Бенедикт Сарнов - Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев Страница 5

Вопросы же мои следующие:

1) Говорил ли он хоть немного по-русски.

2) Чьи были лошади, на которых он хотел бежать Его собственные или данные ему. И хороши ли это были лошади и какой масти.

3) Заметно ли он хромал.

4) Дом, в котором жили вы наверху, а он внизу, имел ли при себе сад.

5) Был ли он строг в исполнении магометанских обрядов: пятикратной молитвы и др.

Простите, Уважаемая Анна Авессаломовна, что утруждаю вас такими пустяками, и примите мою искреннюю благодарность за все то, что вы сделаете для исполнения моей просьбы.

Еще вопрос:

6) Какие были и чем отличались те мюриды, которые были и бежали с Хаджи-Муратом.

И еще вопрос:

7) Когда они бежали, были ли на них ружья.

- Ну, друг мой, что скажете? - спросил Холмс, когда Уотсон дочитал письмо до конца.

- Поразительно! Просто поразительно! - отвечал ошеломленный Уотсон. Подумать только! Даже такая мелочь, как масть лошадей, и то его интересует! Казалось бы, уж тут-то он мог бы дать полную волю своему воображению...

- Да, как видите, даже в таких мелочах он старался быть скрупулезно точным. Но я бы хотел, с вашего позволения, задать еще несколько вопросов госпоже Каргановой... Скажите, - обратился Холмс к владелице письма, - вы ведь, разумеется, ответили Льву Николаевичу? А что именно? Не помните?

- Отвечала, как могла. Все, что помнила, не утаила. А на память свою я, слава Богу, не жалуюсь. Но Льву Николаевичу все было мало...

- Вот как? - оживился Холмс. - Стало быть, он прислал вам еще письмо, кроме этого?

- Нет, - покачала головой Анна Авессаломовна. - Писем граф мне больше не писал. Но по его просьбе меня навестил один господин по фамилии, если память мне не изменяет, Шульгин. Представился преподавателем словесности тифлисской гимназии и, сославшись на то, что выполняет поручение графа, долго меня расспрашивал. Интересовался, например, сколько комнат было в помещении, отведенном для Хаджи-Мурата и его мюридов. А когда я удовлетворила его любопытство, спросил: не вспомню ли я сама какую-нибудь характерную подробность? Какую-нибудь особенность поведения Хаджи-Мурата в пору нашего с ним короткого знакомства.

- И что же вы припомнили? - спросил Холмс.

- Я, помнится, тогда рассказала господину Шульгину для передачи графу Толстому, что для Хаджи-Мурата были заказаны татарские кушанья, кажется плов. А мы ели свою, обычную еду. Но Хаджи-Мурат ни до чего не дотрагивался, опасаясь, как мы тогда подумали, отравы. Заметив это, муж первый начал есть с его блюда. Тогда и Хаджи-Мурат, повернув к себе блюдо той же стороной, откуда начал муж, тоже стал есть.

- Какая красноречивая подробность! - воскликнул Уотсон. - Удивительно, что Толстой ее не использовал.

- Почему это вы решили, что не использовал? - осведомился Холмс.

- Пока вы беседовали с госпожой Каргановой, - объяснил Уотсон, - я все время следил по тексту повести. Все, решительно все, о чем здесь говорилось, вошло в описание жизни Хаджи-Мурата в крепости. И про лошадей, и про мюридов, и про комнаты, и про соблюдение обрядов, и про то, на каком языке они с ним объяснялись. А вот этой чудесной подробности про еду нету и в помине.

- Вы просто не там ее искали, мой милый Уотсон, - улыбнулся Холмс. Такой яркой, колоритной деталью Толстой, конечно же, не мог пренебречь. Но он использовал ее совсем в другом эпизоде - при описании обеда Хаджи-Мурата у Воронцова. Вот, прочтите!

Заглянув в указанное ему место книги, Уотсон стал читать.

ИЗ ПОВЕСТИ Л. Н. ТОЛСТОГО "ХАДЖИ-МУРАТ"

Прием, сделанный ему Воронцовым, был гораздо лучше того, что он ожидал. Но чем лучше был этот прием, тем меньше доверял Хаджи-Мурат Воронцову и его офицерам. Он боялся всего: и того, что его схватят, закуют и сошлют в Сибирь или просто убьют, и потому был настороже. Он спросил у пришедшего Эльдара, где поместили мюридов, где лошади, и не отобрали ли у них оружие.

В пятом часу его позвали обедать к князю. За обедом Хаджи-Мурат ничего не ел, кроме плова, которого он взял себе на тарелку из того самого места, из которого взяла себе Марья Васильевна. "Он боится, чтобы мы не отравили его, - сказала Марья Васильевна мужу. - Он взял, где я взяла".

- Ну что, убедились? - обратился Холмс к Уотсону, когда тот дочитал до конца. - Даже такая деталь, как то, что он ел плов, а не какую-нибудь другую еду, и то вошла в повесть. Надеюсь, вы поняли, почему эту подробность Толстой решил использовать именно здесь, а не при описании жизни Хаджи-Мурата в крепости?

