Бастарды культурных связей. Интернациональные художественные контакты СССР в 1920–1950-e годы - Катарина Лопаткина Страница 6

«Новейшая французская живопись» в конце 1910-х — начале 1920-х представляла интерес для нескольких формирующихся государственных собраний, однако на восстановление прежних связей с западным миром никто всерьез не рассчитывал. Как упоминалось выше, в распоряжение советского музейного фонда после национализации поступили блестящие собрания С. И. Щукина и И. А. Морозова, которые были переданы в ГМНЗИ. С 1919 по 1922 год на часть произведений из ГМНЗИ претендовал петроградский Музей художественной культуры «для выявления современных течений в искусстве и научной разработки воплощений живописной культуры»[59]. В 1920 году частичный перевод собраний в помещения московского Музея живописной культуры планировал Василий Кандинский: «Намечены были для этой цели картины Брака, Ван Гога, Гогена, Дерена, Ле Фоконье, Матисса, Мане, Моне, Пикассо, Писсарро, Руссо, Ренуара, Сезанна, Синьяка, Фламинка[60] и Фриэза»[61]. В 1923 году о необходимости передать часть фондов ГМНЗИ в Петроград, в только что созданный отдел новой живописи Русского музея, писал Казимир Малевич: «Это естественный ход событий живописной истории. В особенности когда обновленная страна ищет новых форм и ее нужно избавить от ушедшего старого и от наплыва дилетантизма в новом. <…> Новый отдел Русского музея без ущерба для Москвы может быть пополнен французской школой как основоположниками течений живописи: Мане, Писсарро, Ван Гог, Сезанн, Пикассо; возле них можно правильно организовать школы и связать в одно целое школу русских мастеров современности»[62].

Впервые идея перевести часть коллекций ГМНЗИ в Эрмитаж была озвучена в 1922 году, в ходе обсуждения обмена собраниями с музеями Москвы. Переговоры о передаче из Эрмитажа части собрания «старой» западноевропейской живописи в московские музеи начались в декабре 1922 года. С самого начала все перемещения художественных произведений из одной институции в другую представлялись частью межмузейного обмена, в рамках которого каждый музей имел право на развитие своего собрания. Эрмитажу эта возможность виделась в расширении хронологических рамок коллекции. Именно тогда было сформулировано пожелание, «чтобы московские музейные деятели имели в виду пополнение Эрмитажа картинами французских художников второй половины XIX века. Между тем как в Москве имеются богатейшие собрания Щукина и Морозова (а кое-что в Третьяковской галерее), в Петрограде живопись Западной Европы 1860-х годов почти не представлена»[63]. В июле 1924 года Бенуа еще раз напомнил об этом в письме управляющему ленинградскими музеями Г. С. Ятманову: «Особенно важно было бы Эрмитажу получить образцы творчества французских импрессионистов, неоимпрессионистов, Пикассо и другие явления новейшего западного искусства, которое представлено в московских музеях в большом изобилии, тогда как у нас нет ни единого произведения этой категории»[64]. На тот момент в коллекции музея были произведения французской школы, переданные из частных собраний: в 1921 году в Эрмитаж поступила коллекция жившего в Петербурге швейцарского промышленника Жоржа Гаазена (работы Валлоттона, Марке, Боннара, Мангена, Жовено, Герена, Ходлера[65]), в 1923 году — скульптуры Родена из собрания Степана Петровича Елисеева, однако этих работ было недостаточно для выстраивания экспозиции французского искусства XIX — начала XX века.

Ни в 1924-м, ни позднее, пока в течение трех лет шли выдачи эрмитажных произведений старых мастеров в Москву, заявка Эрмитажа на картины из собрания ГМНЗИ выполнена не была[66]. Однако руководство музея и не настаивало на ее выполнении: гораздо важнее было то, что в ноябре 1927 года, когда в Москву отправили уже более 500 произведений живописи и скульптуры старых европейских мастеров, от представителей Музея изящных искусств Н. И. Романова и А. М. Эфроса было получено «письменное заверение» в том, что претензии ГМИИ на картины и скульптуры Эрмитажа исчерпаны[67].

