Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001 Страница 11

Смеркалось. Девка перла на север до тех пор, пока еще могла различить дорогу своими не слишком чувствительными гляделками. Хорошо, что автобусные фары были разбиты, а то у нее хватило бы наглости свет врубить.

Рельеф быстро менялся — и не в лучшую сторону. Кажется, мы забрались в предгорье. Впереди, сквозь облачную дымку, проступал изломанный контур какого-то хребта. Эти места были обделены растительностью; нас окружали голые скалы.

Вряд ли будущая мамашка стремилась достичь перевала; скорее всего, у нее здесь имелось укрытие. Эта шлюшка преподносила один приятный сюрприз за другим… Дорога почти потерялась под оползнями и завалами. С обеих сторон вздымались крутые склоны. Даже дохляк с трудом продвигался вверх, лавируя между нагромождениями камней, что ж тогда говорить об автобусе! Я очень быстро потерял его из виду в извилистом ущелье, но слышал все время. Натужный рев движка раздавался совсем близко, отражался от каменных стен, возвращался многократным эхом. Девка не жалела ни себя, ни железа. Я придержал дохляка, чтобы она тоже ненароком не услыхала, как стучат его копыта.

Ну и местечко выбрала, мать ее так! Ни одной животины в пределах досягаемости, и даже с костром могут возникнуть проблемы. Автобусный движок был на пределе. Не настолько же брюхатая тупа, чтобы не понимать этого!

Неужели отчаянная сучка не собиралась возвращаться? А если даже и так, то как тут жить? И невольно возникал вопрос: что находилось по ту сторону хребта? Чертовски интересно. Скорых и внятных ответов не предвиделось. В такую дыру меня еще никогда не заносило…

Тишина обрушилась внезапно, будто гигантский кулак раздавил назойливо жужжавшую муху. По моим понятиям, сгустились глубокие сумерки, а для девки, наверное, наступил непроглядный мрак. Я остановил дохляка и снял очки.

Новолуние. Звезды были как сверкающие острия иголок; воздух чистый и лишенный большинства привычных запахов. Слишком сухо, везде камень. И все чужое — даже оттенок неба. Будь они прокляты, эти приключения!

Поскольку ни зверя, ни птицы под рукой не было, пришлось самому топать на разведку. Я затолкал дохляка крупом вперед в первую попавшуюся щель, взял пистолет и полез вверх, стараясь производить поменьше шума. Не хотелось бы заполучить от девки пару свинцовых бляшек в подарок, когда цель так близка.

Недолго крался я до того места, где, по всем расчетам, должна была заглохнуть чертова жестянка. Только ни жестянки, ни беременной не обнаружил. Аж нехорошо стало, будто кто сосулькой живот проткнул! Если б она в пропасть рухнула, я б хоть что-нибудь услыхал. Да и пропасти подходящей поблизости не было. Дальше по склону имелся узкий проход между скал — кишка, в которую автобусу никак не протиснуться.

Неужто обхитрила меня, стерва?! Исчезла, как сквозь землю провалилась! Тут меня осенило. Сквозь землю! Это ж по моей части. Наследственный талант, от предков-диггеров доставшийся. Ну, хорошо. Один — ноль в твою пользу, зараза! Будем считать, что ты удачно пошутила.

В общем, началось у нас что-то навроде сказок этой самой, как ее… Херозадой. Знала четко: пока я эту гниду усатую по-всякому ублажаю, он меня убивать не станет. Ну, таланты имею по этой части немалые, так что за себя я не очень боялась, а вот за деток… Кто разберет, что красномордому в следующую минуту в башку взбредет? Но видать, сильно он по бабе изголодался, раз условия мои принял — конечно, до поры до времени. Чуть какая угроза детишкам — я сразу запястье грызть начинаю, и знает он тоже четко: если что, я и член его откусить могу. Потому выводок мой не трогали, а изредка даже кормили.

Жили мы в шалашиках, метров за триста от дороги. Краснорожего Павлом звали. Атаманом он был. Жестокая тварь, но сильная. Всех лесных в железном кулаке держал. Уважали его и боялись. Тот еще жлоб и самодур! Тачку захваченную в свой личный транспорт превратил; никому дотрагиваться до нее не давал. Костями и клыками украсил машинку — да так обильно, что стала она похожа на передвижное звериное кладбище. Кстати, в тачке той два паренька тщедушных ехали. Судя по одежке, из далеких краев. Наверное, ребятишки думали, что у нас тут вроде аттракциона с гонками и стрельбой. Так-то оно так — настреляешься и нагоняешься, — только если ошибешься, кишки тебе взаправду выпустят…

Да-а, ошиблись, залетные. Крутыми себя возомнили. Захотелось острых ощущений. Вот и доставил им атаман ощущения — острее не придумаешь. Одного парня сразу застрелили, другого чуть позже забили до смерти, чему я сама невольным свидетелем была.

