Генрих Волков - Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение) Страница 27

Пушкин внимательно изучал исторические труды как отечественных авторов (Феофана Прокоповича, Татищева, Голикова, Болтина, Щербатова, Карамзина), так и зарубежных (Тацита, Вольтера, Юма, Робертсона, Шатобриана, Гиббона, Сисмонди, Лемонте, Вильмена, Тьерри, Гизо, Минье, Баранта, Тьера, Нибура). В его библиотеке хранилось более четырехсот книг по истории!

В итоге этих исторических занятий у зрелого Пушкина - собственный взгляд на ход развития человеческой цивилизации вообще и, в особенности, на судьбы России.

Историческое миропонимание Пушкина не сразу сложилось в определенную и самостоятельную систему воззрений, оно развивалось и укреплялось с каждым новым этапом его творчества. Не нужно особой проницательности, чтобы заметить, что ощущение, восприятие истории в "Онегине"

и "Борисе Годунове" совсем иное, нежели в "Кавказском пленнике" и "Цыганах", и, в свою очередь, разнится от "Истории Пугачева" и "Медного всадника".

Б. В. Томашевский справедливо обратил внимание на то, что исторические сюжеты в творчестве раннего Пушкина в сущности несут на себе печать вневременного взгляда на действительность, присущего французским просветителям XVIII века. Идеалы "естественного права", "равенства и справедливости" выводились ими из свойств, якобы исконно присущих человеку. Ни конкретные обстоятельства экономической и политической жизни общества, ни черты определенной эпохи не имели для них при этом значения. Вся история казалась собранием образцов, примеров, характеров, имеющих свое значение вне времени и места. И потому идеи, порожденные преддверием Французской революции, легко вкладывались драматургами в уста античных героев и героинь. В свою очередь, сюжеты из античности переносились в современность, просто накладываясь на нее.

Основное значение имел характер героя, его "страсти", а в какой реальной исторической среде он действовал, было делом фантазии и произвола автора: мысли и поступки героя с определенной исторической эпохой никак не соотносились. "Цыганы", "Братья разбойники" носят на себе явную печать таких взглядов.

"Онегин" и "Борис Годунов" рисуют нам уже совсем иное взаимоотношение между личностью и средой. Здесь центр внимания автора переключается на определенную социально-историческую обстановку, в которой действуют герои и которая формирует этих героев и определяет их поступки. Со времени создания "Онегина" и "Годунова" можно говорить с полным правом уже не только об историческом мироощущении Пушкина, но и его историзме, принципе, сознательно реализуемом в поэтическом творчестве.

Начало размышлениям Пушкина о путях исторического процесса было положено лекциями лицейских профессоров и особенно трудом Н. М. Карамзина "История государства Российского", который поэт назвал гражданским и человеческим подвигом.

Пушкин был восторженным слушателем бесед Николая Михайловича Карамзина еще в свои лицейские годы, а вскоре после выхода из Лицея он взахлеб прочитал первые восемь томов "Истории государства Российского".

Книга его потрясла. В ней впервые история России предстала как история могучего и самобытного народа, имевшего ярких государственных деятелей, воинов и полководцев. Этой историей можно было гордиться, оказывается, не меньше, чем французы гордились своей, а англичане своей историей, она была полна славных и героических деяний людей мужественных, самоотверженных, целеустремленных. Все это изображалось Карамзиным сочными красками, прекрасным литературным языком.

И все же чем больше Пушкин размышлял над "Историей...", тем двойственнее становилось отношение к ней. Смущала сквозная идея: вся история нашего народа представлялась Николаю Михайловичу историей становления государственности, сильной, единой, абсолютной власти. Такая власть была в глазах Карамзина высшим благом, обеспечивая единство, силу и величие самой России, ее уверенное поступательное развитие. С этой меркой историк судит события и личности. И он оказывается, естественно, защитником самодержавия и противником всего, что угрожает устойчивости государственного механизма, усмиряющего гигантскую Русь, что чревато волнениями, расколами, распрями. Бунты и смуты, считал историк, никогда не приносили России ничего, кроме зла.

Конечно, Карамзин, как передовой человек своего времени, защищал не всякий абсолютизм, а абсолютизм просвещенный, такой монархизм, который не противопоставляет свой произвол интересам общества в целом, а, напротив, исходит из этих интересов как из высшего для себя закона.

