Дора Коган - Врубель Страница 41

Серов сообщал своей жене: «Как я уже тебе писал, нам с Врубелем заказаны декорации к спектаклю 4–5 числа, а их, декораций, четыре: из которых одна только почти написана. Работа интересная и трудная. В мистерии этой придется мне еще играть, хотя и очень немного. Мы с Врубелем в данное время находимся всецело у Саввы Ив[ановича], т. е. днюем и ночуем из-за этих самых декораций».

Серов, который испытывает к Врубелю дружеские чувства, радуется, что Мамонтовы «добры к Врубелю», и по этому замечанию в письме можно заключить, что Врубель не был в это время «гоноровым паном», а, скорее, воспринимался в каком-то сиротстве, в каком-то изгойстве. Тем важнее было для него тепло дома Мамонтовых, вся художественная сплачивающая и поднимающая, расковывающая атмосфера. Вместе с Серовым он трудится в поте лица, с утра до вечера над исполнением декораций для спектакля, который будет разыгран 6 января нового, 1890 года. Ставится написанная Саввой Ивановичем и его сыном Сергеем трагедия «Царь Саул».

После «туманных картин» в Академии художеств Врубель впервые направляет свое воображение на творческое создание театрального зрелища, и, кажется, он занимается этим не без удовольствия. Как делили свои обязанности Серов и Врубель — трудно сказать. По словам Серова, Врубель «навел Ассирию» на его реальные картины, и, глядя на фотографии исчезнувших эскизов и один сохранившийся, можно представить себе, в чем заключалось это «наведение Ассирии».

В одном из эскизов Врубель изобразил гущу темных деревьев на переднем плане с просветами — льдинками зеленого и голубовато-серого цвета — и темные сажистые кроны с оранжевыми краями кое-где наверху. Дымное серое небо вдали, светлое розоватое здание. В сумрачном колорите с острыми вспышками цвета есть какая-то горькая, терпкая праздничность красок, есть стихийность и напряженность становления живописной материи, оригинальность цветовых гармоний; образу присуща романтическая преувеличенность и таинственность и общая романтическая интонация. Во всех эскизах, за исключением «Пещеры волшебницы», авторские характеристики места действия во многом игнорируются, создаются как бы самостоятельные «фантазии на темы» библейской легенды. В этих эскизах бросается в глаза, даже в фотографии, грубоватая пастозная кладка мазка, стремление к решению композиций основными формами, сведенными к простым геометрическим объемам, и особый интерес к пространственности. Все эти эскизы выдают не только романтические пристрастия художника, но его неискоренимое тяготение к решению монументально-декоративных задач. Теперь он пользуется театральной сценой, чтобы утолить свой голод монументалиста, и отчасти утоляет. От храма к театральным подмосткам… Как легко он перешел!

Не меньшее значение имело для Врубеля «действо», весь этот сотворенный семейством Мамонтовых и их друзьями театральный праздник. Мистерия «Царь Саул» представляла известную библейскую трагическую историю, величественную, торжественную, как все библейские истории, связанную в сознании с вечными вопросами человеческого бытия и раздумьями о судьбах человека и человечества. Однако что-то происходило со сложившимся представлением об этой истории в сознании, когда она развертывалась на сцене, звучала в стихах, явно и откровенно дилетантских, сочиненных наспех самими же присутствующими участниками празднества, когда эти библейские «отстраненные» персонажи вдруг возникали в обличье сыновей Мамонтова, его ближайших родственников. Неизвестно, что было важнее и интереснее в таком спектакле: видеть этих библейских героев или узнавать в них своих близких — Сережу, Воку, Дрея Мамонтовых, Антона, — как они прозвали Валентина Серова, племянников и племянниц Мамонтова — «Анатольевичей» и двоюродного брата Елизаветы Григорьевны — Костю Алексеева (будущего Станиславского). Важнее всего был этот удивительный сплав, эта двойственность, это совершающееся на глазах преображение своего, простого, житейского, знакомого — в величественное, общечеловеческое и, в свою очередь, его «разоблачение».

Такое двойное действо становилось особенно радостным в комедии-шутке или водевиле «Каморра», разыгранном в этот вечер во втором отделении. В сочиненной Саввой Ивановичем, а отчасти и сообща — всеми исполнителями, этой пьеске было что-то от итальянской комедии дель арте, а также от «капустника», как принято сейчас называть подобные представления; и зрители и артисты поистине захлебывались от смеха, наблюдая проделки воровской шайки — Каморры, слушая куплеты, знакомясь с тетушкой, с ее незадачливым сыном и племянницей и, наконец, радуясь торжеству счастливой любви графа Тюльпанова и прелестной Лидии. Артисты и зрители одинаково наслаждались, участвуя в этой «белиберде».

