Елена Грицак - Архангельское Страница 8

В кабинете князя покой ощущается намного сильнее, чем в других комнатах дворца. Тому способствуют и ровный золотистый колорит, и непритязательный вид из окна на тихий, свободный от официальности уголок английского парка. Удаленная от парадных анфилад, эта комната меньше всего подходит для осмотра. Тем не менее стоит задержаться в ней подольше, проникнуться духом эпохи, почувствовать то, что должен был чувствовать хозяин усадьбы, слыша мелодичный бой часов, скользя взглядом по золоту книжных переплетов, вглядываясь в серьезные лица своих родителей, заключенные в овальные рамы, рассматривая редкие в своей коллекции работы русских художников.

Русская знать начала XIX века предпочитала западноевропейскую живопись, но изредка интересовалась и местной, выбирая для домашних собраний работы самых прославленных мастеров. Таковыми уже при жизни считались Фёдор Алексеев и Александр Орловский, чьи картины, соответственно «Вид Петропавловской крепости и Дворцовой набережной» и «Всадник», украшают кабинет князя.

Пристенный шкаф в кабинете князя

Рядом с портретами родителей Николай Борисович поместил изображения самого себя, запечатленного в разные моменты жизни, от младенчества до глубокой старости. Неподдельный интерес вызывает большое полотно над диваном – не слишком известный в России австрийский художник Георг Каспар фон Преннер изобразил будущего владельца Архангельского еще ребенком, наряженным в офицерский мундир. Модель и мастер, несмотря на то что принадлежали к разным культурам, очень понравились друг другу, ведь Преннер любил рисовать людей в военной форме, а Юсупов, как всякий русский, с удовольствием ее носил. По обычаю того времени дети знатных дворян записывались в армию уже с рождения. Не стал исключением и юный князь Николай, который был зачислен в лейб-гвардии Конный полк и к 7 годам успел «дослужиться» до корнета. Неудивительно, что к совершеннолетию долгая служба успела ему наскучить, поэтому, получив звание камер-юнкера, 20-летний Николай Борисович вышел в отставку и в том же 1771 году уехал за границу. Австриец Иоганн Баптист Лампи изобразил его в 50-летнем возрасте, еще полным сил, тогда как русский скульптор Иван Витали запечатлел князя незадолго до смерти, создав выразительный образ утонченного, уставшего от жизни аристократа.

Расходная деревня

Когда в 1783 году цесаревич Павел Петрович путешествовал инкогнито по Европе, в его свите пребывал и Николай Борисович Юсупов. Вернувшись на родину, 32-летний вельможа вновь отправился за границу, но уже самостоятельно, побывав с тайной миссией в Турине, Неаполе, Венеции, Риме. Вполне взрослый ум и явные дипломатические способности молодого посла обеспечили блестящий результат: благодаря Юсупову была ограничена власть папы на территории государства Российского, прекратились досадные для императрицы интриги английского и австрийского монархов.

В награду князь был произведен в тайные советники и сенаторы, а в 1791 году занял пост директора Эрмитажа и всех императорских театров. На этом более приятном для себя поприще он принес немалую пользу стране и своему роду. Если раньше зрители рассаживались в залах по рангу, то во времена управления Юсупова и далее им предоставлялись собственные, теперь уже пронумерованные места. До него никто не заботился о контроле над театральными сборами и тем более не считал, во сколько императорской казне обходится каждый спектакль. Помимо прочих добрых дел, он сумел добиться правильной организации закулисных помещений, и эта система в целом сохраняется до сих пор.

Г. И. Новиков. Портрет князя Николая Борисовича Юсупова, начало XIX века. Картина из фондов музея-усадьбы «Архангельское»

Одновременно с делами культуры князю Юсупову доверили казенные заводы – стеклянный и фарфоровый – которыми он руководил так же успешно, как и театрами. Перед восшествием на престол императора Павла I Николай Борисович получил должность верховного маршала при коронации и по должности возглавил коронационную комиссию. О том, насколько успешен он был в этом качестве, свидетельствовал красовавшийся у него на груди Святой Андрей Первозванный. Учрежденный Петром Великим в 1698 году, он стал первым российским орденом. Русские государи лично вручали его «в воздаяние и награждение одним за верность, храбрость и разные нам и отечеству оказанные услуги, а другим – для ободрения ко всяким благородным и геройским добродетелям». Последняя фраза выражала первоначальную суть Андрея Первозванного точнее, ведь в петровские времена орден вручали не героям, а членам орденской корпорации, и только с середины XIX века этот знак в числе других орденов рассматривался как награда. В 1801 году, когда занять престол готовился сын убитого Павла Александр I, опытный в коронационных делах Юсупов был вновь назначен на высшие в этой сфере должности и вдобавок к Андрею Первозванному получил алмазные орденские знаки.