"Царь должен не властвовать только, - писал он, - а властвовать благодетельно: его мудрость как человеческая, имеет нужду в пособии других людей и тем превосходнее в глазах народа, чем мудрее советники им выбираемые... Царь должен опасаться не мудрых, а коварных или бессмысленных советников". Значит, все доброе, как и плохое, в государстве - от царя, от его мудрости.

Рабство, рассуждал Карамзин, конечно, позорная вещь. Но оно не устраняется мятежами и революциями. Свободу должно прежде всего завоевать в своем сердце, сделать ее нравственным состоянием души. Лишь тогда может быть благодательно и реальное освобождение крестьян от рабства, освобождение "по манию царя".

Откровенно верноподданнический, охранительный дух карамзинской "Истории..." не мог не вызвать протеста и раздражения у оппозиционно настроенной молодежи, в кругу которой вращался Пушкин. Поэт выразил это отношение злой и точной эпиграммой на своего учителя:

В его "Истории" изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

Пушкин, конечно же, попал в цель. Но этой эпиграммой далеко не исчерпывалось его отношение к "Истории..." Карамзина. Многое в рассуждениях историка было близко Пушкину, многое он разделял. Многое затем долгие годы обдумывал. Шел многолетний мысленный диалог с "первым историком России".

Пушкину становилось все яснее и яснее, что, несмотря на реакционную тенденцию некоторых выводов, труд Карамзина - явление грандиозное, плод ума могучего, светлого, проникнутого любовью к родине, что им наложен отпечаток на всю духовную жизнь России, что можно соглашаться или не соглашаться с историком, но нельзя недооценивать значение его научного подвига во славу России.

Именно Карамзин "заразил" юного поэта любовью к русской истории, стремлением понять ее истоки и глубинные процессы, чтобы постигнуть настоящее и будущее России. Пушкин отныне и навсегда "заболел" историей. И "болезнь" эта с годами все прогрессировала.

Пожалуй, впервые свой взгляд на причины трагических событий в истории Пушкин с юношеской категоричностью и запальчивостью высказал в оде "Вольность". Известные обстоятельства создания этой оды стоит напомнить.

В последние лицейские годы и особенно сразу после окончания Лицея Пушкин постоянно - в окружении пылких молодых умов, настроенных весьма решительно против абсолютизма и крепостничества. Среди них немало будущих декабристов или людей, им сочувствующих: Чаадаев, Вяземский, Лунин, Якушкин, Катенин, Глинка, братья Тургеневы. Разговоры идут острые, речи произносятся нередко бунтарские.

Среди этих молодых людей - Александр Пушкин. Он после выхода из Лицея особенно сблизился с Николаем Тургеневым, часто бывает у него.

Это тот самый Тургенев, о котором поэт впоследствии вспоминал в "Евгении Онегине", рисуя первые сходки будущих декабристов:

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.

Николай Тургенев - воспитанник Геттингена, англоман, человек широкого государственного ума - занимал в то время видный пост в департаменте, был на виду у самого императора, и тот, отдавая ему должное, считал, что только Николай Тургенев мог бы заменить могущественного тогда либерального советника царя М. Сперанского.

Одна огненная страсть владела Николаем Тургеневым - ненависть к крепостничеству, об этом он неустанно и горячо говорил, где только можно.

Он считал, что глупо мечтать о политической свободе, о парламенте, пока не уничтожено крепостное право: "Непозволительно мечтать о политической свободе там, где миллионы несчастных не знают даже простой человеческой свободы"34.

Один из доносов обращал внимание Александра I на Николая Тургенева, одного из организаторов преддекабристского "Союза благоденствия": он "ни мало не скрывает своих правил, гордится названием якобинца, грезит гильотиною и, не имея ничего святого, готов всем пожертвовать в надежде выиграть все при перевороте. Его-то наставлениями и побуждениями многим молодым людям вселен пагубный образ мыслей"33.

"Хромой Тургенев" присматривался к юному поэту, замечал, как восторженно загорались его глаза, едва разговор переходил на "опасные темы", подначивал: "Все ахи да охи, молодой человек, в ваших стихах. Не стыдно ли вам оплакивать самого себя и несчастную свою любовь, когда Россия стонет от Петербурга до Камчатки".