Татьяна Суденко - Савелий Мительман Страница 9

Укрощение Мамоны, 1996, холст, масло, 105х70 см.

Что касается его собственного творчества, то Савелий был довольно самокритичен. Если на выставке у него ничего не покупали, он считал это провалом. Сам же он говорил, что настолько привык к неудачам, что даже не огорчался. И когда председатель горкома художников-графиков Эдуард Дробицкий отдал ему свою мастерскую на Смоленке, он был просто счастлив, очень любил ее и всегда поддерживал идеальный порядок. Со временем превратил мастерскую в настоящую галерею и назвал ее «Крейдос», соединив в одном слове несколько древнегреческих понятий. В его мастерской всегда было интересно бывать, особенно когда он показывал какую-нибудь новую вещь. Тогда показ превращался в настоящую дискуссию об искусстве: о том, почему он выбрал для работы данный сюжет, и почему для воплощения замысла он предпочитает концептуальный синтез как направление в живописи. Савелий говорил, что концептуальный синтез вбирает в себя все достижения мировой культуры, что у него нет желания подчинить себе окружающее пространство, а он хотел бы раствориться в нем. И как бы ни шокировали зрителей его полотна, все они остаются в рамках традиционной эстетики. Он считал себя одним из немногих художников, которые зафиксировали хронику нового времени.

У Савелия были работы, которые нравились ему самому, но они ушли в музеи или частные коллекции. Из картин, с которыми он сам не хотел расставаться — а у каждого художника есть такие полотна,— ему наиболее дорога была «Венеция в снегу». Это не просто пейзаж, а очень красивая и глубокая работа. Перед самой смертью он эту картину подарил своему другу Сергею, который принял участие в его судьбе, нашел больницу в Обнинске, где лечат облучением. Это Савелию продлило жизнь на полгода.

Савелий всегда вел активную жизнь, он настолько привык быть здоровым, что не придавал значения незначительным недугам. И заболел тяжело потому, что упустил время. Если бы он сделал операцию раньше, то все бы обошлось. Он надеялся, что его сильный организм справится с болезнью. Напряженно занимался организацией выставки, а когда хватился, было уже поздно. Последние три года у него «пошли стихи откуда-то». Даже будучи больным, выпустил книгу стихов, сам ее оформил и отдал в редакцию. Очень переживал за судьбу своих картин, не знал, что с ними будет. Я не переставала удивляться внутренней силе и благородству Савелия. Он никогда не давал понять, что тяжело болен, вел себя очень мужественно и попрежнему много работал. Даже за месяц до смерти он написал радостную картину «Новый год в Амстердаме». Ехать с окраины города, где он жил, и подниматься в мастерскую ему было очень трудно. Он делал это из последних сил, потому что, как он говорил, ни дня не может не творить. Это был творец по своей сути. Человек умирал, разрушался, а художник продолжал в нем жить. Когда он уже не мог выходить из дома, он писал стихи. Он сам называл это «поэзотерапия». Его мужество и сила воли, с которой он переносил страдания, поражают. Он всегда, даже зная, что его ждет, был в хорошем расположении духа, никогда не жаловался, старался находить хорошее даже в мелочах. Но, к сожалению, болезненное отношение к несправедливости очень угнетает человека. Много художников, актеров погибают на взлете, потому что обостренно все воспринимают. Равнодушный, серый человек долго существует в своем мирке, его мало что волнует. А талантливые люди часто уходят раньше, потому что они сгорают изнутри.

За два года до смерти с Савелием произошел странный и символический случай, о котором он мне рассказал: « На моей выставке в ЦДХ уже под конец дня появилась дама во всем черном и под черной вуалью, сквозь которую я разглядел бледное лицо Кассандры. Природа художественного творчества была для нее открытой книгой. Без тени смущения говорила она о моем эгоцентризме, наложившем отпечаток на каждое полотно. Но самое главное будет потом, когда будут изучать каждый мой мазок, каждое движение души, каждый поворот мысли. Это дорогого стоит. Внезапно выключили свет в зале, дама поспешила скрыться, а я еще долго оставался в глубоком потрясении».

