Илья Смирнов - Время колокольчиков Страница 45

Отвернуться, спрятаться на высвеченном пятачке, на худой конец закрыть лицо руками -- только бы дали додумать язвящую изнутри мысль. Он словно бы через силу выталкивает изо рта слова ожесточенные и больные. Каждый гласный отливает стоном, протест превращается в мольбу о пощаде -- мольбу сильного, но вконец издерганного человека.

Музыка ТЕЛЕВИЗОРА -- взрывы и тягучие распады синтетических страстей: кисло-сладкие аккорды, набивающие оскомину ударные. Слова лупят наотмашь, но сам певец уже не чувствует ни гнева, ни азарта драки. Ему противно, ему страшно:

"... Он может прогнать, он может убить. Твой папа -- фашист! Не смотри на меня так".

"Не смотри" -- не угроза, а нечто вроде "не бей меня!"

Пожалуй, у ТЕЛЕВИЗОРА -- самая изощренная в нашем роке ритмика песен, самые отточенные синкопы и паузы, придающие исключительную организованность внешне рваному и несвязному тексту. Это характерно: роль связок исполняет то, что призвано разбивать и дробить уравновешенную речь.

"...Я открываю рот, я слышу твой крик -- да, старик, -- эта машина нас всех раздавит -- спи спокойно, Сталин! -- Зверь еще жив. -- Но нам надо спешить по этой дороге..."

И нужно совсем засушить себя, чтобы надолго задумываться здесь о паузах и синкопах...

"Над нашей Северной Пальмирой взойдет звездою русский рок", -пророчески хрипел в восемьдесят третьем году лидер группы ДДТ Юрий Шевчук. И рок "взошел": созвездиями, плеядами, звездными скоплениями. Шевчуку выпала завидная участь: принять активное участие в исполнении собственного предсказания и -- более того -- своими песнями определить многие главные черты нынешней рок-культуры.

Он -- самая яркая "звезда" столицы и гордость периферии. Он самый-самый: самый честный, самый яростный, самый крутой, самый любимый.

О чем бы ни пел Юрий Шевчук, он излучает радость жизни, бодрую готовность к главной драке. Его связки могут привести в буйное помешательство симпозиум отоларингологов -- человеку с таким голосом не только петь, шептать надо бы пореже. Его тексты не раз уже приводили в буйное замешательство совсем другие инстанции.

Крикун, хрипун, очкастый интеллигентише, человек, в жизни, мягко говоря, неразговорчивый, но со сцены выдающий строки, тут же входящие в поговорку, талант неизвестно чьей милостью, жуткий сквернослов, борец за правду до победного, душа нараспашку, совершенно неуправляемая личность, можно и еще много чего добавить...

"Ребята! Все ништяк!" -- ответит Шевчук. И будет прав. "В этом мире того, что хотелось бы нам, -- нет! Но мы верим, что в силах его изменить? -ДА!" -- ни секунды не сомневаясь, отвечает зал. Это главное.

В перерывах между куплетами Шевчук любит изображать какого-то заедающего робота с негнущимися конечностями. Перестав петь, он словно теряет вольность и естественность жеста. Как вернется к микрофону -- снова живой, нормальный. Концерт ДДТ -- показательные выступления по раскрепощению воли.

256

257

Шевчук может на равных выяснять отношения со всей страной: ничего страшного, семейная ссора:

"Мне страна говорила о своей любви, вытирая платочком сухие глаза ... называя героческие имена".

Перемелется -- мука наконец будет. А "глаза -- имена" -- это рифма такая. Кому не нравится, можно другую поискать:

"Два пальца верх -- это победа! И одновременно -- два пальца в глаза. Мы бьемся насмерть во вторник за среду, не понимая уже четверга..."

Ну как, "четверга" -- лучше?

Шевчук верит в свои силы настолько, что ему плевать на рифмы. Он умеет играть звуком и словом весьма тонко:

"Эй, Ленинград, Петербург, Петроградище -- Марсово пастбише, Зимнее кладбище, отпрыск России, на мать непохожий, бледный, худой евроглазый прохожий...",

Но не видит в том нужды. Он мощен и победоносен -- более того, он убежденный и несгибаемый оптимист, и это очевидно, хотя в последней программе ДДТ сосредоточенной горечи больше, чем удали и веселья.

Человек, который умеет верить, оставляя другим свободу выбора, бурлящая сила которого может тебя поднять, но не будет подминать, жизнелюбец, знающий любую жизненную материю и с лица и с изнанки, герой-насмешник, для которого свобода -- не осознанная необходимость, а естественная принадлежность: право, если песни Юрия Шевчука становятся не только "хитами", но и смысловыми векторами сегодняшнего рока -- "все ништяк".

