Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев - Сарнов Бенедикт Михайлович Страница 9

- Никаких "но". Не станем же мы с вами выяснять это прямо вот сейчас, в его присутствии.

- Чем могу служить вам, господа? - прервал их переговоры хозяин дома.

- Я и мой друг, - осторожно начал Холмс, - хотели бы задать вам несколько вопросов, касающихся записок вашей матушки, княгини Марии Николаевны Волконской. Вам, быть может, не очень приятно говорить на эту тему. Однако, согласитесь, дело это не чисто семейное...

- Дело это сугубо семейное, - холодно оборвал его князь. - Оно касается только меня, моей сестры и наших детей, коим записки матери моей были завещаны. Впрочем, сейчас, когда записки матушкины все-таки опубликованы, у меня более нет ни от кого никаких тайн.

- Ах, значит, они все-таки опубликованы! И давно? - не удержался от вопроса Уотсон.

- В тысяча девятьсот четвертом году, - ответил Волконский.

- Но ведь Некрасов, если не ошибаюсь, умер гораздо раньше?

- Да, Николай Алексеевич до опубликования этих записок не дожил, подтвердил князь.

- Каким же образом...

- Простите, - прервал друга Холмс. - Чтобы у нас была полная ясность, я лучше сразу объясню вам главную цель нашего визита. Мой друг доктор Уотсон, которого имею честь вам представить, высказал предположение, что Николай Алексеевич Некрасов, сочиняя вторую часть своей поэмы "Русские женщины", посвященную вашей матушке, постоянно имел перед глазами ее записки. Так ли это?

- Совсем не так, сударь. "Записки" тогда не только еще не были опубликованы, но о самом их существовании знали лишь очень немногие лица.

- Но Некрасов знал? - снова не выдержал Уотсон.

- Он знал об этом от меня, - сказал князь. И пояснил: - Я был знаком с Николаем Алексеевичем долгие годы. Нас сблизили любовь моя к поэзии и частые зимние охоты, во время которых мы много беседовали. Задумав вторую часть поэмы, он приехал ко мне и просил меня дать ему "Записки" княгини, моей матери.

- И вы, разумеется, ему их дали, - откликнулся Уотсон, не столько спрашивая, сколько утверждая. Ответ, однако, последовал совсем не тот, которого он ожидал:

- Напротив. Я отказался наотрез.

- Но почему?!

- Я уже имел честь доложить вам, - холодно пояснил князь, - что считал это делом, касающимся только нашей семьи. Именно так я и ответил Некрасову.

- А он?

- Он сказал: "Не хотите дать, так сами прочтите их мне!" Я отказался и от этого... Тогда Николай Алексеевич стал горячо убеждать меня, говоря, что данных о княгине Волконской у него крайне мало, что образ ее выйдет искаженным, неверными явятся и факты, и что мне первому это будет неприятно и тяжело, а опровержение будет для меня затруднительно. При этом он давал мне слово принять все мои замечания и не выпускать поэмы без моего согласия на все ее подробности...

- Короче говоря, он вас все-таки уговорил?

- Я просил дать мне несколько дней на размышление. Еще раз перечел матушкины "Записки" и в конце концов согласился, несмотря на то что мне, не скрою, крайне неприятна была мысль о появлении поэмы весьма интимного характера и основанной на рассказе, который я в то время даже и не предполагал предавать печати...

- Ага! Значит, Некрасов все-таки читал эти "Записки"! - торжествующе воскликнул Уотсон.

- Я читал их ему сам, - ответил Волконский. - И поверьте, это было непростое дело.

- Непростое? - удивился Уотсон. - А в чем же тут была сложность?

- Записки моей матери, - пояснил князь, - были написаны по-французски. А Николай Алексеевич по-французски не знал, по крайней мере настолько, чтобы понимать текст при чтении вслух. Поэтому я должен был читать, переводя по-русски, причем он делал заметки карандашом в принесенной им тетради.

- И много времени это у вас заняло? - вмешался долго до этого молчавший Холмс.

- Три вечера. Вспоминаю, как при этом Николай Алексеевич по нескольку раз в вечер вскакивал и со словами "Довольно, не могу!" - бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребенок. Тут я видел, насколько наш поэт жил нервами и какое место они должны были занимать в его творчестве.

