Николай Аксаков - Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля) Страница 12

 Но отчего же

 Память о дальнемъ, минувшемъ моемъ

 Блещетъ плѣнительнымъ, свѣтлымъ вѣнцомъ?

 Въ этомъ сіяньи встаютъ, какъ живыя,

 Тѣни минувшаго, тѣни родныя….

 Край, увидавшій мой первый разцвѣтъ,

 Больше возврата куда уже нѣтъ….

 И уношусь я сквозь дымку былаго

 Къ кровлѣ завѣтной жилища роднаго,

 Къ камнямъ знакомымъ родимыхъ церквей,

 Къ вѣтру, что дуетъ съ родимыхъ полей….

 Свѣтлыхъ видѣній встаетъ вереница:

 И голоса и знакомыя лица

 Тѣхъ, съ кѣмъ такъ близко когда-то я жилъ,

 Хлѣбъ ѣлъ по-братски и пищу дѣлилъ.

Мы совершенно согласны, что этотъ патологическій патріотизмъ, художественно изображенный въ грустной поэмѣ «Янко Кладбищенскій», составляетъ необходимое послѣдствіе, а отчасти даже и условіе всякаго истиннаго патріотизма; но у Сырокомли онъ является слишкомъ уже господствующимъ, и причина этого таится въ другой слабой сторонѣ воззрѣній поэта нашего на родинѣ, о которой и скажемъ мы нѣсколько словъ.

Отчизна Сырокомли, помимо тѣхъ отдѣльныхъ мѣстностей, которыя дороги ему по особымъ воспоминаніямъ собственной его жизни, всюду представляется для него какимъ то сборищемъ, конгломератомъ отдѣльныхъ областей и племенъ, не связанныхъ между собою иною связью, кромѣ служенія одной общей отвлеченной, политической единицѣ. Понятіе объ отечествѣ является для него повсюду понятіемъ сборнымъ, составнымъ. Приведемъ примѣры:

 Подъ знамя Рѣчи Посполитой

 Собрался по зову цѣлый рядъ дружинъ!

 И плечистый русинъ, Украины сынъ,

 Изъ очей глубокихъ молнію метавшій,

 И литвинъ косматый, надъ лукой припавшій,

 Какъ скала безмолвный, твердый, какъ скала.

 Далѣе шли дѣти одного угла;

 Изъ великой Подыми съ пламенною кровью,

 И карпатскій городъ. Первый онъ съ любовью,

 На лету схватившій гетманскій сигналъ,

 Ринется въ сраженье, какъ съ горы обвалъ,

 А когда въ огнѣ онъ дрогнетъ и смутится,

 Можетъ на Литвина смѣло положиться.

 Видно такъ устроенъ цѣлый Божій свѣтъ;

 Каждый край имѣетъ даръ свой: если нѣтъ

 У однихъ умѣнья, тамъ сосѣдъ поможетъ,

 И одинъ другаго выручитъ, гдѣ можетъ,

 Такъ сливаясь вмѣстѣ, дружествомъ сильна,

 Изъ частичекъ разныхъ цѣлая страна

 Въ родину святую можетъ обратиться —

 И единымъ сердцемъ начинаетъ биться,

 И равно несутъ всѣ общую бѣду,

 Радости и горе, дружбу и вражду.

Эти слова приводимъ мы изъ помянутой уже нами поэмы «Ночлегъ гетмана», но такія же точно мысли выражаются и въ поэмѣ «Староста Копаницкій» и во многихъ другихъ произведеніяхъ Сырокомли. Отчизна каждаго есть родная его деревня, родной его очагъ; – отчизна общая – отвлеченное понятіе, нѣчто, чуждое реальности и дѣйствительной жизни, существующее только во времени, условно и искусственно.

Совершенно понятно, что такая отчизна не можетъ высвободиться изъ, области отвлеченной теоріи, сдѣлаться живою, жизненною силой. Такой патріотизмъ, хотя и можетъ быть мощною политическою силой, но никогда не можетъ имѣть воздѣйствіе на жизнь и развитіе самаго народа.

Совершенно понятно, что въ этой узкости понятія объ отчизнѣ виноватъ отнюдь не самъ Сырокомля, а неправильный ходъ исторической жизни его народа, историческія судьбы и историческія ошибки. Поэтическій размахъ Сырокомли даже пытается по временамъ пополнить этотъ пробѣлъ народности, но создавать жизнь въ настоящемъ или прошедшемъ не суждено творческой дѣятельности какого бы то ли было поэта, и пробѣлъ сказывается и въ собственной его, свободной отъ безчисленнаго количества историческихъ предразсудковъ, душѣ. Служеніе абстрактнымъ теоріямъ погубило его народность и на немъ самомъ наложило свой отпечатокъ. Сырокомля свободнѣе отъ него, чѣмъ кто бы то ни было, и поэзія его, разумѣется, не пропадетъ безслѣдно для исцѣленія историческихъ недуговъ братскаго намъ народа его. Будемъ же надѣяться, что и ему суждено пробудиться къ «жизни духа, и къ духу жизни», по выраженію нашего русскаго поэта.

Теперь, разсмотрѣвъ послѣдовательно другъ за другомъ всѣ выступающія, характеристическія стороны поэзіи Сырокомли, мы можемъ, въ заключеніе принятой нами на себя задачи, вкратцѣ, воспроизвести передъ глазами читателей самую, если можно такъ выразиться, механику его творчества, внутреннюю логику его души, благодаря которой поэзія его сдѣлалась такою, какою она была въ дѣйствительности и какою она представляется намъ. Намъ приходится для того только резюмировать съ строгою послѣдовательностью все, до сего времени нами уже сказанное.