Меня Павло по нескольку раз в сутки домогался, а хозяйство у него тоже будто железное было. Неутомимое и нестираемое… Однажды я наглости набралась и спросила, чем же ему толстозадая так не угодила, что он тыкву ее на забор вывесил? А он заржал и говорит: «Ее напарничек порешил, как только моих братков увидал. Пришлось и его чпокнуть — за то, что удовольствия лишил».

Ну и ну, удивилась я. Ванечка-то, оказывается, на такие поступки способен был! Подружку от позора уберег и сам голову сложил! Да черт с ним, с Ванечкой, у меня теперь забота была посерьезнее. Двенадцать человечков мне являлись, когда я все-таки в сон проваливалась. Двенадцать — и никак не меньше. Мамочкой звали, помочь просили. В киселе каком-то жутком и мутном стояли по колено — не дотянуться до них, как ни старайся… А потом и вовсе в трясине этой тонули. «Спаси!» — кричали. И захлебывались… Я от тех звуков во сне с ума сходила. А наяву не лучше было. Не раз кончить себя хотела. Только человечки эти меня и удерживали…

Надолго застряли мы у лесных братьев — недели на три, которые мне тремя годами показались. Отряд небольшой был, но хорошо вооруженный. Ко мне Павло охранников приставил — старперов унылых, которых охмурять бесполезно. Я их бдительность старательно усыпляла, ждала удобного случая, чтобы сбежать, да не одна, а с клопами сопливыми. Понимала, что вряд ли случай такой представится и заплатить за свободу дорого придется.

Однако выдался день, когда почти вся банда в рейд свалила, даже старперы мои. Видать, никто по дороге той больше не ездил, опасная дорога стала, непроезжая. Добычи долго не было… Остались в лагере только Павло, старуха — мать его, которая была за повариху, — да пара ближайших собутыльников. Сволочь он был натуральная — сам без нужды башку под пули не совал, а когда добро награбленное делили, себе львиную долю хапал. Но это дела чужие, а для меня главным было, что их всего трое. Старуха не в счет.

Дождалась я, пока они напились как следует и потянуло их на забаву. Павло пришел, развязал меня и в свой шалашик атаманский привел, где они групповухой и занялись. Бабка бесстыжая, как назло, вокруг да около ходила и злорадно на меня поглядывала: так тебе, мол, и надо, бродячая сучка, знай свое место! Я безучастную рожу делала и думала: если на сей раз не забеременею, будет это очередное чудо…

Наконец двое холуев спьяну под лавку попадали, остался один Павло на ногах. Здоровенный, черт; самогонкой такого не свалишь. Но бдительность он потерял. Тут нам и посчитаться времечко пришло. За все сразу.

Дальше было как в тумане. Помню, ножны под руку подвернулись, когда атаман меня на стол завалил, одежи с себя не снимая. Изловчилась я и ножик из ножен вытащила. Воткнула его Павлуше в шею, а он на меня вроде даже удивленно поглядел: дескать, что за комар меня там кусает?

Ждать не стала, пока он протрезвеет; ножик выдернула и по горлу полоснула. Открылся у скота еще один ротик — беззубый и безгубый, со страшненькой улыбочкой. Кровь оттуда мне прямо в рожу хлынула, я едва отодвинуться успела.

Навалился на меня кабан недорезанный всей немалой тяжестью, хрипит и заготовками дергает. Я из-под него выползти не могу, а он, сволочь, не издыхает и только зенками своими желтыми, выпученными, пялится. Тут и бабка на шум примчалась, как заверещит! Думала, она меня когтями своими раздерет, на ремни располосует.

Потом, слава богу, Павлуша куда-то вбок свалился, и я встать смогла. Старуху бешеную навеки успокоила и к мучителю своему обернулась. Хотела местью насладиться…

Он еще жил, сволочь, и кое-что даже понимал. Надеюсь, страдал от бессилия полного. Я ему член его поганый отрезала и дождалась, пока Павлуша на глазах у меня кровью истек. Сразу легче мне стало, как только он дух испустил, клянусь, легче! Теперь, может, и покой найду, и мозги мои, от воспоминаний пылающие, чуток поостынут…

На пьяненьких дружков я патронов не пожалела — пристрелила из ихних же пушек. Потом по шалашикам прошлась, выводок свой собрала. Всех двенадцать человечков, как во сне. Кто в погребе заперт был, кого в загоне вместе со скотиной держали, а кого и на цепь посадили. Несладкая в лагере житуха — некоторых даже на огородиках с коноплей нагибали. Худые стали, бледненькие, глаза тусклые, взгляды затравленные. Даже голубоглазая поникла. Ну ничего, маленькие, все позади. Мамочка за вами вернулась!