Естественно, что эта комедия с очаровательными итальянскими лаццарони, с нагромождением нелепых событий, с захватывающей театральной игрой увлекла Врубеля. «Неказистый» Врубель был особенно в ударе в этот вечер, исполняя за сценой вместе с Надей (Надеждой Анатольевной — племянницей Мамонтова) романс «Сайта Лючия», с которым у него были связаны такие благоуханные воспоминания о доме Симоновичей в Петербурге, о его подлинной или воображаемой любви. На этот раз он пел романс тем более вдохновенно, что на сцене играла его новая пассия (он был уже снова влюблен) — изящная «фарфоровая» девушка с матовым овальным личиком и глазами сфинкса. Но и вся атмосфера художественного существования, которая охватила дом Мамонтова в этот праздничный день, пьянила Врубеля, давала ощущение того, что он наконец по-настоящему в своей родной артистической стихии, позволяла ему почувствовать неисчерпаемость и безграничность собственных творческих возможностей.

Думается, что именно этот вечер окончательно определил отношения Врубеля с Мамонтовыми. Он вошел в их дом.

И вот он уже обживает роскошный мамонтовский кабинет с необъятного размера письменным столом, с тяжелыми кожаными креслами и скульптурой, с предметами старинной итальянской мебели, спальню с пятью кроватями, ждущими гостей, весь дом, пустой, тихий потому, что Елизавета Григорьевна с девочками живет в Абрамцеве, старший сын Сережа — на военной службе, а Савва Иванович — в частых разъездах. Он сближается с братьями Мамонтовыми — с Дрюшей и Вокой, особенно с черноглазым Дрюшей, мечтательным и живым, неутомимым выдумщиком, обладающим особенным юмором и страстью к эпатажу. А в Абрамцеве, куда они регулярно, каждую неделю, ездят дня на два, он оказывается в женском царстве, прелестном нежном царстве. Здесь его встречают мягкая Елизавета Григорьевна, которую Серов боготворит, как родную мать, красавица Верушка, милая косенькая Шуренька, присматривающаяся к нему с особенным интересом, и симпатичный гувернер Таньон, одержимый проектами переделки всего ландшафта Абрамцева, предпринимающий грандиозные строительные работы, неизменно кончающиеся, как по чьему-то злому умыслу, крахом.

И постоянные гости — многочисленные племянники и племянницы Мамонтовых (дети Анатолия Ивановича Мамонтова — владельца типографии — очень музыкальные) и многие другие. Кавалькады осенью, которые Врубелю удалось еще застать, катание на санках с гор зимой.

Царившее в Абрамцеве и в доме на Садовой-Спасской настроение провоцировало Врубеля к постоянным шуткам, каламбурам, розыгрышам. Вот он с Таньоном «скандально» уплетает речных улиток вместо устриц. Вот он в «живых картинах» или шарадах представляет «каменного барана» в «зверинце» Серова.

Атмосфера всеобщей, захватывающей всех влюбленности и непрерывное выяснение отношений, зачастую легкие, порой легкомысленные, легковесные, не слишком обременительные, но неотразимо привлекательные чувства и переживания. Душевное тепло, человеческое любопытство, интерес. Для Врубеля это время необычайно интенсивных человеческих отношений, новых знакомств, новых связей.

Итак, сближение с домом Мамонтовых, с семейством Мамонтовых у него началось так же, как начиналось почти каждое сближение с новой семьей. Вскоре он уже сообщал сестре о своей измене «киевской пассии» и новой привязанности к «одной московской особе», описывал подробно ее внешность и восхищался ее характером.

«Она только темная шатенка с карими глазами; но и волосы, и глаза кажутся черными-черными, рядом с матово-бледным, чистым, как бы точеным лицом. Она небольшого роста… носик очень изящной работы, с горбинкой, напоминает лисичку. Все впечатление овального личика с маленьким подбородком и слегка приподнятыми внешними углами глаз напоминает тонкую загадочность не без злинки — сфинксов. Но я несколько раз видел, как эти глаза смотрели просто-просто и мягко, как у телушки». Эта блестящая по точности характеристика внешнего облика девушки позволила нам безошибочно узнать ее по фотографии. Мара Константиновна Олив, близкая приятельница всего «клана» Мамонтовых, пленила Врубеля.