Творчество является для Сырокомлй не принужденнымъ или искусственнымъ; оно составляетъ непосредственное послѣдствіе всей внутренней, духовной его жизни, которая ищетъ выразиться, сказаться словами.

Но эта потребность не составляетъ какой-либо особенной привилегіи души поэта; она, въ больей или меньшей степени, составляетъ потребность всякого человѣка; поэту присуща только способность соотвѣтствующаго художественнаго выраженія, тогда какъ для другихъ и горе, и радость, остаются, зачастую, нѣмыми, затаенными. Поэтъ въ чувствахъ своихъ сочувствуетъ міру и, выражая свои чувства, совершаетъ вслѣдствіе того общественное служеніе, давая языкъ и чувству другихъ.

Чьи же чувства и стремленія выражалъ Сырокомля, или вѣрнѣе, чьи чувства и стремленія наполняли собственную его душу? Чувства ли партіи, извѣстнаго класса общества, извѣстнаго кружка и т. п.?

Нѣтъ! въ творчествѣ Сырокомли высказывались чувства и стремленія всего народа его, во всей его совокупности, даже до послѣдняго хлопа, забытаго польской исторіей.

По этой причинѣ, чувство его, какъ не сдерживаемое, не ограниченное никакою условностью, получаетъ особенную чистоту, искренность и силу, и эта же чистота, искренность и сила отражаются на самыхъ произведеніяхъ его творчества.

По этой же самой причинѣ, весь народъ его, во всей совокупности, становится его сотрудникомъ, предоставляя въ распоряженіе его весь накопившійся запасъ преданія, всю сокровищницу чувства, все обиліе и роскошь образовъ, красокъ и звуковъ.

Такимъ образомъ, выработана была Сырокомлею та эстетика, которой является онъ для насъ обладателемъ; такимъ образомъ, пріобрѣлъ онъ весь многообразный матеріалъ для своего творчества, могъ видѣть и слышать то, что онъ видѣлъ и слышалъ, и воспѣть то, что онъ воспѣлъ. Такимъ только образомъ, могъ онъ возвыситься до значенія истиннаго народнаго поэта и смѣло высказывать надежду на благодарную память потомства.

 Чародѣйная лира! Пусть не знаю я мира

 И живу слезъ отравой;

 Но въ тебѣ чту я силу, а сойду я въ могилу,

 Ты моей будешь славой.

 Поплывутъ твои звуки, будутъ знать ихъ и внуки,

 И чужда ей преграда.

 Моя пѣсня иная долетитъ до Дуная

 И до Кіева града,

 И въ село, можетъ статься, будутъ въ окна стучаться

 Пришлецы, узнавая

 «Гдѣ здѣсь спитъ подъ курганомъ вашъ пѣвецъ? Дорога намъ

 Его пѣсня живая».

……

 И гостей съ пепелища поведутъ на кладбищѣ

 И подъ деревомъ старымъ

 Скажутъ: «Здѣсь легъ рабъ Божій, нашъ гусляръ перехожій!

 Онъ всю жизнь былъ гусляромъ.

Уже на примѣрѣ Сырокомли видимъ мы великое значеніе народности для историческаго творчества. Только одна народность можетъ придавать чувству и его выраженію истинную непосредственность, отрѣшать ихъ отъ всякой дѣланности и искусственности; только одна народность предоставляетъ сама собою готовый матеріалъ для творчества, а не заставляетъ занимать его въ качествѣ чужаго добра. Занятое добро никогда не можетъ сдѣлаться вполнѣ своимъ. Сюжеты для творчества изъ древняго или вообще не нашего міра, только тогда вполнѣ достигаются нами, только тогда дѣлаются вполнѣ нашимъ достояніемъ, когда мы, хотя временно, живемъ духомъ въ народѣ, который когда-то ихъ произвелъ. А чтобы понять, что значитъ жить духомъ въ народѣ, намъ чуждомъ, чтобы переносить въ него духъ свой со всѣми его отношеніями, надо уже предварительно испытать духовную жизнь въ народѣ, жить духомъ въ народѣ своемъ.

Если предполагаютъ, что слова наши отзываются духомъ какого-то крайняго направленія, на которое вообще привыкли у насъ сваливать слишкомъ многое, то пусть прочтутъ хотя-бы статью Бѣлинскаго, (котораго въ этого рода крайности ни коимъ уже образомъ нельзя заподозрить). «Объ общемъ и народномъ въ искусствѣ», помѣщенную въ пятомъ томѣ его сочиненій.

Но народность не надѣвается поэтомъ, какъ римская тога или греческій палій, въ которые облекались когда-то представители псевдо-классическаго направленія; она не дается однимъ только этнографическимъ походомъ, не вырабатывается искусственно, не «разгадывается по книгамъ мудрецовъ», какъ и всякая вообще тайна поэзіи. Не спуститься только въ народъ долженъ поэтъ-художникъ, не его силиться поднять до себя, а возвысить себя до народа въ полномъ и совершенномъ смыслѣ этого слова. Разрѣшеніе этой таинственной задачи достигается только самою жизнью, и его-то отчасти достигнулъ нашъ Сырокомля.