Модильяни - Паризо Кристиан Страница 7

— Если не считать Оскара Гилья, в Италии сейчас стоящей живописи нет.

Ко времени, когда Модильяни пришел в мастерскую Микели, Оскару исполнилось двадцать три. Иногда ему приходилось подрабатывать приказчиком в магазине тканей. Во Флоренции, где он уже учился искусству автопортрета у Джованни Фаттори, он однажды показал Ллойду полотно, названное им «Allo specchio» («У зеркала»), автопортрет, на котором он был изображен сидящим с кистью и палитрой в руках. Работа Ллойду так понравилась, что он посоветовал Оскару послать ее на международную отборочную комиссию Венецианского бьеннале и сам должным образом ее обрамил. Оскар дал себя уговорить, и картина была отобрана комиссией для показа на бьеннале 1901 года, где вызвала живейший интерес. Спустя несколько месяцев ее автор уже считался одним из заметных художников Италии.

В конце 1899 года Аристидо Соммати, Манлио Мартинелли и Амедео снимают сообща мастерскую на виа делла Скала в Сан-Марко, рабочем квартале Ливорно. Амедео любил прогуливаться по улочкам кварталов простонародья и вдоль каналов. Запахи, уличные сценки, особый мирок бедноты, гнувшей спину за жалкие гроши, нищих, сирых и обездоленных всякого разбора будили его вдохновение более, нежели пейзажи, к которым он явно охладел. До нашей троицы мастерская принадлежала молодому художнику, умершему от туберкулеза. Вполне вероятно, что Амедео именно там подхватил болезнь, которая через два десятка лет сведет его в могилу. По крайней мере, так считала его сестра Маргерита, тем более что оба его товарища из числа питомцев Микели также подхватили заразу. Или же надо предположить, что Амедео унаследовал хрупкое здоровье некоторых членов своего семейства, ибо, как пишет Жанна Модильяни, по меньшей мере трое его родственников по материнской линии умерли от сходной напасти: бабка Реджина, тетка Клементина и дядя Амедей.

В конце 1900 года Амедео опять заболевает. Новая вспышка плеврита. От предыдущих в легких остались следы. На этот раз врачи ставят диагноз: туберкулез. Больному прописан отдых где-нибудь на юге, много солнца и свежего воздуха. Евгения в тревоге: где достать денег для такого путешествия? Но этим озаботился ее брат Амедей Гарсен — он берется оплатить расходы на поездку и лечение. Поскольку «Новая компания по разработке залежей Мадагаскара», которую он основал в Марселе, сейчас приносит прибыль. Он пишет сестре: «Дорогая Евгения, для меня твой сын — это мой сын. Я возьму на себя все расходы, какие ты сочтешь необходимыми». Евгения решает отправить Амедео в Неаполь.

ВЕЛИКИЙ ПОХОД НА ЮГ

Предпринятая ради выздоровления поездка превратится в путешествие, сыгравшее в саморазвитии Модильяни поистине решающую роль. Он как бы прошел инициацию при вступлении в лоно европейской культуры. На его пути — несколько знаменитейших музеев Италии. В январе 1901 года он поселяется вместе с матерью в неаполитанском отеле «Везувий». Когда Амедео не выглядит слишком усталым, они пользуются теплыми послеполуденными часами, чтобы посетить музеи, церкви в барочном стиле, развалины Помпей. Раскопки в Помпеях — самое крупное культурное начинание, предпринятое в Италии после ее объединения. По инициативе и при деятельном участии архитектора Микели Руджеро там лет пятнадцать велись работы, было отреставрировано и закреплено около шестисот произведений настенной живописи. Амедео живо интересуется результатами археологических раскопок, древнеримским искусством, античными фресками. В Национальном музее Неаполя его буквально завораживали статуи пьяного Силена, мальчика, вытаскивающего из ноги занозу, Гермеса, многогрудой Афродиты. Сам не понимая почему, он испытывает особый интерес к скульптуре. Заходя в церкви Неаполя, он открывает для себя творения скульптора из Сиены Тино ди Камайяно, первого, кому удалось в начале XIV века воздвигать надгробные изваяния, в которых гармонично сочетаются линеарная графичность и объем. Среди самых грандиозных он отмечает статую герцога Калабрского Карла из правящего семейства герцогов Анжуйских, находившуюся в церкви Святой Клары, а также изваяние его первой супруги Екатерины Габсбургской в базилике Сан Лоренцо Маджоре и его бабки Марии Венгерской — в церкви Санта Мария Доннареджина. У Амедео крепнет предчувствие, что разрешение вопросов, мучивших его последние годы, возможно, близится.

