Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Россия» Страница 8

Есть и второй вариант — при нем объединитель-государственник с задатками нового Сталина не успеет сформироваться в путинский период (или сформируется, но у путинских преемников не хватит смелости запустить его во власть — они ведь примерно представляют свою участь в случае его воцарения). Тогда ему понадобится еще один буферный срок — года до 2012, а на выборах 2008 года победит какая-нибудь из гладких, умеренно безликих, относительно консервативных фигур вроде Дмитрия Медведева, Сергея Иванова или даже Александра Жукова. Называют и Дмитрия Козака — представителя тоже умеренных, но либералов; кто бы из путинских преемников ни прошел во власть — это будет типично буферный политик, главной задачей которого останется «потянуть время». Он не будет годиться для масштабного национального проекта, а главное — не будет обладать достаточной легитимностью для него.

Национальные проекты осуществляются народными героями. Пусть Сталин был самым серым в ленинской плеяде — за его спиной была хотя бы оборона Царицына, именно он расправился с Троцким, которого народ во второй половине двадцатых ненавидел за постоянные смуты и дискуссии. Сталин умел разговаривать с людьми. Сталин находил четкие формулы. Сталин наконец был не только аппаратным борцом, но и человеком с убеждениями, при всей отвратительности этих убеждений, в окружении Путина таких людей сегодня не просматривается. Кто бы из птенцов его гнезда ни получил власть по кремлевскому сценарию (а сценарий этот, думается, еще и не написан толком — мало ли что может случиться за два года) — это не будет Новый Государственник, и роль его останется, так сказать, родовспомогательной.

Есть наконец третий сценарий, который может парадоксальным образом привести к власти человека из совершенно другой парадигмы, с другими взглядами и намерениями. Если цены на нефть внезапно рухнут, или от России в результате серии терактов отделится Северный Кавказ, или техногенные катастрофы, которых ждали еще в 2003 году, догонят наконец Отечество — вполне вероятно, что крайней окажется именно нынешняя власть, безликая и ни в чем особенно не виноватая. И тогда провести во власть преемника Кремль не сможет — а если события примут особенно катастрофический оборот, не гарантировано и благополучное завершение нынешнего президентства. Вот тогда-то во главе страны и может оказаться либо бывший олигарх, либо убежденный демократ, либо политик левацкого толка.

Наиболее подходящая кандидатура — разумеется, Михаил Ходорковский, которого народ на руках внесет в Кремль… исключительно для того, чтобы год спустя оттуда вынести, и хорошо еще, если не выстрелить им из пушки. Ситуация с воцарением Лжедмитрия может повториться запросто — список претензий к власти в России растет стремительно, но революции всегда остаются только локомотивами истории, а новых путей проложить не в состоянии. Никто не сомневается, что революция может ускорить развитие России, но развитие это идет по предуказанной кольцевой дороге и потому никаких перемен ждать не приходится. Ходорковский или любой другой демократ, которому повезет (точнее — не повезет) воцариться в стране, приведет к стремительному и окончательному развалу, к полному краху государства, поскольку один раз победа олигархии уже почти довела до этого. В результате востребованный жесткий лидер придет быстрее и раньше и будет вдобавок легитимизирован тем окончательным бардаком, после которого самые крутые меры будут смотреться как единственно возможные.

Таким образом, все три сценария российского развития заканчиваются появлением одного и того же сильного, национально ориентированного лидера, обреченного на массовые репрессии только потому, что никакого другого стимула для развития у России в эпохи заморозков не бывает. Нас ждет великая, кровавая и, вероятно, последняя в своем роде эпоха — на следующий заморозок у России просто не хватит ресурса, а центробежные силы следующей оттепели окажутся столь страшны, что страна вряд ли досуществует до 2050 года в своем нынешнем составе. Что касается самого 2006 года, который мы с радостным нетерпением встретили, — он вряд ли будет богат на яркие политические события. Все будет происходить прикровенно, аккуратно, малозаметно. И либо страна сумеет породить в своих недрах нового тирана, который в будущем году уже поднимет головенку, либо она продолжит обретаться в летаргии, медленно распадаясь и готовясь к последнему Великому Рывку в своей истории.

№ 1(481), 12–18 января 2006 года

Сталинская высотка

Аксенов настолько опередил современный русский роман (и боюсь, современное читательское сознание в целом), что читать его книги становится все труднее. Многие не без удовольствия квалифицируют эту нарастающую сложность как маразм, хотя если кто и деградирует, так это родная критика.

