Александр Минкин - Нежная душа Страница 11

Это проблемы не персонажа. Это глубокие личные проблемы автора. Он – врач, и в каждой пьесе у него врач. В «Дяде Ване» – доктор Астров.

АСТРОВ. Видишь, я пьян. Обыкновенно я напиваюсь так один раз в месяц. В таком состоянии становлюсь нахальным и наглым до крайности. Я берусь за самые трудные операции и делаю их прекрасно… И верю, что приношу человечеству громадную пользу… (Закрывает рукой глаза и вздрагивает.) В великом посту у меня больной умер под хлороформом.

Под наркозом. Значит – во время операции. Значит – под ножом. Значит, очень может быть, виноват. И уж точно – чувствует себя виноватым.

Напившись – восхищается собой, своим мастерством. Это почти мания величия: «Верю, что приношу человечеству громадную пользу». И вдруг чувство вины бьет его с такой силой, что он вздрагивает.

В «Трех сестрах» – доктор Чебутыкин, у него запой.

ЧЕБУТЫКИН (угрюмо). Черт бы всех побрал… подрал… Думают, я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего. В прошлую среду лечил женщину – умерла; и я виноват, что она умерла. Да… В голове пусто, на душе холодно. Может быть, я и не человек, а только делаю вид; может быть, я и не существую вовсе. (Плачет.) О, если бы не существовать! …Говорят, Шекспир, Вольтер… Я не читал, совсем не читал, а на лице своем показал, будто читал. И другие тоже, как я. Пошлость! Низость! И та женщина, что уморил в среду, вспомнилась… и все вспомнилось, и стало на душе криво, гадко, мерзко… пошел, запил…

Почему в пьесах доктора Чехова врачей мучает одна и та же вина?

…Только в «Вишневом саде» нет врача. Потому что в этой пьесе роль Чехова взял Лопахин.

Чехов – работяга.

ЧЕXОВ – СУВОРИНУ 9 декабря 1890. Москва

Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Работать надо, а все остальное к черту. Главное – надо быть справедливым, а остальное все приложится.

И Лопахин – работяга.

ЛОПАХИН. Я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей… Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую. А сколько, брат, в России людей, которые существуют неизвестно для чего.

Работа, справедливость – очень важно. Но гораздо важнее другое.

ЧЕХОВ – ЭРТЕЛЮ

11 марта 1893. Мелихово

Мой дед и отец были крепостными у Черткова, отца того самого Черткова…

Через десять лет точно эти самые слова скажет о себе Лопахин.

ЛОПАХИН (Раневской). Мой отец был крепостным у вашего деда и отца… Я купил имение, где дед и отец были рабами…

ФИРС. Сушеную вишню возами отправляли в Москву и Харьков.

Это на север и на юг, если из Мелихова.

А откуда взялся Лопахин? Лопатины в России есть, много. А Лопахин, хоть и звучит совершенно по-русски…

Чехов мечтал об усадьбе долго. Помещиком стал (за десять лет до «Вишневого сада»), купив Мелихово; одного лесу 160 десятин! Отец и дед были рабами, а он – купил имение! (По грандиозности переворота это, пожалуй, сильнее, чем из советского аспиранта – в олигархи.) И было бы неудивительно, если бы купец в предсмертной пьесе звался Мелиховым. Но это было бы слишком откровенно, слишком напоказ.

Поместье он купил на реке Лопасня, и станция железной дороги рядом – Лопасня (ныне город Чехов). И река для него была очень важна – больше всего на свете он любил удить рыбу.

Лопасня – Лопасин, но это не очень благозвучно, с присвистом. И получился Лопахин. Он сделал себе псевдоним из своей реки.

ЧЕXОВ – СУВОРИНУ

25 ноября 1892. Мелихово

Поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и вас зовут туда же. И вы чувствуете всем своим существом, что у них есть какая-то цель. Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть. Но от того, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет вас. А мы? Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше – ни тпррру ни ну… У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, Бога нет, привидений не боимся… Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником… Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее. Не я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром…

Что это: оптимизм? пессимизм?

Это – вера, что испытания нам посланы недаром. Мы заслужили.

И кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем. Если бы знать, если бы знать! – тогда есть смысл в страданиях. Легче, если знаешь ради чего. А иначе – просто мучаешься, как собака, сбитая машиной. Она лежит на асфальте переломанная, не скулит, плачет, и никто не останавливается, чтобы помочь.