В Торре-дель-Греко Амедео и Евгения остановились в отеле «Санта Тереса», посетили Амальфи, затем поплыли на Капри, где поселились сперва в гостинице «Пагано», потом в отеле «Вилла Биттер». Остров Капри тех лет был в большой моде, там собирались сливки декадентствующей аристократии и равнявшихся на нее (как минимум, по части безнравственности) буржуа, владельцев крупных состояний. В основном там отдыхали англичане, немцы, голландцы, иногда встречались американцы. Среди самых разнузданных особо выделялся прусский барон Вильгельм фон Глунден, запомнившийся своей коллекцией эротических фотографий, где фигурировали местные молодые люди, снятые голышом с флейтой Пана в руках и веночком на голове либо в женском одеянии. От него не отставал и немецкий сталелитейный король Альфред Крупп, чьи выходки так взбесили всю округу, что итальянские власти объявили его персоной нон грата и настоятельно попросили покинуть страну. Маргерита, сестра Амедео, позже будет рассказывать: «Мама хотела уехать с Капри как можно скорее, напуганная нравами тамошних немцев, чьи непотребства вскоре сделаются достоянием всеобщей молвы».

Будучи на Капри, Амедео написал два письма своему приятелю Оскару Гилья, в то время выехавшему на занятия в Венецию; в них отразились тревожные мысли о будущем и потаенные мечтания о нем же.

«Мой милый, милый друг, я только что прочел в „Трибуне“ сообщение, что ты прошел отбор в Венеции: Оскар Гилья, „Автопортрет“. Сердечно поздравляю. Можешь представить, как взволновала меня эта новость. Я теперь на Капри, очаровательное местечко, замечу в скобках, у меня тут курс лечения. Я бездельничаю уже четыре месяца, но при всем том коплю материал, вскоре отправлюсь в Рим, потом в Венецию. Но рано или поздно настанет момент, когда я обоснуюсь прочно, думаю, это произойдет во Флоренции. Там я стану трудиться в полном смысле слова, а это значит — душою и телом отдамся приведению в порядок и развитию всех накопленных впечатлений, всех начатков нового осмысления того богатства, что я почерпнул в сих исполненных умиротворенного мистицизма обителях, словно в некоем волшебном саду. Но вернемся к твоим успехам. Мы расстались в самый критический момент нашего интеллектуального и художественного развития и пошли разными дорогами. Хотелось бы с тобою встретиться и поговорить. Не воспринимай мое письмо как обычную поздравительную белиберду, это свидетельство искреннего интереса к тебе твоего друга.

Модильяни».

Понемногу набираясь сил, Дэдо пытается внести упорядоченность в то, что считает своим призванием. Встреча с классическим наследием, открывающимся его восхищенному взору, помогает ему трезвее взглянуть на самого себя. Второе письмо, датированное 1 апреля 1901 года, — свидетельство отказа от некоторых принципов, составлявших кредо Гульельмо Микели; становится понятно, что молодой человек, плененный ослепительным разнообразием и красотой шедевров, которые ему доводится созерцать, чувствует, как у него вырастают крылья, и, кто знает, быть может, уже подумывает, что ему впору превзойти своего наставника?

«Мой милый, милый Оскар, я еще на Капри, хотел было подождать и написать тебе уже из Рима, куда отправлюсь дня через два, но желание перекинуться с тобой парой слов заставляет взяться за перо. Охотно допускаю, что ты должен был стать другим под влиянием Флоренции. Ведь и я, поверишь ли, немало переменился в здешних странствиях. Капри, одним именем своим ранее способный навеять бездну фантазий, ожиданий античных красот и томных наслаждений, теперь видится мне по преимуществу воплощением весны. В классической красоте здешнего пейзажа, по-моему, всегда сквозит нечто неопределенно чувственное, и морская гладь, даже вопреки заполонившим все бесчисленным англичанам с „Бедекерами“ в руках, распускается пышным ядовитым цветком. Но хватит поэзии. Вообрази — такое случается только на Капри, — что я прогуливался вчера с молоденькой норвежкой, действительно очень эротичной и к тому же очень красивой. Не знаю в точности, когда буду в Венеции, но непременно тебе сообщу. Хотелось бы побродить вместе с тобой по городу. Микели? Да на Капри таких — пруд пруди. Как дела у Винцио? Он хорошо начал, его маленькая картина — удача. Идет ли он вперед или топчется на месте? Пиши. Я ведь затем и шлю тебе весточки, чтобы узнать, как у тебя и у всех наших дела. О Винцио я не забываю. С приветом,