Вера Лукницкая - Николай Гумилев Страница 5

Газалов готовил Гумилева к вступительным экзаменам в гимназию Гуревича - знаменитого педагога и директора Собственных учебных заведений.

Гимназия находилась на Лиговском проспекте, No 1, то есть на углу Бассейной (ныне ул. Некрасова).

Мальчик увлекся зоологией и географией. Завел дома животных - морских свинок, белых мышей, птиц, белку. Когда дома читали описание какого-нибудь путешествия, Коля всегда следил по карте за маршрутом. Учитель, не сумев привить маленькому другу любовь к математике, подарил ему книгу с надписью: "Будущему зоологу", а в шутку звал его Лобачевским.

Курс обязательного обучения не вызывал у гимназиста Гумилева интереса, и говорить об успехах в учебе было бы преувеличением. Ходил в гимназию без рвения. Равнодушие к регулярным занятиям ловко компенсировал наверстыванием упущенного в короткие сроки и, быстро отрешаясь от учебы, все более погружался в чтение. Всегда любил первую свою книжку - сказки Андерсена. Ахматова рассказывала, как Гумилев ревниво хранил эту книгу и, уже знаменитым поэтом, любил перечитывать ее.

В 1890 году Гумилевы купили усадьбу по Николаевской железной дороге - в Поповке. Усадьба небольшая: два дома, флигель, пруд и парк, обрамленный хвойным лесом.

Не в одном стихотворении Гумилев обращается к своему детству. И строфа:

Цветы, что я рвал ребенком

В зеленом драконьем болоте,

Живые, на стебле тонком,

О, где вы теперь цветете?

произнесенные по памяти Ахматовой о Поповке.

Десять лет Гумилевы провели в любимой Поповке, сначала только летние месяцы, а потом, с поступлением детей15 в гимназию, и зимние каникулы.

Гумилев говорил, что ничто так не помогает писать стихи, как воспоминания детства:

"Когда я нахожусь в особенно творческом состоянии... я живу будто двойной жизнью, наполовину здесь, в сегодняшнем дне, наполовину там, в прошлом, в детстве. В особенности ночью.

Во сне - не странно ли? - я постоянно вижу себя ребенком. И утром, в те короткие таинственные минуты между своим пробуждением, когда сознание плавает в каком-то сиянии, я чувствую, что сейчас, сейчас в моих ушах зазвучат строки новых стихов...

Хорошо тоже вспоминать свое детство вслух.

Меня очень баловали в детстве - больше, чем моего старшего брата. Он был здоровый, красивый, обыкновенный мальчик, а я - слабый и хворый. Ну, конечно, моя мать жила в вечном страхе за меня и любила меня фанатически. И я любил ее больше всего на свете. Я всячески старался ей угодить. Я хотел, чтобы она гордилась мной".

Светлые воспоминания детства утешали его, развлекали, придавали силы, помогали справляться с неудачами. Он любил говорить о том, что маленьким был очень счастлив, и он понимает, какой великий дар судьбы - счастливое детство. Он считал, что все нравственные представления взрослой жизни - из детства. Он любил вспоминать свои разговоры с матерью... Ее мало трогали гимназические неуспехи сына, она хотела, чтобы он понял одну важную мысль наука много сделала для человечества, но жалка та наука, которая захотела бы заменить собой святость веры.

Может быть, разговорами с нею навеяны слова поэта: "Обрати внимание, какая никогда непрерывающаяся нить истины проходит здесь. Разве божество не говорит также и нашему уму в каждой звезде, в каждой былинке, если мы только откроем свои глаза и свою душу? Наше почитание не имеет теперь такого характера, но не считается разве до сих пор особым даром, признаком того, что мы называем "поэтической натурой", способность видеть в каждом предмете его божественную красоту, увидеть, насколько каждый предмет представляет око, через которое мы можем смотреть, заглянуть в самую бесконечность?"

Человека, способного всюду подмечать то, что заслуживает любви, мы называем поэтом, художником. И разве не чувствует каждый человек, как он сам становится выше, воздавая должное уважение тому, что действительно выше его?

Летом 1897г. отдых в Поповке был прерван - семья поехала в Железноводск: по предписанию врачей отец Гумилева должен был пройти курс лечения. Мальчик не любил традиционные прогулки у подножия горы Железной. Он любил читать. А еще, захватив из дому изрядную коллекцию оловянных солдатиков, устраивал баталии всех родов войск.

Вернувшись осенью в Петербург, Гумилевы поселились в просторной квартире на Невском проспекте, No 97, кв. No 12.

Мальчик начал занятия во втором классе, как всегда, равнодушно-спокойно. Зато увлек оловянными солдатиками своих сверстников. Устраивались примерные сражения, в которых каждый гимназист выставлял целую армию.

