Нина Барановская - "По дороге в Рай…" Страница 27

- Ну, ладно, будет врать-то… Хоть бы что-нибудь другое придумал… А то "в бале-е-ет"… Надо же соврать такое…

Вот так представляют себе Кинчева его фанаты. Они даже мысли не допускают, что он может пойти в театр, например. И это очень грустно.

Я хочу огорчить девушек, считающих Костю своим в доску парнем, не утруждающим мозги излишним напряжением, плюющим на всякий там балет, живопись, классическую музыку и Толстых с Достоевскими, обожающим только хэви-металл и бухло. Я вынуждена разочаровать их. Нет, он, конечно, не дурак выпить. И "металл" ему небезразличен.

"Озика Осборна - люблю…", - не раз говаривал. И все же я вынуждена разочаровать юных фанаток. Я понимаю, им трудно представить, как Кинчев может вдруг позвонить из Москвы и час по телефону, наплевав на грядущий астрономический счет за переговоры, читать прозу Велимира Хлебникова, потрясшую его. Или как во всех городах, будучи на гастролях, он шляется по книжным магазинам и везет книги практически из каждой поездки. Помнится, когда возвращались из Ташкента, где в книжных магазинах просто залежи прекрасной литературы, кинчевский багаж тянул на восемьдесят килограммов. В основном, из-за книг.

Ему не очень-то нравится Соловьев, ближе Бердяев. Ему нравится Ницше-поэт, но не близок Ницше-философ (во всяком случае, он так говорит). Если перечислить всех его любимых писателей, философов, поэтов, то не хватит страницы. Говорят, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Еще говорят, скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Но если посмотреть, что читает, что любит из прочитанного Кинчев, то очень трудно составить себе о нем четкое представление. Ему с равной силой нравятся Хлебников и Гумилев, он очень любит "Сельский Часослов" Есенина и "Цветы зла" Шарля Бодлера. Гоголя и Гессе, Пастернака и Лермонтава… Я же говорю, страницы не хватит… Ах да, Толкиен еще… Скажи мне, что ты читаешь… Впрочем, когда мы только начали общаться, Костя говорил, что одно из самых любимых его стихотворений - "Крест" Гумилева. Я не раз слышала, как он его читал - слегка нараспев, с необыкновенной страстью:

Так долго лгала мне за картою карта,Что я уж не мог опъяниться вином.Холодные звезды тревожного мартаБледнели одна за другой за окном.

В холодном безумье, в тревожном азартеИ чувствовал, будто игра - это сон."Весь банк, - закричал, - покрываю я в карте!"И карта убита, и я побежден.

Я вышел на воздух. Рассветные тениБродили так нежно по нежным снегам.Не помню я сам, как я пал на колени,Мой крест золотой прижимая к губам.

"Стать вольным и чистым, как звездное небо,Твой посох принять, о, Сестра Нищета,Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,Людей заклиная святыней креста!"

Мгновенье… и в зале веселой и шумнойВсе стихли и встали испуганно с мест,Когда я вошел, воспаленный, безумный,И молча на карту поставил мой крест.

"Так вот он какой", - подумала я, когда Костя в первый раз читал эти стихи Гумилева. "Да, он и такой тоже", - думала я всякий раз потом.

Обиднее всего, когда те люди, которые вроде бы и любят его - фаны "Алисы", - в своем представлении упрощают его, видят в какой-то одной плоскости, в одном-двух цветах вместо всего спектра, даже если это красный и черный - цвета "Алисы".

Фаны во времени тоже меняются. Но пугает как раз то, что перемены, на мой взгляд не к лучшему. Новая генерация посетителей концертов (и не только алисовских) меня откровенно пугает. Жизнь заставляет и Костю задумываться об этом.

После июньских концертов 1991 года он позвонил мне, и мы долго пытались вместе найти ответ на вопрос: что происходит в Питере? На этих концертах в зале постоянно возникали жестокие драки. Вынуждены были вмешиваться омоновцы. Костя не раз останавливал выступление. "Красно-черные" фаны "Алисы" говорили, что в зал приходят парни из молодежной группировки, которых зовут "нациками" - производное от "наци", "нацист" - и "мочат" "красно-черных". Драки были и на целом ряде московских концертов. Что происходит? Наверное, то же, что и во всей стране. Взрослый мир, перелаявшийся, брызгающий слюной, проецируется на мир детский. Во взрослом мире - нашисты, родовцы, красно-коричневые, монархисты, анархисты, демократы, либералы, радикалы - и ненависть, ненависть, ненависть… В детском мире - красно-черные, нацики, серпы, мужики и т.д и т.п. И опять ненависть, ненависть, ненависть…

