Связной - Бодров Сергей Сергеевич Страница 31

Анна еще стояла, ежась от ветра, это было видно в окно, когда доктор Поляков развернул граммофонную трубу, вытащил на стол остатки книг и фотографию красивой молодой женщины в черном оперном платье.

В приемной сидело человек тридцать печальных лиц, были среди них люди издалека, с котомками, все молчали, только иногда кое у кого плакал ребенок.

Один парень проскакал на костылях, какой-то мальчик хотел проскакать следом, но получил подзатыльник от матери.

Окошко регистратуры распахнулось, Анатолий Лукич перегнулся, чтобы накинуть крючок, и громко объявил:

– Па-адходим на запись!

Мешочники вздрогнули и потянулись к окошку.

На окне докторского кабинета тоже были тюль и цветы. Во дворе вяло играли ребята, на подводе сидел бледный дядька без возраста с мелко трясущейся головой. Прошел Влас. А в кабинете шел бесконечный разговор.

– Давно ли болит у тебя? – спрашивал в который раз Поляков.

– Да оно и не болит ужо вовсе, – отвечала бабка.

– А что же пришла тогда? – спрашивал в сердцах Поляков.

– Так вить сгниеть-то рука, батюшка…

– Вот именно, что «сгниеть»… Отрежем тебе руку, будешь знать… Раньше-то о чем думала?

– Дак когда ж раньше-то, работы были, батюшка…

– С этой бумагой иди к Анатолию Лукичу. И следующего зови.

Следующей заходила молодая баба и начинала приветливо раздеваться за ширмой.

«Милая Наденька, здравствуй. Уже шестой день, как на месте. Народ диковат, сослуживцы довольно любезные. Есть толковый фельдшер из разночинцев, две акушерки. Вот, собственно, и весь мой персонал. Народу тьма, болезни запущены (летом никто в больницу не ездит, сенокос, урожай и проч.). Вчера было сорок человек. Надя, сходи посмотри книги – две обязательно: ……………и ……………….. И что увидишь по венерическим. Как мама? Пиши, сестра, тоскливо.

Твой М.»

Вечером втроем пили чай в ординаторской. Анна накладывала варенье в розетки.

– Михаил Алексеевич, а хотите крыжовникового попробовать?

– Крыжовникового? Давайте попробуем…

– Это я в этом году сварить решила из крыжовника, у Пелагеи Ивановны, конечно, лучше получается.

– Да что вы, у вас несомненно лучше, чем у Пелагеи, – подал голос Анатолий Лукич.

– Не знаю, не знаю…

– Сколько сегодня на приеме-то было, Анатолий Лукич?

– Пятьдесят два человека. Двоих положили.

– Да, сейчас дороги развезет, полегче станет. А там, глядишь, и зима. В метель, бывало, неделю никто не приезжает.

Поляков курил, смотрел в окно.

– Пейте чай-то, Михаил Алексеевич, простынет… Да уж и спать пора. Устали, наверное.

– Вон едет кто-то, – сказал Поляков. Во дворе послышался лай. Фельдшер выглянул, крякнув, допил свой чай, и вышел:

– Рано мы спать-то собрались…

– Пойду посмотрю, наверное, роды, – вслед за ним вышла Анна.

Поляков немного побледнел, но остался на своем месте. Он прислушивался к голосам на улице, потом в коридоре раздался протяжный крик.

– Тихо, милая, тихо, сейчас доктор будет, – приговаривала Пелагея.

Поляков вышел в коридор, она спешила навстречу.

– Что там? – сухо спросил он.

– Роженицу привезли с Залесского, посмотрите. Кажется, поперечное положение…

– Ах, это… Что ж, готовьте, Пелагея Ивановна, я в дом за папиросами сбегаю, три минуты.

Поляков миновал сени с плачущей бабкой и сморкающимся мужичком. Они запоздало вскочили для поклона, но он уже пересек двор, поднялся по лестнице, вытащил из ящика стола Додерляйна и быстро перелистал до главки «Поворот на ножку». С книгой в руке он метнулся к выходу, потом вернулся, налил водки из буфета, выпил и побежал назад.

Пелагея ждала с кувшином. На столе лежала девка со спутанными, слипшимися волосами. Доктор осторожно потрогал натянутый, как барабан, сухой живот. Девка протяжно застонала.