Так он сблизился с товарищами. Организовал с ними "тайное общество", где играл роль Брамы-Тамы. В здании гимназии, в людской, в заброшенном леднике, в пустом подвале устраивались собрания членов "общества" при свечах, в самой конспиративной обстановке. Мальчишки были помешаны на тайных ходах, на подземельях, на заговорах и интригах, выстукивали в домах стены, лазили по подвалам и чердакам, искали клады, разочаровывались и снова увлекались.

В это время Коля Гумилев прочел все, что было дома и у друзей. Родителям пришлось договариваться со знакомым букинистом. Любимые его писатели: Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар, любимые книги: "Дети капитана Гранта", "Путешествие капитана Гаттераса".

Гимназический товарищ Гумилева Л. Леман рассказывал, что комната Николая Степановича в Петербурге была загромождена картонными латами, оружием, шлемами, разными другими доспехами. И книгами, книгами. И все росла его любовь к животным: попугаи, собаки, тритоны и прочая живность были постоянными обитателями в доме Гумилевых.

Он любил говорить об Испании и Китае, об Индии и Африке, писал стихи, прозу. Наверное, поводом были не только книги, но и рассказы отца о его плаваниях по морям-океанам. И военные истории дяди-адмирала.

С нетерпением дождавшись весны, Гумилев снова на воле, в Поповке. Он все чаще и чаще заменял теперь игры в солдатиков "живыми" играми с товарищами в индейцев, в пиратов, в ковбоев. Играл самозабвенно. Одно время выполнял роль Нэна-Саиба - героя восстания сипаев в Индии. Он даже требовал, чтоб его так и называли. Потом стал Надодом Красноглазым - героем одного из романов Буссенара. По чину ему полагалось быть кровожадным. Но кровожадность никак не получалась. Однажды мальчики собрались жарить на костре пойманных карасей. В возмездие за проигрыш в какой-то игре один из товарищей потребовал от Коли, чтобы тот откусил живому карасю голову. Процедура не из приятных. Но Коля, для поддержания репутации кровожадного, мужественно справился с задачей, после чего, правда, от роли отказался.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

24.12. 1927

АА16: "В июле 1925 г. я была в Бежецке у А. И. Гумилевой. Она охотно говорила со мной о Н. С. Там же я видела две интересные фотографии: остров на пруде в Поповке и группу детей в лодке (Гумилев и Краснос...)"17

Родители давали обыкновенно каждому из участников игр по лошади, и им легко было воображать себя ковбоями или индейцами. Гумилев носился и на оседланных, и на неоседланных лошадях, смелостью своей вызывал восторг товарищей. В центре пруда был островок, обычное место сражений. Компания делилась на два отряда: один защищал остров, другой брал его штурмом. В этих играх Гумилев выделялся взрослой смелостью при всей своей милой наивности и вспыльчивостью при бесконечной доброте.

С детских лет Гумилев был болезненно самолюбив: "Я мучился и злился, когда брат перегонял меня в беге или лучше меня лазил по деревьям. Я хотел все делать лучше других, всегда быть первым. Во всем. Мне это, при моей слабости, было нелегко. И все-таки я ухитрялся забираться на самую верхушку ели, на что ни брат, ни дворовые мальчики не решались. Я был очень смелый. Смелость заменяла мне силу и ловкость. Но учился я скверно. Почему-то не помещал своего самолюбия в ученье. Я даже удивляюсь, как мне удалось кончить гимназию. Я ничего не смыслю в математике, да и писать грамотно не научился. И горжусь этим. Своими недостатками следует гордиться. Это их превращает в достоинства"17.

И еще он понял: человеку необходимо быть храбрым, он должен идти вперед и оправдать себя как человека. Он настолько лишь человек, насколько побеждает свой страх.

Все больше и больше увлекался сочинительством. У него уже была целая тетрадка собственных стихов. Никто не мог остановить его. Полюбил Пушкина; читал не только сам - заставлял читать товарищей.

Осень. Петербург. Занятия в третьем классе гимназии. Посещения утренних спектаклей для царскосельских гимназистов, в числе которых неизменно был Гумилев. "Руслан и Людмила" и "Жизнь за царя" - в Мариинском; Островский - в Александринском; "Потонувший колокол" Гауптмана, Шекспир - в Малом. В личной библиотеке к Пушкину прибавились Жуковский, затем Лонгфелло - "Песнь о Гайавате"; Мильтон - "Потерянный рай"; Ариосто - "Неистовый Роланд"; Колридж - "Поэма о старом моряке", которую впоследствии поэт переведет сам;