Лев Данилкин - Круговые объезды по кишкам нищего Страница 15

«Чужая» – история про мир, оставленный Богом, мир, из которого окончательно ушла любовь, мир, у обитателей которого, чужих друг другу, нет великой общей идеи – и, раз так, здесь царит культ силы. Адольфыч никоим образом не рекламирует этот мир-ад, может статься, он вызывает у него такое же внутреннее отторжение, как у любого «нормального человека». Однако Адольфыч не собирается ждать, пока ад растерзает лично его – и способен ответить на насилие насилием же. Это мир нереально страшный – однако и нереально смешной: и нет смысла делать вид, что насилие слишком серьезно, чтобы над ним нельзя было смеяться – можно, и Адольфыч смеется. Это отвратительный, папановский гогот сквозь чужие слезы, этот запредельно черный юмор, несомненно, зло; но это зло с озорными глазами и есть та специя, то литературное вещество, которое вызывает у тебя зверский аппетит: реальность, которая приправлена этим злом, хочется жрать сырой.

Массовый успех такого специфического произведения, как «Чужая», об этом свидетельствует.

Василий Сретенский. От/чет

«АСТ», «Транзиткнига», Москва

Василий Сретенский, лет сорока пяти вузовский преподаватель истории и коллекционер поддужных колокольчиков, по случаю приобретает в Измайлово странную духовную поэму начала XIX века, из которой узнает о существовании секты поклонников Иуды, скрывающих свои сведения о подлинном смысле евангельских событий и некоторые уникальные технологии вот уже 2000 лет. Плеяда Дэна Брауна – интернациональный коллектив, чьи ресурсы по предоставлению претендентов на роль идеального литературного халтурщика практически не ограничены; а на обложке «От/чета» оттиснуто: «„Код да Винчи“ по-русски», и, сами видите, не совсем уж безосновательно; но чего только не бывает; и, удивительное дело, роман не заслуживает к себе того отношения, какое предполагает этот слоган, больше похожий на вердикт о профнепригодности.

Во-первых, «От/чет» увлекателен: герой мечется по библиотекам, расшифровывает литореи, влюбляется, читает лекции, обменивается информацией с экспертами, чтобы, придя к определенным выводам, проверить свою теорию на самом себе, – странный научно-фантастический финт, который едва ли пришел бы в голову манекену вроде Роберта Лэнгдона. Во-вторых, «От/чет» скучен: он наполовину как минимум состоит из приведенных в полном объеме старинных поэм, исторических документов и текстов лекций главного героя по культурологии. Все эти дополнительные источники обеспечивают, однако, в панельной дэн-брауновской конструкции о тайной секте циркуляцию яркого материала; роман наливается зловещей убедительностью. В-третьих, романная среда настроена агрессивно по отношению к читателю. Вокруг историка роятся несколько персонажей, живо интересующихся предметом его научных изысканий; статус их не вполне понятен – не то друзья, не то враги, не то союзники; не то они двигают сюжет, не то замедляют, не то они-то и есть главные герои; комическим образом так до конца ничего и не выяснится.

Неизвестно, можно ли назвать систему персонажей такого рода тонкой и двусмысленной, но Дэну Брауну точно не хватило бы безрассудства так испортить готовый сюжет для эффектного триллера. А Сретенский портит, внаглую. Страниц за пятьдесят до конца начинаешь абсолютно точно понимать, что расправиться со всем, что здесь наворочено, за оставшееся время у автора нет ни единого шанса, – и вот это любопытное ощущение: вам мучительно жалко каждую страницу, а он ее транжирит – и ладно бы только ее – еще на одну вставную историю, а возможность объяснить накопившиеся двусмысленности либо демонстративно игнорирует, либо растолковывает что-то вскользь, не вдаваясь в детали. «От/чет» – тот редкий роман, которому не помешало бы обзавестись вторым томом. Поскольку в магазине, во всяком случае, его не предлагают, возникает ощущение, что, с одной стороны, роман безжалостно скомкан, с другой – «порча» явно намеренная. Подразумевается, надо полагать, интенсивное вовлечение читателя в процесс – раз уж на автора надежды мало; перечитывайте, цепляйтесь за намеки (Академик – Бриллинг, например) и недомолвки, сами расшифровывайте и сами сопоставляйте – тогда кое-какие узлы, может быть, начнут развязываться.