Разговор о концерте в Лужниках здесь нужно было бы завершить, помянув напоследок недобрым словом администрацию комплекса, которая незнание профессиональных законов рок-концерта пыталась компенсировать излишней ретивостью и нагнетанием нервозности за кулисами, но коль скоро речь идет о собирательном образе поколения, есть люди, не сказать о которых невозможно.

Ни разговор о нашей рок-культуре, ни разговор о мыслях нашей молодежи не будут иметь смысла, если в них не прозвучит слово АКВАРИУМ. Бориса Гребенщикова в Лужниках не было -- в этот день он репетировал в Ленинграде с заезжими знаменитостями ЮРИТМИКС. В неполноте картины есть, однако, своя правота.

Борис Гребенщиков прошел насыщенный открытиями путь от драматической раздвоенности и злой иронии к душевному порядку, к оправданию добра. Каждый шаг на этом пути оплачен: самые лучезарные тексты Гребенщикова отнюдь не наивны. Ему слишком долго снился поезд, и он не раз забывал, где находится небо.

258

Но -- странное дело -- именно тогда, когда мир АКВАРИУМА стал яснее и гармоничнее, по адресу Гребенщикова прозвучало: "Боб, ты предатель!" Наверное, не только потому, что песни торжественного покоя безвольно втягиваются в коммерческие игры. Важнее другое: в глубинах коллективного сознания рок-аудитории коренится убежденность в том, что рок-музыкант не имеет права быть счастливым и спокойным. Гребенщиков не изменял -- он изменялся. Было бы странно и несправедливо винить .его за это, но приходится счесть естественным, что в поминальный венок А. Башлачева не вплелись ни лучи "звезды Аделаиды", ни цветы "Иван-чая".

В Лужниках не было самой яркой и самой колючей "звезды" московского рока -- Петра Мамонова и группы ЗВУКИ МУ -- группы жестко саркастичной и безжалостной. Ерническая самопародия, гальваническая судорога пресмыкающегося -- в такие вот игры вовлекает аудиторию липко дергающийся и изломанный в суставах герой Мамонова. Разумеется, этот ядовитый гротеск, не позволяющий надеяться даже на трагедию, -- маска: но где-где, а в роке маски умеют быстро и наглухо прирастать к плоти.

Не было ленинградского НОЛЯ с юным меланхолическим баянистом Ф. Чистяковым -- восходящей "звездой" национального рока" (да-да, русский рок играют и на баяне, еще как играют). Тут, впрочем, обошлось без драматических подоплек: просто не было. По техническим причинам.

Наконец, не было В. Бутусова и НАУТИЛУСА ПОМПИЛИУСА из Свердловска -лидера всех последних хит-парадов. Думается, что, ломимо музыкальной и поэтической изысканности, лидерство НАУТИЛУСА обеспечено особостью его героя. В "портрет поколения" В. Бутусов вносит черты страдальчества -мужественного, но бездейственного и безысходного.

Герой Бутусова -- яростный наблюдатель дурного мира, проживающий внутри себя все его драмы, но хранящий отрешенность. Иногда он терял равновесие, иногда подавал совет:

("Прогулка в парке без дога может стать тебе слишком дорого"),

иногда укорял:

("Где ты была, когда строился плот для тебя и для всех...")

но -- не вмешивался. Лишь тогда, когда стало совсем невмоготу, он взорвался песней-желанием, песней-заклятием:

"Твое имя давно стало другим. Глаза навсегда потеряли свой цвет. Пьяный врач мне сказал: тебя больше нет. По

259

жарный выдал мне справку, что дом твой сгорел. Но я хочу быть с тобой... И я буду с тобой".

На гребне феерического успеха Бутусов имел мужество остановиться. Осознать, что НАУТИЛУС вступает в полосу самоэксплуатации, закрепления побед и кружения по пройденным путям. "В игре наверняка что-то не так" -- как сказал бы раньше Б. Гребенщиков: выбор между поиском нового лица и коммерческим триумфом (честно заработанным, но все же губительным) дался недешево. Он, однако, сделан и на сегодня увел НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС в зону молчания.

Все они хотели быть. Не получилось. И теперь вряд ли когда-нибудь получится: слишком расходятся орбиты "звезд" русского рока.

Концерт в Лужниках подвел черту под целым периодом в истории рок-культуры.

Органические ее свойства: драматизм мировосприятия, сознательная и часто подчеркиваемая дисгармоничность (дающая знать о себе и тогда -- может быть, сильнее всего, -- когда декларируется воля к душевному порядку), принципиальное отсутствие чувства меры, мятежность и нонконформизм, возведенный в жизненную заповедь, -- все эти черты в большей или меньшей степени становятся чертами общественного сознания в целом. У "песен протеста" становится столь много отзывчивых слушателей, что само слово "протест" лишается смысла.