- Мне все-таки, простите, не верится, чтобы все дело свелось только вот к этому чтению вслух, - заметил Уотсон. - Неужели этих трех вечеров Некрасову оказалось довольно, чтобы так точно пересказать эти записки стихами?

- Вы угадали, - согласился Волконский. - Он жаловался, что этого ему крайне мало. Впоследствии он даже обратился ко мне с просьбой дать ему "Записки" княгини повторно, на два месяца. У меня сохранилось письмо его ко мне по этому поводу. Ежели вам интересно...

- О, еще бы не интересно! - воскликнул пылкий Уотсон.

- В таком случае... Вот, извольте...

Отперев ящик письменного стола, Волконский достал письмо и протянул его Холмсу и Уотсону.

ИЗ ПИСЬМА Н. А. НЕКРАСОВА М. С. ВОЛКОНСКОМУ

В записках есть столько безыскусственной прелести, что ничего подобного не придумаешь. Но именно этою стороною их я не могу воспользоваться, потому что я записывал для себя только ФАКТЫ, и теперь, перечитывая мои наброски, вижу, что колорит пропал. Кое-что припоминаю, а многое забыл. Чтоб удержать тон и манеру, мне нужно просто ИЗУЧИТЬ записки.

- Как я уже имел честь сообщить вам, - продолжил свой рассказ князь Волконский, когда Холмс и Уотсон дочитали это письмо до конца, - Николай Алексеевич просил дать ему для такового изучения текст "Записок" хотя бы на два месяца. При этом он честным словом обязывался никому не оглашать их и не оставлять у себя копии.

- И вы, разумеется, согласились? - на этот раз уж совсем не сомневаясь в том, каков будет ответ, спросил Уотсон.

- Увы, - покачал головой князь. - Я вынужден был самым решительным образом отклонить эту просьбу поэта.

- Но почему?! Ради всего святого, почему?! - не в силах скрыть своего негодования воскликнул Уотсон.

- На то у меня были свои причины, - сухо ответил князь и наклонил голову, давая понять, что дальнейший разговор на эту тему не имеет смысла.

- Тут какая-то тайна, - сказал Уотсон, когда друзья вернулись к себе на Бейкер-стрит и с комфортом расположились у своего любимого камина.

- Это вы о чем? - удивился Холмс.

- Да вот об этом странном его упрямстве. Ну почему он так и не дал Некрасову спокойно прочитать воспоминания своей матери? Ведь, судя по всему, он к Некрасову относился с приязнью и уважением.

- О, да! И, добавьте, высоко ценил его поэтический дар.

- Так почему же в таком случае он так странно себя повел? Неужели ему не хотелось, чтобы поэма Некрасова о его матери получилась как можно более художественной и правдивой? Нет, положительно, тут какая-то тайна. Неужели мы так никогда и не проникнем в нее?

- Подумаешь, бином Ньютона, - усмехнулся Холмс. - Никакой тайны, да и вообще ничего таинственного, мой дорогой Уотсон, тут нет. Загадка эта объясняется весьма просто. Михаил Волконский родился в ссылке, в Петровском Заводе. Детство и юность провел в среде сосланных декабристов. Но уже в молодые годы его тяготило положение сына ссыльного. Он изо всех сил старался показать себя человеком, как тогда говорили, благонамеренным. После смерти Николая Первого он вернулся из Сибири в столицу и стал уверенно, ступень за ступенью, подыматься по служебной лестнице. В семидесятых годах он уже занимал довольно видное положение - был статс-секретарем Государственного Совета, а впоследствии стал товарищем министра народного просвещения, членом Государственного Совета, получил одно из высших придворных званий...

- Можете не продолжать, - прервал его Уотсон. - Все ясно. Он боялся публиковать "Записки", потому что опасался за свою карьеру.

- Вероятно, - кивнул Холмс. - Во всяком случае, он целых пятнадцать лет хранил мемуары своей матери в строжайшем секрете. И если бы не вмешательство Некрасова, "Записки княгини Волконской", быть может, еще долго оставались бы семейной тайной.

- Но как все-таки удалось Некрасову с одного чтения так все запомнить и с такой точностью все воспроизвести?