Генрих Вёльфлин - Классическое искусство. Введение в итальянское возрождение Страница 8

Озирая кватроченто в поисках того, от чего отталкивался Леонардо, мы находим хороший пример в «Тайной вечере» Гирландайо в Оньисанти, которая датируется 1480 г., т. е. создана приблизительно 15-ю годами ранее (рис. 13 {2}[12]). Эта фреска, являющаяся одной из наиболее крепко слаженных работ мастера, содержит все старинные типичные элементы композиции, схему в том виде, как дожила она до Леонардо: «П»-образный стол, в одиночестве сидящий впереди Иуда, ряд из двенадцати остальных позади стола, причем Иоанн заснул у Господа на груди, сложив руки на столе. Христос говорит с поднятой правой рукой. Должно быть, однако, сообщение о предательстве уже прозвучало, поскольку ученики выглядят огорченными, некоторые из них заявляют о своей невиновности, а Петр призывает Иуду к ответу.

Леонардо порвал с традицией прежде всего в двух моментах. Он извлекает Иуду из его изоляции и усаживает его в ряд с другими, а далее — полностью отказывается от мотива Иоанна, возлежащего (и заснувшего, как было принято дополнять) на груди Господа, что было абсолютно неприемлемо при современном способе сидеть за столом. Тем самым Леонардо добился большей уравновешенности сцены, появилась возможность симметрично разместить учеников по обе стороны от Господа. Художник уступил здесь потребностям композиционной тектоники. Однако он тут же пошел еще дальше и выстроил группы — по две из трех человек с каждой стороны. Так Христос стал господствующей фигурой, рядом с которой невозможно поставить никакую другую.

У Гирландайо то было лишенное центра собрание, сопребывание более или менее самостоятельных полуфигур, зажатых меж двух мощных горизонталей — стола и задней стены, чей карниз резкой линией проведен поверх голов. Как на грех, даже пята сводчатого потолка приходится как раз посредине стены. И что же делает Гирландайо? Преспокойно отодвигает фигуру Христа в сторону: никакой неловкости он в этом не усматривает. Леонардо, самым существенным для которого было выделение центральной фигуры, никогда бы не примирился с такой пятой. Напротив, изображая фон, он старается отыскать для своей цели новые вспомогательные средства: вовсе не случайно Христос сидит у него на свету дверного проема. Тем самым Леонардо разрушает гладкое течение двух горизонталей; линия стола, разумеется, сохранена, однако сверху силуэты групп должны оставаться свободными. В игру вступают совершенно новые способы воздействия. Пространственная перспектива, вид и украшение стен ставятся на службу воздействию, производимому фигурами. Все усилия обращены на то, чтобы тела выглядели пластичными и крупными. Этому служит глубина комнаты, а также разбиение стен несколькими коврами. Взаимное перекрытие тел способствует созданию пластической иллюзии, а повторяющиеся вертикали подчеркивают разнонаправленные движения. Замечаешь, что все эти поверхности и линии весьма малы и по существу нигде не противостоят фигурам, а вот Гирландайо, мастер старшего поколения, своими большими арками на заднем плане изначально задает такой масштаб, при котором фигуры неизбежно выглядят маленькими[13].

Как сказано, Леонардо сохранил лишь одну-единственную мощную линию — неизбежную линию стола. Однако и здесь появляется нечто новое. Я имею в виду не отказ от загнутых концов стола, да Леонардо и не был тут первым. Новизна — в смелости, с которой Леонардо производит мощное впечатление, несмотря на очевидную несообразность: стол у него слишком мал! Ведь при пересчете приборов оказывается, что эти люди не смогли бы здесь усесться. Леонардо желает избежать того, чтобы ученики терялись за длинным столом, а общее воздействие фигур так мощно, что никто не замечает нехватки места. Только так и можно было сплотить фигуры учеников в замкнутые группы и в то же время сохранить их контакт с фигурой Христа.

