Искуство Западной Европы: Средние века. Возрождение в Италии - Лев Дмитриевич Любимов Страница 56

Идеальный тип человека, облюбованный Бальдассаре Кастильоне и гением Рафаэля вознесенный до истинного совершенства, нашел в нем свое наиболее цельное, законченное олицетворение.

Взглянем на луврский портрет самого автора «Кортеджиано» кисти Рафаэля. Кастильоне изображен в зрелом возрасте. Его лицо спокойно и приветливо, взгляд умный и одухотворенный. Одежда преимущественно темного цвета: таков был и вкус самого Кастильоне (из трех основных здесь тонов - черного, серого и белого - Рафаэль создает исключительно богатую красочную гамму). Понятие благородства в подлинном смысле этого слова как нельзя более применимо к его внешности, причем проявляется оно без малейшей подчеркнутости. Он весь - уравновешенность, строгая грация и внутреннее достоинство.

Радость и любовь освещают творчество Рафаэля, создают очарование его умбрийских и флорентийских мадонн. Но величие Рафаэля, устремление его гения не определяются его ранними работами. Именно в его мужественном искусстве римского периода - ключ к пониманию увековеченного им идеала.

Вилла Фарнезина в Риме. Одна из фресок, написанных по замыслу Рафаэля, изображает Юпитера и Амура.

Величавый, под сенью орла, громовержец наклоняется к стоящему перед ним амуру. Они смотрят друг другу в глаза. Юпитер, держа за щеку молодого пухлого бога, нежно целует его. Амур глядит на него с каким-то детским благоговейным восторгом.

Рафаэль. Платон и Аристотель-Фрагмент фрески «Афинская школа».

Быть может, ни в живописи, ни в скульптуре соединение любви и нежности с силой и могуществом никогда не было выражено так просто и так убедительно.

Есть античные статуи, где Юпитер исполнен величия и славы, статуи безупречных пропорций и неувядающей красоты, но красота эта холодная, а могущество громовержца внушает покорность и трепет. У идеального государя, как его мыслит Кастильоне, величие соединяется «с необыкновенно прекрасным выражением добра». Те же слова применимы и к Юпитеру Рафаэля, образу древнего языческого божества, возрожденного в новом облике его светлым гением.

Завершение

Мир прекрасен, наш, земной мир! Таков лозунг всего искусства Возрождения. Человек только что открыл и вкусил красоту видимого мира, и он любуется ею как великолепнейшим зрелищем, созданным для радости глаз, для душевного восторга. Он сам часть этого мира, и потому он любуется в нем и самим собой. Радость созерцания земной красоты - это радость живительная, добрая. Дело художника - выявлять все полнее, все ярче гармонию мира и этим побеждать хаос, утверждать некий высший порядок, основа которого - мера, внутренняя необходимость, рождающая красоту. А для чего все это? Чтобы преподнести людям тот праздничный спектакль, которым они жаждут насладиться, открывая глаза на мир, но который выявляется в полном блеске только вдохновением художника. Эту задачу, величайшую задачу живописи Возрождения, за которую впервые взялись мастера треченто, завершил на заре чинквеченто Рафаэль.

В средневековых храмах роспись, мозаика или витражи как бы сливаются с архитектурой, создают вместе с ней то целое, которое должно вызывать у молящегося торжественное настроение. По своему расположению живописные композиции не всегда в них легко обозримы во всех деталях. Фотография дала нам возможность видеть эти композиции в различных аспектах, которые прежде часто оставались незамеченными. В романских или готических храмах люди средневековья подчас и не сознавали, что перед ними не только символы, не только условные образы, славящие идеалы их веры, но и произведения искусства. Роспись храма не представлялась им самостоятельным творением, на нее хорошо было смотреть под пение церковного хора, которое, как и сами своды храма с его высокими арками, уносило их воображение в мир мечтаний, утешительных надежд или суеверных страхов. И потому они не искали в этой росписи иллюзии реальности.

Человек эпохи Возрождения стал требовать от живописи совсем другого.

В каком-то смысле он похож на нас с вами, когда мы идем в театр. Вот сейчас откроется занавес, и вместо обычного мира, который нас окружает, мы увидим мир, преображенный искусством. На сцене такие же люди, как мы, и события, на ней развертывающиеся, взяты из жизни. Но на сцене все может быть ярче, нагляднее, эффектнее, чем в жизни. Это как бы квинтэссенция жизни, специально препарированная для нас. Причем сцена так устроена и актеры по ней движутся и говорят так, чтобы нам с нашего места было бы хорошо их видно и слышно, чтобы каждое слово и каждый жест доходили до нас полностью.

Вот также и живопись Возрождения обращена к зрителю. Как чудесные видения проходят перед его взором картины, в которых изображен мир, где царит гармония. Люди, пейзажи и предметы на них такие же, какие он видит вокруг себя, но они ярче, выразительнее, красивее. Иллюзия реальности полная, однако реальность, преображенная вдохновением художника. И зритель любуется ею, одинаково восхищаясь прелестной детской головкой и суровой старческой головой, вовсе, быть может, не привлекательной в жизни. На стенах дворцов и соборов фрески часто пишутся на высоте человеческого глаза, а в композиции какая-нибудь фигура прямо глядит на зрителя, чтобы через нее он мог бы «общаться» со всеми другими.

Рафаэль. Портрет Бальдассаре Кастильоне. 1515 г.

* * *

…Рафаэль - это завершение. Все его искусство предельно гармонично, дышит внутренним миром, и разум, самый высокий, соединяется в нем с человеколюбием и душевной чистотой. Его искусство, радостное и счастливое, выражает некую нравственную удовлетворенность, приятие жизни во всей ее полноте и даже обреченности. В отличие от Леонардо Рафаэль не томит нас своими тайнами, не сокрушает своим всевидением, а ласково приглашает насладиться земной красотой вместе с ним. За свою недолгую жизнь он успел выразить в живописи, вероятно, все, что мог, т. е. полное царство гармонии, красоты и добра.

* * *

Папа Юлий II был личностью колоритной и незаурядной, а роль его в истории тогдашней Европы - значительной. В сущности, он продолжил дело мрачной памяти папы Александра VI, хотя и был его всегдашним врагом - в попытках папы объединить Италию под властью римской курии. Этот первосвященник был нрава крутого и решительного. Несмотря на сан и на годы, он садился на коня и сам руководил папской армией в сражениях. «Долой варваров!» - таков был его боевой клич, причем под «варварами» он подразумевал испанцев и французов, грабивших и унижавших Италию. И клич этот, отзвук древнего Рима цезарей, воодушевлял итальянцев на борьбу в те немногие годы, когда казалось, что папская власть может создать единое и независимое итальянское государство. Папа завоевал