Ж. Л. Монье. Портрет княгини Татьяны Васильевны Юсуповой, 1802. Картина из фондов музея-усадьбы «Архангельское»

В 1793 году князь выбрал себе достойную спутницу жизни, взяв в жены Татьяну Васильевну Энгельгардт. До того как стать княгиней Юсуповой, она звалась генеральшей Потёмкиной, поскольку именно эти звание и фамилию носил ее первый супруг, родственник светлейшего князя Григория Потёмкина-Таврического. Похоронив мужа, Татьяна Васильевна, имевшая связи и деньги, могла бы спокойно жить и вдовой, но соблазн стать самой богатой дамой в России был слишком велик. Не питая друг к другу страстной любви, супруги Юсупова не ладили, хотя и не ссорились, однако жили отдельно. Николай Борисович не очень об этом горевал, так как, пользуясь вниманием женского пола, никогда не был одинок. По слухам, в одной из его многочисленных усадеб существовала тайная комната, где висело 300 портретов, изображавших всех возлюбленных князя. Еще говорили, что и княгиня не скучала, но, поселившись отдельно от мужа, помогала ему в хозяйстве. Татьяна Васильевна взяла на себя контроль над некоторыми предприятиями, дотошно изучала спрос и номенклатуру, в частности, шелка, а когда его производство стало убыточным, предложила перевести фабрику на сукно, ее заботами хорошо продававшееся.

В течение жизни Юсупов много путешествовал по Европе, всякий раз привозя из поездки какой-нибудь шедевр – живописный, скульптурный либо литературный, ведь среди заграничных знакомых князя числились великие французы Вольтер, Бомарше, Руссо. Его сыну в наследство досталась не только богатейшая в стране художественная коллекция, но и самая большая частная библиотека, а также великолепный домашний театр. Все эти сокровища требовали помещений, какие имелись в Архангельском – имении хотя и заброшенном, но все же перспективном, – поэтому за него и была уплачена столь значительная сумма.

К 1812 году закончив в Большом доме то, что не успел сделать Голицын, Николай Борисович перевез сюда из Петербурга коллекцию картин, мраморной скульптуры, фарфора, старинной мебели. Тем не менее расположить все это как следует не удалось, потому что началась война. Французы двигались к Москве стремительно, заставляя русских дворян покидать дома и усадьбы в спешке, зачастую без оглядки на фамильные ценности. Архангельское находилось на пути вражеской армии, поэтому бегство, которого так боялись, все же состоялось. В документах не осталось записей об эвакуации из Архангельского, но о том, как это могло происходить, можно судить по описанию того же события в романе Льва Толстого «Война и мир»: «В доме все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые…».

Дворец Николая Борисовича Юсупова выглядел почти таким, как сейчас

Юсуповы уехали в Астрахань, оставив и в московских домах, и в усадьбах вещи, для которых не нашлось места на подводах. Большая часть коллекции была раскидана по отдаленным имениям. В Спасском, например, хранилась «Амур и Психея» Кановы, ныне выставленная в Эрмитаже. В Архангельском статуи пережидали тяжелые времена под полом во дворце или, как парковые бюсты, под землей, в прикрытых дерном ямах. Тем не менее многое, в том числе и большие живописные полотна, осталось на своих местах, под надзором управляющего.

Но тот с охраной ценностей не справился. Наполеоновские солдаты побывали во дворце и в парке, оставив после себя разбитые стекла, снесенные колонны, вздыбленный, а местами просто уничтоженный паркет, разорванные ковры и картины. «Во многих рамах стекла перебиты, – жаловался в отчете юсуповский управляющий, не сумевший уберечь хозяйское добро, – а иные двери и рамы изломаны, полы во многих комнатах подняты, словом сказать, как взойти в дом и взглянуть на все с чувством, то надобно ужаснуться». Убытки в самом деле были огромны. Однако большую часть их причинили не вражеские солдаты, а свои же крестьяне, которые хозяйничали в усадьбе после ухода французов: «Неприятельская партия стояла долго, но вышла; по выходе оных все крестьяне соединились, забунтовали, потом господский хлеб разделили между собой. Больше картины попортили, у одной, что в столовой, угол оторвали на аршин, а иные употребили в дело, бабы в котлах отпаривали краску и шили мешки… Зеркала в золотых трюмах и пилястры перебили в мелкие части…». Трудно обвинить невежественных, оголодавших людей в варварстве, но многие из них воспользовались бегством хозяев не самым праведным образом. Так, в одной из усадеб Юсупова мужики разорили его кожевенный завод, едва не убив попа и дьяка своей же церкви. И раньше, и после того бунты в Архангельском случались не раз, и вообще в документах отмечалось, что «народ буйствует много».