Любовь и добро, боль и нежность никак не находят дорогу к омертвевшим сердцам. Ненависть, ненависть…

Иногда я впадаю в смертный грех уныния. Я думаю: ну вот хотя бы те, кто днями жил возле могил Богословского кладбища, кто проливал тонны слез после гибели Вити Цоя - ведь, значит, они любят его песни. Значит, они что-то поняли. А если поняли, то не логичнее было бы энергию, затраченную на демонстрацию своей скорби, что само по себе как-то не очень… - настоящая скорбь чурается людских глаз, горе ищет уединения… - если бы они эту энергию затратили на то, чтобы сделать пусть маленькое, но реальное депо… Ну, не знаю… хотя бы на том же кладбище помочь навести порядок. Или утешить кого-то из своих же друзей… Вокруг ненависть, ненависть…

Ребята, давайте убьем дракона в себе! Давайте не только прыгать у сцены и показывать "козу", но и следовать тому, что почерпнуто из песен Цоя, Гребенщикова, Шевчука, Кинчева, Бутусова и многих других…

- Очень хочется стать святым, - сказал мне однажды Боб, Борис Борисович Гребенщиков.

Костя никогда не говорил, кем и каким ему хочется стать. Он поет. Любит. Презирает. Оплакивает друзей. Гуляет с детьми. Пишет альбомы. Читает книги. Ловит рыбу. Ездит на гастроли. Думает. Сомневается. Одним словом - живет… Он не стремится к святости - знает, что это ему не дано. Правда, не раз нахально заявлял, что считает себя "всего лишь недостойным братом Иисуса Христа". Всего лишь братом сына Божия! Однако…

Богоискатель? Богоборец? "Глазами в облака да в трясину ногой"… Не помню, у кого из наших русских писателей я вычитала слово "святозверь" как характеристику русского человека. Помню зато, какой восторг это определение вызвало у Кинчева. Святозверь. Мне кажется, что при всей многогранности, противоречивости, сложности его натуры и его творчества "загадка Кинчева" не есть загадка. Все дело в том, что ему просто неведома любовь платоническая. Кинчев в творчестве своем - воплощенная чувственность.

В его интервью мелькала странная на первый взгляд фраза: "я не христианин". Притом, что он говорил о Слове Христовом, о том, что он "всего лишь недостойный брат Христа". Но я понимаю, почему он так говорит. Это - не отречение. Но он чувственно любит землю, небо, солнце, леса, людей, зверье, облака, дожди - все, все, все… И даже… Бога… Только не надо путать слова "чувственный" и "эротический", "сексуальный". Его любовь "сродни ереси", по очень тонкому наблюдению над природой любви на Руси у Башлачева. Мережковский в "Христе и Антихристе" на протяжении нескольких книг говорит нам об этой давней попытке примирить дионисийский культ с жертвенностью и аскезой христианства. Такое впечатление, что Кинчеву это удалось, но в отличие от своих предшественников - и реальных, и литературных - он не раздираем этими двумя устремлениями. Напротив - в нем они слиянны и неразделимы. Поэтому в любые времена ему найдется, что делать, и будет, что сказать.

Конечно, его порой заносит. Но ведь, как сам он не раз подчеркивал, "Алиса" - это ветер". А ветер по древним поверьям - это не только свобода, порыв, мятежность. Ветер - некое "транспортное средство" для магических сил: именно по ветру переносились чары, колдовство. На ветер нашептывались заговоры.

Любая война, кроме войны добра со злом, когда-нибудь кончается. После того как закончилась война, объявленная Кинчеву государством, настало не менее трудное время. Может быть, кто-нибудь и не согласится со мной, но мне кажется, что быть героем легче, чем просто жить и работать.

Последние годы Костя тем и занимался - жил и работал. Работал даже в те три августовских дня, когда живая цепь стояла вокруг Белого дома в Москве. Две ночи подряд он пел защитникам свои песни.

- Мы там с Гариком Сукачевым…

За годы, минувшие с 87-го, в свет вышли три альбома. Сыграны десятки концертов. Написаны новые песни. Произошли большие изменения в его семейной жизни.

Пару раз за время нашего знакомства мне приходилось слышать от Кости фразу "Влюбились мы…" Но у меня ни разу не возникало и мысли, что это повлечет какие-то серьезные изменения в его жизни. Но вот однажды Кинчев приехал ко мне с одним питерским музыкантом. Этот музыкант стал спрашивать у меня совета: он хочет развестись с женой, потому что полюбил другую женщину, разводиться ему или нет? И, кивая головой в сторону Кости, сказал: