Вера Лукницкая - Ego - эхо Страница 5

Два раза к нему приезжал толстый шумный немолодой уже человек с острой белой бородкой и тоже в гражданской одежде. Приезжал он на автомобиле. Этот человек как раз разговаривал по-русски хорошо и охотно. В первый его приезд мы попрятались, но он выудил нас из кладовки и веселым голосом сказал, что хочет послушать советские песни. Я не знала, что делать. А бабушка Оля говорит мне тихо:

-Верусенька, сбегай за Нинкой, за Валей, за Лелей и попойте. Что вам, жалко, что ли? Вы же любите петь. И мы послушаем, а ты такая голосистая! Раньше каждый день пела. И сотри грязь с лица. Глупости делаешь, мажешься, дуреха!

Бабушка боялась. Да и все мы тоже.

-Я боюсь, убьют.

Старик услышал разговор, расхохотался:

-Я люблю и русские, и советские песни, не слушал их вживую давно. И мы никого не убиваем. Мы здесь не для этого. Не бойтесь.

И снова засмеялся.

Ну, я и побежала за девчонками.

Сначала мы пели тихо, робко, а когда поняли, что нам ничего не будет, так распелись! Прямо на всю улицу. И так радовались, - мы росли советскими детьми вместе с замечательными советскими песнями. И всегда готовы были проявлять себя в этом естественном качестве.

Мы спели все песни, какие знали: "Вставай, страна огромная", "Если завтра война", "Сталин наша слава боевая", "В бой за родину, в бой за Сталина" и другие военные и невоенные и довоенные, и "Катюшу", и "Три танкиста", и "Дан приказ"...

Мы вкладывали в песни такое огромное желание Победы, как будто она победа - нашими песнями уже свершилась. Получилось здорово.

Бородатый был в полном восторге и дал нам по плитке шоколада.

После того, как веселый старик ушел в комнату к нашему квартиранту "побеседовать tet-a-tet", капитан шепнул нам, что этот человек хорошо известен в Советском Союзе и зовут его генерал Дро.

Нам это ни о чем не говорило. Но мы всеравно попритихли: странное имя, а вокруг все секретно, необъяснимо, и часовые с автоматами у двери, и автомобиль с шофером, и тихий говор по-французски, и нас не трогают... Что бы это значило?

И все же мы, девчонки мечтали, ждали, что старик попросит еще раз спеть и даст нам шоколаду.

На нашем доме армяне повесили бирку, и в каждый угол единственной в доме комнаты поставили по автомату. Первая - передняя, мы в ней боялись спать: тоже в каждом углу автоматы. Спали в кладовке. Ни полицаи, ни случайные какие немцы к нам не входили и даже соседи перестали наведываться. При этом никаких официальных приказов или хотя бы предупреждений - не было. Это вызывало недоумение соседей и злобу штабных немцев.

Квартирант дома не питался. Но каждое утро он пил горячее молоко. Его приносили из штаба, бабушка на примусе кипятила. Примерно с этого времени нас перестали гонять на тяжелые работы. А мы и рады были. Но сосед, Кашлехин сын, - соседи его мать прозвали "Кашлехой" - озлоблялся. И немудрено: в начале войны, не успел Иван попасть на передовую, как первым же снарядом ему оторвало правую руку по плечо. Вернулся из госпиталя, запил без просыпа, а тут - оккупация. Его штабники и "пригрели". "Камрад Иван" называли. Стал их заложником, сделали его полицаем, давали водку, да еще вместе пили. Все же видно, домик их совсем близко, через дорогу, плетень низкий, с дырками. Немцы шумные, злились на штатских, привилегированных "соленых армяшек", как научил их называть по-русски "камрад Иван". А заодно и на нас злились. Сосед наболтал по пьянке, что моя мама... - "не оставлена ли она в оккупации по специальному заданию?" Иначе почему мы не уехали - семья "из богатых", не колхозники, она не деревенская, интеллигентка, и в поселке оказалась перед оккупацией"?

Ну, и забрали тогда мамин паспорт в комендатуру. А ей приказали из дома не выходить, но не увели - побоялись квартиранта. Если б не квартирант, дружки полицая ее бы уничтожили тем или иным способом безо всякой проверки... А так - трусили.

А еще до того, как армяне повесили бирку на нашем доме, Кашлеха, потерявшая мужа на фронте, забегала частенько к бабушке с жалобами на сына, что пьет, что с оккупантами путается, все советов спрашивала. Безрукий знал об этом и еще больше озлоблялся на наш дом. А чем бабушка могла помочь?..

А вообще неизвестно, так ли уж и доверяли Ивану его фрицы. Не совсем же идиоты, соображали, что озлоблен, неуправляем и всегда пьян. Особенно отношение штабных к нему заметно изменилось после того, как им приказали в срочном порядке освободить Кашлехин дом, и в него вселился еще один армянин в касторовом ансамбле - молочного цвета полугалифе и такой же френч. Высокий, с черной шапкой волос на голове и блестящими, как черный меховой воротник усами. Тут уж было не до питья: на Кашлехином доме повесили такую же бирку, как и на нашем.