А что это за группы! И что за движения! Слова Господа грянули подобно грому. Вокруг разражается буря чувств. В поведении апостолов нет ничего недостойного — они ведут себя как люди, у которых вдруг отняли самое для них святое. Искусство обогащается здесь колоссальным сгустком совершенно новой выразительности, и если Леонардо в чем-то соприкасается со своими предшественниками, все равно неслыханная прежде интенсивность выражения делает его фигуры не имеющими себе равных. И само собой разумеется — там, где в дело вовлечены такие силы, рассчитанная на развлекательность мишура традиционного искусства становится излишней. Гирландайо ориентирован на публику, которая будет созерцательно прохаживаться взглядом по всем уголкам картины, которую необходимо ублажить редкостными садовыми растениями, птицами и иной живностью; он проявляет немалую заботу о столовых приборах и отсчитывает каждому из сотрапезников по стольку-то вишенок. Леонардо ограничивается необходимым. Он вправе ожидать, что драматическое напряжение картины не позволит зрителю желать таких побочных развлечений. Впоследствии тенденция к упрощению усилилась еще больше.

В наши задачи не входит описание фигур в соответствии с выраженными в них мотивами, но все же следует сказать о сознательном расчете при распределении ролей.

Крайние фигуры неподвижны. Два профиля все замыкают чистыми вертикалями. Во вторых от краев фигурах линии еще сохраняют спокойствие. Далее они приходят в движение, достигающее мощного бурления в группах рядом со Спасителем, когда левый его сосед широко разводит руки, «словно внезапно увидав разверзшуюся перед ним бездну», а сидящий справа невдалеке от Христа Иуда резко от него отшатывается[14]. Вводятся резкие контрасты: Иоанн оказывается в одной группе с Иудой.

Контрасты, на которых построены группы, отношения, в которых они пребывают друг с другом, связывание фигур, происходящее с одной стороны по переднему плану, а с другой — по плану заднему, — все это такие наблюдения, что любителю искусства следует приходить к ним всякий раз самостоятельно, причем необходимость эта тем настоятельнее, чем упорней за мнимой безыскусственностью кроется расчет. Между тем все это — второстепенные моменты в сравнении с мощным воздействием, оказываемым основной фигурой. Посреди общего замешательства Христос сохраняет полное спокойствие. Руки его непринужденно разведены в стороны, как у сказавшего все, что следовало сказать. Он не говорит, как на старинных картинах, он даже ни на кого не смотрит, однако его молчание красноречивей слов. Это ужасное молчание, не оставляющее никакой надежды.

В жесте Христа, в его образе присутствуют спокойствие и величие, то, что называем мы аристократизмом, в той мере, в какой аристократизм и благородство следует считать равнозначными понятиями. Слово это, «аристократизм», не приходит на ум, когда мы видим творения любого другого представителя кватроченто. Создается впечатление, что перед глазами у Леонардо была какая-то иная людская порода, когда бы нам не было доподлинно известно, что он-то этот тип и создал. Он черпал здесь изо всего лучшего в собственной природе, и, надо сказать, эта возвышенность стала всеобщим достоянием итальянской нации в XVI в. Какие колоссальные усилия прилагали немцы, начиная с Гольбейна, к тому, чтобы лишь приблизиться к волшебству такого движения рук!

И тем не менее можно все-таки говорить о том, что возникновение совсем иного в сравнении с более ранними изображениями образа Христа не следует возводить исключительно к его облику и жесту: дело тут скорее в возрастании его роли во всей композиции. Старым мастерам недостает единства композиции: говорят друг с другом ученики, говорит Христос, так что возникает вопрос, всегда ли художники проводили разграничение между обличением предательства и установлением евхаристии. Как бы то ни было, идея сделать основным мотивом центральной фигуры уже произнесенные слова всецело выходила за пределы мировоззрения кватроченто.

Леонардо первым отважился на это и тем самым получил то неограниченное преимущество, что перед ним открылась возможность поддерживать основной тон на протяжении неограниченного числа тактов. Тот всплеск чувств, что был вызван первоначальным толчком, продолжает свое звучание. Сцена приобрела сиюминутность высшей степени, — и тем не менее ее отличает непреходящий и исчерпывающий характер.

Только Рафаэль понял здесь Леонардо. Из его круга происходит «Тайная вечеря», гравированная Маркантонио [Раймонди], где Христос изображен в сходном психологическом состоянии — недвижно уставившимся прямо перед собой. Широко открытыми глазами глядит он в пустоту строго по отвесной линии, его лицо — единственное во всей композиции — изображено анфас (рис. 14)[15].