Два-три года назад я женился

ЧЕХОВ – МАРИИ ЧЕХОВОЙ (сестре) 8 марта 1903. Ялта

Ольга писала, что вы перебираетесь в дом Коровина.

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕХОВУ 4 марта 1903.[6] Москва

Милый мой, ты выражаешь неудовольствие по поводу того, что официально не оповестили тебе новый адрес. Но, Дусик, я в стольких письмах писала, что переезжаем на Петровку, только номера не писала, потому что сама не знала. Как же так? Ты просто, верно, невнимательно прочитываешь письма.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 10 марта 1903. Ялта

И грустно, и немножко досадно, что ты и Маша держите меня в неизвестности: переехали вы на новую квартиру или нет еще? И где этот дом Коровина?

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕХОВУ 7 марта 1903. Москва

Сейчас была в новой квартире. Спальня у нас очаровательная – светлая, розовая. Квартира хорошая, воздуху много будет, солнца.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 14 марта 1903. Ялта

Сегодня получаю от тебя письмо, чудесное описание новой квартиры, моей комнаты с полочкой, а адреса нет. Умоляю, голубчик, пришли адрес!

ЧЕXОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 21 марта 1903. Ялта

Твое последнее письмо просто возмутительно. Ты пишешь, что «в скольких письмах писала, что переезжаем на Петровку, дом Коровина», между тем все твои письма целы… Мне оставалось думать, что вы перебрались в Пименовский переулок. Я так и знал, что я же окажусь виноватым. С этим адресом была в течение двух недель такая обида, что до сих пор успокоиться не могу. Ты пишешь, что я невнимательно читаю твои письма. Я привезу все твои письма, и ты сама увидишь, что ни одно письмо не пропало, и что ни в одном нет адреса.

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕXОВУ 19 марта 1903. Москва

Что же трагедия с адресом кончилась, наконец-то, милый мой? Ты успокоишься? Повторяю, что я писала тебе несколько раз, что дом Коровина на Петровке.

Не очень-то ласковое письмо от любящей жены к больному мужу. Кажется, видишь поджатые губы, слышишь радраженный голос… Слово «трагедия» по отношению к адресу звучит как издевка.

ЧЕXОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 23 марта 1903. Ялта

Ты сердишься на меня из-за адреса, все уверяешь, что писала, да будто еще несколько раз. Погоди, я привезу тебе твои письма, ты сама увидишь, а пока замолчим, не будем уже говорить об адресе.

Но беда (которую он чувствовал) была, конечно, не в названии улицы, не в номере дома. Беда была в непосильной высоте квартиры. И в чьей-то низости.

ОЛЬГА КНИППЕР – ЧЕXОВУ 5 апреля 1903. Москва

Лестницы не бойся. Спешить некуда, будешь отдыхать на поворотах, а Шнап будет утешать тебя.

Утешать отдыхающего на поворотах Чехова назначен Шнап (такса). Спешить на этом свете Чехову уже было некуда.

ЧЕХОВ – ОЛЬГЕ КНИППЕР 11 апреля 1903. Ялта

Думаю, что теперь в Москве мне будет удобно. Есть своя комната – это очень важно. Но вот беда: подниматься по лестнице! А у меня в этом году одышка. Ну, да ничего, как-нибудь взберусь.

ЧЕХОВ – СУВОРИНУ 25 апреля 1903. Москва

Зимой мне нездоровилось; был плеврит, был кашель, а теперь ничего, все благополучно, если не говорить об одышке. Наши наняли квартиру на третьем этаже, и подниматься для меня – это подвиг великомученический.

То, что сегодня называют «высокий первый этаж», раньше называлось бельэтаж. Поэтому третьим этажом Чехов называет нынешний четвертый. Если вспомнить, какие тогда были потолки (всегда больше трех с половиной метров), – этот «третий» по-нашему, минимум пятый. Без лифта.

ЧЕХОВ – Е.ЧЕХОВОЙ 28 апреля 1903. Москва

Милая мама, я в Москве, жив и здоров, чего и Вам желаю. Квартира очень хороша. Живут наши очень высоко, на третьем этаже, так что подниматься мне приходится с большим трудом.

Мог бы сказать «мы живем», а сказал «живут наши».

ЧЕХОВ – КУРКИНУ 30 апреля 1903. Москва

Мой адрес – Петровка, дом Коровина, кв. 35. Это против Рахмановского переулка, во дворе прямо, потом направо, потом налево, потом подъезд направо, третий этаж. Взбираться мне очень трудно, хотя и уверяют, что лестница с мелкими ступенями.