Сопоставив имя автора и информацию на первой же странице о том, что Василий Сретенский скончался, можно предположить, что Сретенский – псевдоним. Бинго; редакторы романа сообщили, что так назвался человек с инициалами К. А. С. (открыто было и имя, но раз уж в нем нет ничего сенсационного, то не станем почем зря трепать его), он, как и его герой, вузовский преподаватель, и это первый, кажется, его роман; рукопись пришла самотеком.

Разумеется, издатели прицепили «От/чет» к самому очевидному локомотиву – Брауну. Однако, похоже, несмотря на словосочетания «Тайная вечеря», «законспирированная секта» и даже «агент Ватикана» в тяжелой ротации, примыкает роман скорее не к «Коду да Винчи», а к прошлогоднему «Воскресению в Третьем Риме» В. Микушевича – да и вообще к российскому изводу конспирологического философского романа. Это значит, что центр романа не информационная бомба о роли Иуды, а особенности отечественного фатума, «черновая жизнь», предполагающая возможность «белового» варианта, воскрешения. «Не роман-сенсация, но история про самоубийство из научного интереса, метафизическая головоломка», – следовало бы написать на обложке (и не удивляться потом, что не продано ни единого экземпляра).

К. А. С. – живого или мертвого, профессора или дэна брауна – не стоит переоценивать. Да, он в самом деле не менее литератор, чем историк, но скорее рассказчик историй, чем драматург; он не берется конструировать сцены – но лишь диалоги, перемежаемые документами, и отчеты дневникового характера. Факт, однако, что, взявшись за что-то, делает он это весьма квалифицированно. Этот его историк-эрудит Сретенский – очень славный персонаж: рациональный, непрогнозируемый, остроумный и эрудированный, не просто с собственным компетентным мнением по самым разным вопросам, но с мнением, которое любопытно выслушивать. Самые увлекательные места романа не утки о роли Иуды, а бормотания главного героя просто так, ни о чем. В общем, если прощать романисту финал, после которого хочется завыть от собственного бессилия, – так за персонажа, в чьем обществе приятно находиться сколь угодно долго. Есть основания говорить, что много кому захочется потрясти перед носом у этого «Сретенского» поддужным колокольчиком, да из тех, что позвончее: и раз так, может быть, он все же соизволит написать если не продолжение, то хотя бы расширенную, двухтомную версию своего «От/чета», а?

Акулина Парфенова. Мочалкин блюз

«Амфора», Санкт-Петербург

Акулина Парфенова родилась в 1972 году на Мадагаскаре, «плавала на судах Гринписа, преследующих китобоев-браконьеров», жила в «собственном замке» – все эти сведения с обложки настолько неправдоподобны, что в «Акулине» несомненно диагностируется псевдоним, за которым скрывается некая петербургская матрона, показавшая всем этим «уволена-блин», как делаются настоящие дамские романы. Главная героиня – Аня Янушкевич зарабатывает на жизнь клинингом, уборкой в богатых домах – странное порождение современной городской среды, где социальные слои еще не затвердели окончательно и поэтому проницаемы не только для плутов и растиньяков, но и для безобидных золушек, чьи природные способности шире, чем спектр стандартных ролей, которые общество предлагает им по умолчанию. Хорошие перспективы женить на себе настоящего принца (ну да, задача-максимум все та же) обеспечены не только анатомическими параметрами Ани, но и ее безупречным вкусом, салонным остроумием и университетской образованностью. Она коллекционирует антикварную мебель в стиле «гротеск», абонирует ложу бенуара в Мариинке, успевает разруливать отношения с бывшим мужем и приглядываться к потенциальным любовникам из слесарей в автосервисе. Всякий раз, попадая в новый социальный контекст, героиня выполняет функцию «золотой акции», которая способна облагородить как вульгарные массы, так и снобские элиты. Эта синдерелла так обаятельна, что даже самые омерзительные типы, неизбежные в романах о поисках Принца, попадая в ее орбиту, кажутся вполне приемлемыми.

То же относится и к повествовательной манере романистки. Здесь не так уж редко можно наткнуться на фразу вроде «„порше“ взревел, как бык на корриде, и вскоре мы были у бутика» – но рассказчица явно всего лишь цитирует жанровые клише, почти уже фольклорные речевые формулы, не несущие смысловой нагрузки. Роман туго набит живо изложенными петербургскими сплетнями и небесполезными, надо полагать, советами по домоводству – от того, «как лучше всего отстирывать биологические жидкости», до рецепта, как по нижней губе мужчины определить длину его полового члена.