Так что ничего, ничего неизвестно... Даже о том, куда подевался Кашлехин сын.

Фашисты обходили наш дом стороной, но паспорт мамин из комендатуры не возвращали.

Непонятно также, спас маму во время оккупации "наш" армянский квартирант с французским языком, или наоборот... Осталась же она жива! Вот вопрос...

Мамочка, может, тебя сейчас обвиняют в том, что за три дня до отступления тебе все же вернули паспорт из немецкой комендатуры? И может быть, это квартирант все-таки посодействовал? Ты же осталась живой и была невредимой до прихода наших. А может, это сам он, квартирант, проверял тебя?

Скорее всего, гитлеровцы так же не любили армян, как армяне Гитлера. А еще немецкий "капитан" сказал нам по секрет была у перед срочным отъездом всей армянской группы из поселка: "Радуйтесь, разбили Гитлера под Сталинградом, ждите скоро своих". По-моему, он даже радовался за нас. Или вместе с нами. Почему? Мы так и не поняли. Вот-вот ждали прихода наших и не задумывались, почему "капитан" откровенничал, чего он добивался? И прятались перед их отъездом не только от немцев, но и от них, армян, - боялись.

А за три дня перед освобождением появились неизвестно откуда два лейтенанта. Один из них с перевязанной рукой. Как они попали к нам, где находились пять месяцев, мы так и не узнали от них. О партизанах в наших краях за всю оккупацию ничего не говорили и мы ничего не слыхали. Эти двое совершенно не выглядели истощенными, хотя и сказали, что они пришли из леса, при этом подтвердили весть о победе под Сталинградом. Ушли они через два дня, после того как фашисты прогнали по новому шоссе оставшуюся свою армию: мотопехоту, танки, орудия, машины и как-то планомерно закончили свое отступление в нашем краю. То есть совсем перед самым приходом Красной Армии.

На нашем отрезке дороги мы боев и не видели. Наши пришли в поселок спустя два дня: появились три подводы с несколькими красноармейцами и один грузовик. Пустой. Странно.

А может быть, те двое и не были лейтенантами? Чем занимался армянский "капитан"? Я почему-то вспомнила двух пленных русских. Их тогда по распоряжению полковника колоть дрова для дома привел и увел все тот же капитан... А если у капитана было две функции? Ведь заставил же меня следователь искать "капитана" по рынку после освобождения Пятигорска.

МАМОЧКИНА ЗАПИСЬ

12.01.1943 На Северный Кавказ группы Минвод вошла наша Красная армия. Мы жили на станции Машук, в семи километрах от Пятигорска. Население нашего поселка с радостью встречало своих героев и страдальцев. Был вечер, смеркалось, девочки - дочка, племянница и другие побежали в штаб. Из дома брали ведра, тряпки, мыли полы, топили печь. Я тоже пошла в штаб. Военные очень сдержанно и даже враждебно отнеслись к нам, кто был в немецкой оккупации, разговор не вязался.

Входит солдат и докладывает, что он задержал людей, они шли из Пятигорска. Офицер сказал: "И охота тебе было вести их ночью через лес, расстрелял бы и все".

Оккупация длилась ровно пять месяцев, а, кажется, целую жизнь. И теперь мама сидит в тюрьме, ни в чем не повинная. А я сижу здесь ночью и доказываю ее невиновность. "Только держись, моя мамочка, гордая моя, там, в тюрьме. Придет твое время - счастливое и спокойное. Я молюсь за тебя, мамочка".

Нет, ты все-таки за папу сидишь, потому что еще до войны уж очень трудно жила. Когда я родилась, ты оставалась совсем еще девочкой, а потом все металась, металась по ленинградским пригородам. Или папа заразил тебя страхом? Я же помню все это, все ты устраивалась, а меня - то к бабушке на Кавказ отправляла, то забирала к себе, а сама неприкаянная, все время в страхе каком-то, в нервах, в беспокойстве...

Я только и мечтала о тебе, о такой близкой маме. А тебя все не было. Помнишь, однажды ты на крошечный миг - это называлось "отпуск" - приехала в Николаевку? Я была в школе, мне ничего не говорили, что приедешь именно сегодня, боялись сглазить, что ли, или моего волнения. Но соседям-то разболтали. По дороге домой встретилась соседка. И чего они всегда влезают, эти соседки? Сказала: "Беги скорее домой, мама ждет!" Боже, я задохнулась, не добежала до тебя, все у меня внутри оборвалось, ты успела подхватить.

Потом я долго болела.

И снова и снова щелочка между нами. Почему? И ты - не до конца мама. Почему? И от этого еще ближе мне твоя тоска. И пытаюсь убрать эту щелку моей верой в тебя сейчас. И от того, что не могу учиться, не смею, хотя и выросла и так мечтала с детства, вступить в комсомол, - теперь, как клейменая насмехаться начнут -, когда станут на собрании мое заявление разбирать. Скажут, что моя мать - враг народа. А ты ведь так и не попала "в народ", где-то сбоку болталась, именуясь пусть приятным для меня, но стыдным словом "интеллигентка".