка ни большевистская, ни антибольшевистская, она вне пропаганды».

Последние годы жизни с ним провел Сергей Лифарь, выходец из Украины, из которого Дягилев тоже сделал творца – не только выдающегося танцовщика, но и балетмейстера. Лифарь впоследствии написал большую книгу «Дягилев и с Дягилевым», в которой он достаточно подробно вспоминает о своих отношениях с великим импресарио. По этим воспоминаниям можно сделать вывод о том, какими вообще у Дягилева были отношения с его «Галатеями».

Лифарь рассказал, как Дягилев учил его воспринимать искусство, водя по улицам и музеям итальянских городов, как присылал для чтения книги по искусству, по которым тот потом должен был держать экзамен, подробно описывая свои впечатления от увиденного и прочитанного. Рассказал он и о бешеных сценах ревности, которые Дягилев частенько ему устраивал, – Лифарь называл своего грозного любовника и наставника Отеллушка.

Незадолго до смерти Дягилев начал постепенно отходить от балета, увлекшись собиранием библиотеки, в которую попали такие редчайшие книги, как два экземпляра сожженного при Екатерине Второй «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева, оригиналы книг первопечатника Ивана Федорова и многие другие раритетные фолианты.

Появилось у него в последний год жизни и еще одно новое увлечение – талантливый шестнадцатилетний музыкант Игорь Маркевич. С Лифарем, впрочем, Дягилев, несмотря на заметное охлаждение, не расстался – и именно Лифарь провел с ним последние недели его жизни в Венеции, в августе 1929 года.

От чего умер Дягилев, до сих пор точно неизвестно. Он страдал от фурункулеза, радикулита и диабета, но что именно послужило причиной резкой слабости и лихорадки, которые в короткое время свели его в могилу, врачи так и не могли определить.

Похоронен Дягилев в Венеции, на острове Сан-Микеле, на его памятнике высечены слова, которые он написал Лифарю за три года до смерти: «Венеция – постоянная вдохновительница нашего успокоения». Хореографы и танцовщики до сих пор приносят на его могилу стоптанные пуанты и разную балетную атрибутику – в знак вечного уважения и восхищения.

Петр Ильич Чайковский

Стеклянный мальчик

Если любого человека – не только русского – попросить назвать пять самых великих композиторов в истории, наверняка в этой пятерке окажется и Чайковский. Его любили всегда – при жизни носили на руках и заваливали лавровыми венками; после смерти ставили памятники, называли в его честь конкурсы и консерватории, проводили под аккомпанемент его бессмертной музыки государственные перевороты. Вот только о подробностях личной жизни старались не упоминать – в стране, где секса не было вообще, а однополого и подавно, все его письма и дневники публиковались с серьезными купюрами. Потом купюры убрали, и без них он стал меньше похож на бронзовый памятник, а больше – на живого человека, который увлекался и разочаровывался, любил и страдал, и выражал чувства в своем творчестве.

Раннее детство Петра Ильича прошло в городе Воткинск, на Урале, куда начальником сталелитейного завода был назначен его отец, Илья Петрович. Семья у Чайковских была большая; от первого брака у Ильи Петровича была дочь Зинаида, а от брака с Александрой Андреевной, дочерью французского эмигранта Ассиера, шестеро детей: старший сын Николай, затем Петр, родившийся 25 апреля 1840 года, после него Александра, Ипполит и уже через десять лет после рождения Петра – близнецы Модест и Анатолий.

Маленький Петя рос ребенком тихим, нервным, чувствительным и впечатлительным. За ранимость и хрупкость французская гувернантка Фанни, которую он очень любил, прозвала его «стеклянным мальчиком». Когда Пете исполнилось пять лет, отец заказал из Петербурга механическую оркестрину, игравшую отрывки из известных опер. Именно тогда Петя впервые по-настоящему проникся музыкой: ария Церлины из «Дон Жуана» вызвала в нем всепоглощающий восторг и трепет, которые он впоследствии постоянно будет чувствовать при создании собственной музыки. Последовали первые уроки игры на пианино – сначала от матери, потом от специально приглашенной учительницы. Музыка не давала ему покоя: он выстукивал ритмы по всем подворачивающимся поверхностям, а однажды так увлекся, барабаня по оконному стеклу, что разбил его и порезался. По ночам он часто не спал и плакал, приговаривая: «О, эта музыка! Она у меня в голове!»

