Григорий Островский - Захарий Зограф Страница 8

Да других книг почти и не было. Началом нового болгарского книгопечатания стало издание в 1806 году епископом Софронием Врачанским нравоучительного «Неделника». В последующие двадцать лет увидели свет — и все за границей! — только шестнадцать книг, и пятнадцать из них были духовного содержания… В возможный круг детского чтения Захария входили, помимо популярного тогда «Неделника», составленный святогорским монахом Кириллом Пейченовичем сборник молитв и поучений «Книга сія зовомая огледало. Описася ради потребы и ползования препростейним и некнижным языком болгарским» (1816), «Чудеса пресветия Богородици» (1817), «Различии поучителни наставления, сочиненные иеромонахом Иоакимом хаджи…» (1817), «Священная история» (1825)… Позднее большой популярностью пользовалось изложенное К. Огняновичем и изданное им в 1833 году стихотворное переложение «Жития Алексия, человека божьего». Недостаток книг в какой-то мере восполнялся дамаскинами (по образцу сочинений епископа Дамаскина Студита) — распространенными в народе рукописными сборниками проповедей, житий святых и великомучеников, апокрифов, повестей, нравоучительных притч, бесед, диалогов и таких полезных рассуждений, как «Слово о хороших и плохих женах», «О колдуньях», «О наказаниях детей» и других, в которых слышалось живое слово народных рассказчиков. В дамаскинах можно было найти и перевод популярной русской «Повести о падении Царьграда», и греческую «Александрию» — о жизни и подвигах Александра Македонского.

При всем своем несовершенстве килийные училища сыграли большую роль в просвещении болгар. Существовали они не только при церквах и монастырях; были и общественные, при ремесленных цехах и частных домах, содержавшиеся на средства родителей учеников, а открытие каждого такого училища сопряжено было с трудными хлопотами и сбором пожертвований. (К слову, первое общественное училище возникло в Самокове.)

В XVIII и первой трети XIX века училища были одной из форм национального сопротивления. По сути, речь шла не только о просвещении, но и о том, быть или не быть болгарскому языку, болгарской культуре. В 1800 году константинопольский патриарх Неофит VII приказал ввести греческий язык во всех болгарских школах, а паству именовать «болгарогласными эллинами». Наследники просвещенных византийцев не останавливались и перед уничтожением древних памятников славянской письменности, и даже в 1840-х годах пылали костры из старинных болгарских книг. Помимо болгарских килийных училищ существовали и греческие, ревностно опекаемые митрополитами и епископами, но по уровню обучения они мало чем отличались от болгарских; было несколько эллино-болгарских школ более высокого класса, где давали больше светских знаний и куда порой проникали идеи европейского либерализма.

Пока что Захарий — один из учеников килийной школы при самоковской Митрополичьей церкви, а первыми наставниками его были игумен Герасим, иеромонах Софроний, священники Харитон и Иоакин. Но две встречи сыграли в его судьбе огромную роль. Первая из них была заочной.

Когда Захарию было четырнадцать лет, в валашском городе Брашове увидела свет напечатанная обычным тогда церковно-славянским шрифтом необычная книга. Название гласило: «Буквар с различны поучения, собрани от Петра х. Беровича за Болгарските оучилища. Напечатана ся съ помощью Г. Антоньова Іоанновича. В годе 1824». И стоила книга три гроша.

«Рыбному букварю», как стали называть его из-за дельфина на обложке, суждена была долгая и славная жизнь: в 1841 году в Бухаресте вышло второе издание, в течение последующих двадцати лет еще четыре.

Петр Берон, или доктор Петр Атанасов хаджи Берович, — личность в болгарской истории примечательная и выдающаяся. Родился он в 1795 году в Котеле, потом жил в Варне, Бухаресте, Брашове, где открыл контору оптовой торговли зерном и напечатал «Букварь» — первую книгу мирянина, а не священника, первую болгарскую книгу светского содержания. Затем Петр Берон жил в Гейдельберге и Мюнхене, защитил диссертацию и стал врачом, посетил Прагу, Париж, Лондон, создал труды по педагогике, физике и химии, писал на болгарском, греческом, латинском, французском и немецком языках. Его долгая и плодотворная жизнь оборвалась трагически: в 1871 году его убили разбойники.