Менее года спустя после подписания этого документа, 25 октября 1928 года, в Эрмитаж поступило распоряжение по Главнауке и Главискусству c указанием в месячный срок «произвести обмен части коллекции Музея нового западного искусства, необходимой для пополнения Эрмитажа, на часть его коллекции по старому западному искусству, необходимую для Музея изящных искусств»[68]. Также в распоряжении утверждался состав комиссии (под председательством зав. отделом изобразительного искусства Наркомпроса РСФСР А. Куреллы), которой надлежало заниматься обменом. От Эрмитажа в комиссию был включен заведующий картинной галереей Д. А. Шмидт. 27 октября 1928 года А. Курелла направил в Эрмитаж письмо с разъяснением постановления, призванное успокоить эрмитажников и убедить их в необходимости планируемых действий, прежде всего для Эрмитажа. «Этот обмен, — писал Курелла, — вызван настоящей жизненной потребностью как Эрмитажа продолжить свое собрание образцами нового европейского искусства, так и московского Музея изящных искусств пополнить зияющие пробелы своего собрания старого европейского искусства. Этот обмен, произведенный с должной осторожностью и вниманием к взаимным потребностям музеев Москвы и Ленинграда, послужит, несомненно, к улучшению, приближению их коллекций к потребностям нового массового зрителя. Такой положительный результат обмена может быть, однако, достигнут при должном учете потребностей со стороны музеев современного зрителя — пролетариата Москвы и Ленинграда, а также наших художественных школ. Комиссия уверена, что Государственный Эрмитаж поможет комиссии в осуществлении возложенной на нее задачи»[69].

В Эрмитаже эти документы встретили с негодованием. В ответ на них исполняющий обязанности директора Г. В. Лазарис направил письмо начальнику Главнауки Наркомпроса М. Н. Лядову, в котором была изложена история передачи экспонатов из Эрмитажа в Музей изящных искусств в 1924–1927 годах. В конце он подчеркивал: «Принимая во внимание полное отсутствие в картинной галерее Эрмитажа произведений новой западной живописи, Государственный Эрмитаж с благосклонностью примет все те картины, которые Музей нового западного искусства признает возможным ему выделить, в то же время Эрмитаж не считал бы возможным и справедливым передать Музею изящных искусств в порядке обмена еще новую часть своих коллекций по старому западному искусству, ибо такая выдача нанесла бы непоправимый вред нашей картинной галерее. Доводя об изложенном до Вашего сведения, я обращаюсь к Вам с глубокой просьбой принять во внимание высказанные мной соображения и не отказать в возбуждении вопроса об отмене постановления, о котором идет речь и которое грозит нашей картинной галерее весьма отрицательными последствиями»[70].

Вместо «отмены постановления» в Эрмитаж были направлены два списка: 13 марта 1929 года поступила заявка Музея изящных искусств, а 22 марта — список произведений, предлагаемых Эрмитажу Музеем нового западного искусства. Последний был подготовлен еще осенью: 28 октября 1928 года состоялось заседание Ученого совета музея, на котором выступил представитель Главнауки А. А. Федоров-Давыдов, проинформировавший сотрудников об обмене между Эрмитажем, ГМНЗИ и Музеем изящных искусств. В октябре и ноябре состоялись обсуждения списка предметов на выдачу из Музея нового западного искусства в Эрмитаж, в который было включено 71 произведение[71].

Два месяца Эрмитаж никак не реагировал на эти уведомления. Первый ответный документ в Главнауку был направлен 18 мая 1929 года лишь после того, как в музей поступило ультимативное письмо о том, что дальнейшее молчание будет расценено как согласие на заявки и предложения москвичей. Свое «бездействие» Эрмитаж объяснял большим объемом работы: с марта 1929 года в музее отбирали вещи