От нового романа Аксенова — как ранее от «Кесарева свечения» — пытаются отмахнуться, наклеив на него ярлык «постмодернистской игры». Но Аксенов — не постмодернист и никогда им не был, да и постмодернизма, если честно, тоже не было. В «Москве» есть игровое начало, но его нет только в технической документации — литература всегда замешана на переодеваниях и чудесных допущениях.

Последний роман Аксенова нуждается в серьезной интерпретации. В каком-то смысле это ответ сорокинскому «Голубому салу» — может, несколько запоздавший, а может, как раз своевременный. Впрочем, Аксенов отвечает не Сорокину. Они оба отвечают на один вызов: почему сталинизм как эстетика, как тип государства, как склад мышления наконец оказался так живуч? Почему вся последующая российская история ничем его не заменила? Почему даже для тех, кто ненавидит Сталина (а в ненависти Сорокина и Аксенова к этому персонажу усомниться трудно), воспроизводить штампы его эпохи — одно удовольствие, а воспоминание о воздушно-спортивной Москве конца сороковых — одно из самых светлых? Аксенов не может не любоваться этим городом. Больше того: так сложилась его прихотливая российская судьба, что он — сын магаданской узницы, сам проживший в Магадане с Евгенией Гинзбург не один год, обитает в сталинской высотке на Котельнической и отнюдь этого не скрывает. Про нее, собственно, и роман. И отвечает он на единственный, но очень важный для эпохи вопрос: почему в этом доме так хорошо жить и долго ли это удовольствие может продолжаться?

Сорокинскими играми и «деконструкциями» Аксенов не отделывается. Он подходит к задаче с добротной, почти научной серьезностью. Легко заставить Сталина совокупляться с Хрущевым, как происходит в «Голубом сале». Труднее войти в эпоху, вжиться в нее, сыграть по ее правилам и доказать обреченность и греховность сталинского плана не от противного, а от абсурда. С реальным, конкретным Иосифом Джугашвили Аксенов разделался еще в «Саге», превратив его в жука да так и бросив. Теперь он разбирается с тем типом государства, который чуть было не был в Совдепии построен. Главная аксеновская мишень — утверждение, что план был хороший, да люди подкачали. Человеческий материал оказался несовершенен, недостоин великого архитектора. Иначе бы у него, конечно, вышел не барак, а самая что ни на есть высотка. Понятно, что высотка эта выступает у Аксенова главным, смыслообразующим символом (он вообще мастер накручивать фабулы вокруг такого стержня — каким была в свое время бочкотара в хрестоматийной уже повести, апельсины из Марокко в другой, не менее хрестоматийной или небоскреб «Русского курьера» в «Острове Крым»).

Высотное здание — сталинская пирамида, метафора общества, которое обязательно оказалось бы построено, если б люди до этого дозрели. Вот Аксенов и принимает эти правила, соглашается на фантастическое допущение, экспериментирует с тем обществом, которое мечталось вождю. Роман поначалу кажется откровенно сталинистским — да так оно и есть: Аксенову так надо. Он искренне хочет встать на точку зрения — нет, не современных адептов Сталина: они измельчали, как и либералы, как и все отечественное общество, и с ними полемизировать не стоит. Поднимай выше. Аксенова интересуют теперь теоретики, философы, искусные обоснователи сталинистского подхода к реальности. Адепты Платона и его модели государства, проще говоря. Почему нельзя построить общество, управляемое интеллектуальной элитой, вдохновляемое идеей государственного строительства, военизированное, героическое, идеалистическое, начисто лишенное представления о свободе? Общество, в котором даже любовь героев друг к другу будет лишь отражением их общей любви к Благодетелю? Обратим внимание на то, что тройственный союз персонажей — поэта Смельчакова, летчика Моккинаки и студентки Гликерии не кажется кощунственным никому из персонажей: в гигантскую групповуху вовлечена вся страна, все находятся в состоянии неослабевающего эротического возбуждения. Тоже очень по-платоновски. Разумеется, мы в курсе, что для существования такого общества непрерывно требуются рабы и жертвы: Аксенов вовсе от этого не бежит. Играть по правилам — так уж до конца: все строители высотки непременно будут расстреляны, когда завершат свой труд. Жизнь строителей высотки рисуется в свете античных представлений о загробном царстве: мечутся какие-то ужасные тени… Но и строителей этих, если уж на то пошло, не сгноят в бараках, а убьют в соответствии с высокой традицией — как другой наш стихийный платоник, Иван Грозный, приказал ослепить строителей Барму и Постника, дабы не создали они ничего совершеннее храма Василия Блаженного.