История болгарского просвещения в XIX веке как бы делится на два периода — до «Рыбного букваря» и после него. «„Рыбный букварь“, — утверждает историк Д. Мишев, — помог нам похоронить килийную школу и преодолеть средневековье» [56, с. 74]. Это был не просто учебник чтения и письма, а универсальная книга для детей и взрослых, своего рода энциклопедия начальных знаний. «Я не видел ни одной русской азбуки, — писал известный русский ученый Ю. Венелин, — которую бы можно сравнить с достоинством сей книжки, весьма поучительной; изложение статей ее ясно, слог приятный, показывающий, что болгарский язык гибок для всяких оборотов». Первая часть «Рыбного букваря» посвящена азбуке и грамматике, вторая — полезным советам, поговоркам, басням, изречениям великих мужей древности и историям из их жизни, третья — естествознанию, называемому Бероном «физическими сказаниями», из которых читатель мог почерпнуть множество сведений о производстве кофе и табака, о птицах и муравьях, слонах, крокодилах и бегемотах, об анатомии человека, «воздушных явлениях» и так далее. Наконец, последний раздел — четыре правила арифметики. Собранные воедино столь многообразные знания должны были утверждать силу человеческого разума, и сам автор задумал свою книгу именно такой. «Человек отличается и возвышается над всеми животными, над которыми он царит своим умом, — писал П. Берон, — потому что с его помощью он отыскивает и понимает причины многих вещей и предвидит некоторые прежде, чем они возникли. Изобрел человек многие художества, обошел всю землю. Побеждает он своим острым умом и самых лютых зверей». Книга Верона нашла в Болгарии не только горячих сторонников, но столь же ярых противников. «Когда П. Берон, — рассказывает З. Стоянов, — напечатал свой „Рыбный букварь“ и несколько экземпляров послал общине родного селения (Котел), закоренелые чорбаджии вернули книги издателю как антихристианские и вредные».

Захарий не мог не знать «Рыбного букваря», а вся дальнейшая жизнь художника, вставшего «с веком наравне», подтверждает, что в его лице Берон имел внимательного и благодарного почитателя.

Вторая встреча, обозначившая еще более важный и значительный рубеж в биографии Захария Зографа, состоялась в 1827 году. В том году даскалом самоковского килийного училища, преподававшим церковно-славянский, болгарский, греческий языки и письменность, становится дьякон Неофит Рильский, в миру Никола Поппетров Бенин из Банско. Без малого четыре года прожил Неофит в Самокове и до последних дней художника оставался для него Учителем с большой буквы, наставником, воспитателем, самым высоким авторитетом и самым близким другом.

«Ученье не должно быть мученьем», — утверждал новый учитель, и это не были только слова. Среди самоковских учеников и воспитанников Неофита, помимо Захария Зографа, мы видим его будущих соратников, даскалов и просветителей З. Крушу и Н. Тонджорова, видных общественных деятелей Н. Смрикарова, Д. Хаджигюрова и других, навсегда сохранивших благоговение перед своим учителем. И это при том, что характер у Неофита был трудный, нередко взрывчатый, а учителем он был весьма строгим и требовательным. «…Отец Неофит, — вспоминал о нем его ученик и последователь И. Груев, — был сухощав, высок, строен, с овальным лицом, усеянным оспинами, с высоким лбом, темно-русыми волосами и бородой. <…> Учитель Неофит был нервозным, раздражительным человеком, не терпел ни малейшего шума и часто бил немирных учеников». Современники отмечали, что держался он с большим достоинством и даже несколько высокомерно, внушал почтение и боязнь, но собеседником был на редкость интересным и приятным.

Для своих учеников Неофит стал кумиром и образцом для подражания. Впечатляла целостность его незаурядной натуры, отвергавшей суету и греховность во имя науки и высоконравственных радостей; любознательных юношей привлекала к себе не только его широкая и универсальная по тем временам образованность, но прежде всего своего рода культурное апостольство, патриотизм, чистый и возвышенный пафос деятельности во благо народа. «Когда речь идет о его счастье и благоденствии, — писал Неофит Рильский, — каждый истинный сын отечества должен жертвовать всем самым чтимым и дорогим, а в случае необходимости не жалеть и последней капли своей крови». В основе человеческого бытия лежит чувство долга перед родиной, и это убеждение он сумел передать своим ученикам. Сам Неофит, будучи монахом, в предисловии к составленной им в 1835 году грамматике утверждал, что болгарам нужны прежде всего школы, а уж затем монастыри. «Доколь заблуждения? Доколь невежество? Доколь сон глубокий? — страстно вопрошал он. — Довольно той спячки, в которой проспала наша Болгария целые века. Пробудитесь хотя бы отныне и наперед!» «Задача учителя, — продолжал Неофит, — состоит не только в обучении детей чтению и письму. Он должен нести просвещение в самую гущу народную, быть подлинным вожаком своего народа и в образовании и во всех делах мирских» [40, с. 137].