– Ничего, ничего, милая, – одобрительно кивала ему головой Пелагея. – Сейчас доктор тебе поворотик сделает, сейчас. Укольчик вколют, и не больно тебе будет, расслабь ноги-то…

– Камфары ей, – словно очнулся Поляков и после того, как Анна намазала ему руки йодом, приступил к внутреннему осмотру.

Так-с, так-с, – бодро приговаривал он, как вдруг замер и уставился на свою руку. На пальцах было что-то действительно странное: какая-то прозрачная липкая кашица, которая доктора напугала. Что это могло быть, он решительно не знал. Поляков сглотнул и почувствовал предательские капли на лбу, но тут Анна спросила:

– Что там?.. О, Господи, это повитухи небось сахару напихали… Сахар, что ли, тебе совали?

Девка застонала еще громче.

– Повитуха сахару вложила. Мол, ребеночек не идет, так они его на сахар выманивают вроде…

Анатолий хмыкнул.

– Ну, дичь… Хорошо, что не солью. Ты зачем им позволила сахар-то пихать?

– Давайте промою…

– Промыть немедленно! Что за черт!

Роженица перекрестилась на «черта» и заскулила с новой силой.

– Что вы, доктор, они и за ноги к потолку могут подвесить, чтобы плод правильное положение принял… Да что тут говорить…

Поляков сполоснул руки и громко объявил, косясь на Пелагею:

– Ну-с, будем делать поворот на ножку.

Девка монотонно орала, хотя ей и ввели обезболивающее. Пелагея сердилась:

– Дыши, как сказано! Слыхала или нет? Собачкой дыши, быстро, туда-сюда!.. А теперь тужься, тужься…

– Пошел, пошел, тужься!

Пелагея помогала снаружи, давя на живот, фельдшер держал крючки, а Анна ловко перехватила появившееся тельце ребенка из рук Полякова. Тот отошел на шаг, не понимая, живой ребенок или нет. Синее тельце потихоньку высвобождалось в руках Анны, Поляков смотрел на него, на нее, потом заметил перепуганную Наталью в дверях, делающую ему какие-то знаки. Потом он увидел, как Анна высоко подняла ребеночка, сильно хлопнула, но ничего не произошло. Она снова хлопнула, прошла секунда, и Поляков услышал крик. И одновременно сердитый голос фельдшера:

– Чего тебе, Наталья?

– Да там, в палате, дядька с горлом кончается…

– Как кончается?

– Да разметал все, по полу бьется, синий уж…

– Зашивайте, Анатолий Лукич, – Поляков вышел и как был, с окровавленными руками, побежал к палатам заразного отделения.

В коридоре стояли больные в синих халатах, заглядывая в бокс через разбитое окно.

Они пропустили врача. На полу в осколках разбитого стекла лежал здоровый мужик в разодранной пижаме. Поляков встал на колени, потрогал пульс, стал делать массаж сердца. Потом полой халата вытер рот, полный пены, и начал искусственное дыхание.

Больные молча наблюдали из сумрака.

– Наталья, – задыхаясь, крикнул Поляков, – позови фельдшера… Или Анну Николаевну…

– Ага… – Наталья побежала по коридору, больные снова сомкнулись.

Поляков все вдувал и вдувал воздух, вытирая рот, появилась Анна, отправила всех по палатам, принялась нажимать мужику на грудь.

– Все, – сказал Поляков, прислушавшись на секунду. – Сердце не бьется.

В прозекторской уже поздно ночью Поляков курил с Анатолием Лукичом.

– Как же я причину смерти установлю? Вскрытие обязательно надо делать.

– Ой, доктор, хлопот потом не оберетесь. Родня замучит, скажут, зарезали в больнице… Согласие надо получить, а согласия они не дадут все равно…

– Да что за чушь, человек умер ведь не от дифтерии… Знать бы надо…

– Да от сердца он умер, миокард у него лопнул, вот и помер, что тут сделаешь… Дифтерия ни при чем.

– Сам знаю, а скажут, от детской болезни не вылечил…

Дверь приоткрылась, вошла Анна с лотком.

– Михаил Алексеевич, я сыворотку противодифтерийную приготовила.

– Да уж, доктор, вы так неосторожно, не жалеете себя.

Поляков засучил рукав, и Анна ввела противодифтерийную сыворотку.