Независимые поступки, язвительность и одиночество Савелия — это его человеческий трагический образ. Трагичность его судьбы не только в безвременной кончине, но и во всем его пути. Художник, наделенный бесценным творческим даром, развивался в обществе, где не приветствовалось инакомыслие. Искусство не было для него источником богатства и славы. Оно было для него воздухом, без которого он не мог жить. Для меня большая удача, что в течение тридцати лет я имела возможность общаться с таким человеком, как Савелий Мительман, потому что такие личности обогащают свое окружение. Обозревая его творческое наследие, оставшееся в опустевшей мастерской, понимаешь, какой вклад он внес в искусство. Ту задачу, которую он поставил перед собой, Савелий достойно выполнил. Всю жизнь он служил искусству, а не успеху. Его слова: «Дух критики, заложенный во мне от природы, каждый раз не давал мне покоя, толкая к мольберту, чтобы зафиксировать живую реакцию на то или иное явление». Я думаю, что именно эти качества позволили ему так ярко и нестандартно проявить себя в живописи. Его творчество найдет признание потомков, потому что запечатлело сложные и драматичные этапы российской жизни.

Савик Митлин (Савелий Мительман)

20.03.03

Нонконформизм и андеграунд

Счищая накипь, 1995, холст, масло, 110х80 см.

Во второй половине ХХ века появилось неведомое доселе в искусстве явление андеграунда. Параллельно строительству лучшего в мире метрополитена и движению диггеров с начала 50х годов, уже на новом этапе стала возникать духовная оппозиция как внутри официального искусства, так и вне его. Тоталитарное сознание, опутавшее население огромной страны, всегда было чуждо подлинному творчеству. Хорошо известно, в каких условиях жили и творили величайшие гении ХХ века Платонов, Ахматова, Мандельштам, Шостакович, Прокофьев, Тарковский, Бродский. Где-то в глубине народного сознания сохранилось устойчивое мнение, что мол русскому человеку необходимы в жизни всяческие трудности и препятствия, и если их нет, то он сам их выдумывает.

Для нормальных людей такие препятствия ни к чему, жизнь и так коротка.

И в высшей степени они нежелательны для людей искусства, натур тонких, сложных, самодостаточных. Все вышеперечисленные деятели культуры исполнили свою миссию на Земле не благодаря неимоверным препятствиям, выпавшим на их долю, а вопреки им.

Специфика изобразительного искусства состоит в том, что художник выступает в нём как автор и исполнитель в одном лице. И в то время, как во всём мире буйствовал модернизм, советский художник превращался в ангажированного живописца, готового исполнить любой госзаказ. Работать для души было непродуктивно и опасно.

Декретированная сверху догма соцреализма была обязательной для всех, кто хотел профессионально трудиться в своей области искусств.

И всё же полвека назад державные скрепы империи были надорваны и свободный дух стал проникать на подмостки советской сцены.

На этой сцене уже тесно было молодым поэтам, им нужны были стадионы.

Грандиозные выставки западных корифеев распахнули окна во внешний мир.

Под влиянием ранней «оттепели» родилась бардовская песня и идеология шестидесятников. Но уже первым признаком идеологического отката был запланированный скандал манежной выставки 30 лет МОСХА. Дальше – больше. Политические процессы над писателями, высылка Солженицына и, наконец, страна погрузилась в густой и душный брежневский маразм.

Есть такое понятие – эскапизм, бегство от действительности. Можно было оставаться художником (для своего круга), игнорируя официальный творческий союз, можно было опуститься на «дно» и оставаться там свободными людьми, не вовлечёнными в очередные компании. Для молодых людей, ставших сторожами, дворниками, истопниками, это было бегством в свободу. До какой же степени должна быть отвратительной официальная изнанка жизни, чтобы таким образом проявлять свою духовную оппозицию по отношению к «времени негодяев». И это была та самая почва, на которой взошла культура андеграунда. Главным признаком этой культуры была искренность и непосредственность высказывания, а его культовой фигурой стал Виктор Цой.

Для художников тоже имелись кое-какие возможности. Им не нужно было подобно писателям держать фигу в кармане. Семантический язык живописи позволял выражаться достаточно свободно.

Для московского андеграунда живопись Оскара Рабина представляется мне такой же культовой, как и песни Цоя. Значительно позднее возникла эпиграмма:

Андеграунда подлинный лидерТак холсты его черны и контрастныОтражали бытиё не напрасно,Чтобы весь народ их увидел.

Тогда же мной был написан манифест нонконформизма, в котором в частности говорилось: «нонконформизм, развивающий традиции модернизма, повсеместно рождается в недрах той самой системы, которая взяла на себя обязанность поддерживать и опекать искусство, находящееся у него на содержании.