Затем семья переехала в Алапаевск, где отец снова стал управлять заводами, а Петра – ему уже исполнилось десять лет – отдали на подготовительные курсы в Петербургское училище правоведения – привилегированное мужское учебное заведение. Разлуку с семьей он переживал тяжело, учился без особого энтузиазма, писал страстные письма домой, родителям. Оживился, только когда семейство обосновалось в Петербурге, любимая мама опять была рядом. Но счастье его было недолгим – в 1854 году Александра Андреевна умерла от холеры. Эту потерю Петр переживал очень тяжело и долго не мог оправиться. «Я никогда не смогу смириться с мыслью о том, что моей дорогой матушки, которую я так любил, больше нет», – писал он через двадцать три года после ее смерти.

Некоторое утешение нашлось в школе, где еще за год до смерти матери Петра появился новый ученик, Алексей Апухтин, ставший первой любовью будущего композитора. Апухтин уже тогда был весьма знаменит – он писал стихи, и ему прочили славу Пушкина. По характеру же Алексей был полной противоположностью романтичного, положительного и добродушного Петра, подвергая основы, которые казались тому незыблемыми, циничным насмешкам. Роман их длился и в школьные годы, и еще несколько лет после ее окончания – впрочем, уже без прежнего пыла. Приятельские же отношения они сохранили на всю жизнь, и Чайковский позже написал несколько романсов на стихи своего школьного друга.

Музыкой в училище занимались немного, но Петр часто ходил в оперу, а еще брал уроки у пианиста-виртуоза Рудольфа Кюндингера. Впрочем, когда Илья Петрович спросил у Кюндингера, есть ли у его сына способности и имеет ли ему смысл учиться дальше на музыканта, тот ответил, что нет – ни композитором, ни даже выдающимся исполнителем юноше не бывать. Отец, однако, в сына, который к тому времени уже окончил училище и поступил на чиновничью службу при министерстве юстиции, верил и настаивал, чтобы он продолжал параллельно со службой свое музыкальное образование.

Петр и сам этого хотел. Служба ему была смертельно скучна, а музыка по-прежнему притягивала. В итоге в 1861 году Чайковский поступил в недавно открывшиеся музыкальные классы при Русском музыкальном обществе. Через год они были преобразованы Антоном Рубинштейном в первую в России консерваторию, и Петр продолжил в ней свое обучение, бросив службу. Денег в семье почти не было, так как отец за несколько лет до этого потерял в сомнительных сделках все свое состояние, и Петру приходилось подрабатывать музыкальными уроками. Это были и первые годы его серьезного сочинительства – он создал много ученических работ, в том числе первое программное симфоническое произведение – увертюру «Гроза».

Серьезные занятия музыкой окончательно определили его дальнейший путь, но начали тяжко сказываться на его душевном здоровье, с которым у Чайковского будут проблемы всю жизнь. Выражались эти проблемы в ярких галлюцинациях, состояниях бреда, внезапной сильной дрожи и онемении конечнос тей, которые он сам называл «удариками» – вполне вероятно, что они достались ему по наследству от деда Ассиера, страдавшего эпилепсией. Впрочем, все это оставалось в стенах дома, в консерватории же он считался человеком спокойным, тонким и деликатным. Его ценили за то, что он практически со всеми ладил, не бывал резок, избегал конфликтов. Мягкость и доброжелательность, отражавшиеся на его лице, запоминались всем, кто его знал. Эти черты остались с ним на всю жизнь. Впрочем, при всей мягкости, он мог быть и твердым – прежде всего в творчестве, где всегда шел своим путем.