- По правде говоря, Холмс, - после недолгого раздумья признался Уотсон, - я не берусь ответить на этот ваш вопрос. Не все ли равно, кем Хаджи-Мурат опасался быть отравленным: комендантом маленькой крепости, где его поселили, или самим Воронцовым? По-моему, у него были равные основания опасаться их обоих. Ведь и там, и тут он был среди своих недавних врагов.

- Нет, друг мой. Толстой вполне резонно рассудил, что страх быть отравленным или убитым гораздо в большей степени должен был преследовать Хаджи-Мурата, когда он пользовался официальным гостеприимством князя Воронцова. Толстой хотел подчеркнуть, что душевное, доброжелательное отношение к Хаджи-Мурату жены начальника крепости было искренним. А пышное гостеприимство Воронцова - показным, нарочитым, и Хаджи-Мурату поведение князя вполне могло показаться лицемерием, прикрывающим какие-нибудь коварные замыслы. Недаром Толстой отмечает, что чем лучше был прием, сделанный ему Воронцовым, тем меньше Хаджи-Мурат доверял князю и его офицерам.

- Это вы верно сказали, - вмешалась прислушивавшаяся к беседе двух друзей Карганова. - Я к Хаджи-Мурату очень душевно относилась. И он не мог не почувствовать, что я от души желала ему добра. А уж когда он погиб, мне так горько стало, что и не сказать словами.

- Мы в этом не сомневались, - сердечно сказал Холмс. - Позвольте поблагодарить вас, дорогая Анна Авессаломовна, за все, что вы нам сообщили. Вы очень нам помогли.

И вот уже оба друга снова сидят в уютном кабинете Холмса на Бейкер-стрит и, греясь у пылающего камина, обмениваются впечатлениями.

- Я, кажется, понял, в чем тут дело, - задумчиво сказал Уотсон. - Судя по тому, что мы узнали. Толстой действительно был очень щепетилен насчет фактов. Все события, о которых он рассказал в своей повести, - подлинные, тщательно выверенные. И даже не только события, но и весь, так сказать, антураж: быт, нравы, окружающие его героев предметы быта, особенности их поведения. Тут Толстой старался ничего не выдумывать.

- А что же, по-вашему, он выдумывал? - осведомился Холмс.

- Вот, вот! - оживился Уотсон. - К этому я и клоню!.. А все живые сцены, реплики, диалоги - вот это уж наверняка плод его художественного воображения. Даже вот в этом примере насчет боязни отравления. Госпожа Карганова просто сообщила ему, что Хаджи-Мурат опасался, что плов отравлен. А Толстой изобразил эту сцену в лицах. Вложил эту реплику в уста жены князя Воронцова, Марьи Васильевны.

- Ваше предположение не так уж далеко от истины, согласился Холмс. - И все же... Повторим-ка еще раз тот же эксперимент. Вот вам "Хаджи-Мурат". Прошу вас, укажите мне здесь какой-нибудь диалог или монолог, который был бы, на ваш взгляд, целиком и полностью плодом художественного воображения Толстого.

- Ничего не может быть легче! - живо откликнулся Уотсон.

Раскрыв книгу, он обрадованно воскликнул:

- Пожалуйста! Возьмите хотя бы вот эту сцену... Званый обед в честь уезжающего генерала Козловского. Может быть, вы помните? Этот генерал там произносит прощальную речь, то и дело вставляя, совершенно невпопад, словечко "как"... Так вот, я совершенно уверен, что всю эту колоритнейшую речь косноязычного генерала Толстой выдумал. От начала и до конца.

Высказав так убежденно это свое суждение, Уотсон протянул Холмсу раскрытую книгу, отчеркнув на странице то место, о котором он говорил.

Холмс углубился в чтение выбранного Уотсоном эпизода.

ИЗ ПОВЕСТИ Л. Н. ТОЛСТОГО "ХАДЖИ-МУРАТ"

Бутлер сидел рядом с Полторацким, оба весело болтали и пили с соседями-офицерами. Когда дело дошло до жаркого, и денщики стали разливать по бокалам шампанское, Полторацкий с искренним страхом и сожалением сказал Бутлеру:

- Осрамится наш "как".

- А что?

- Да ведь ему надо речь говорить. А что же он может?

- Да, брат, это не то, что под пулями завалы брать. А еще тут рядом дама, да эти придворные господа. Право, жалко смотреть на него, - говорили между собой офицеры.

Но вот наступила торжественная минута. Барятинский встал и, подняв бокал, обратился к Козловскому с короткой речью. Когда Барятинский кончил, Козловский встал и довольно твердым голосом начал:

- По Высочайшей Его Величества воле, я уезжаю от вас, расстаюсь с вами, господа офицеры, - сказал он. - Но считайте меня всегда, как, с вами... Вам, господа, знакома, как, истина - один в поле не воин. Поэтому все, чем я на службе моей, как, награжден, все, как, чем осыпан, великими щедротами государя императора, как, всем положением моим, и, как, добрым именем, всем, всем решительно, как... - здесь голос его задрожал, - я, как, обязан одним вам и одним вам, дорогие друзья мои! - И морщинистое лицо сморщилось еще больше. Он всхлипнул, и слезы выступили ему на глаза. - От всего сердца приношу вам, как, мою искреннюю задушевную признательность...