Анатолий Луначарский - Том 3. Советский и дореволюционный театр Страница 15

Я готов согласиться с тем, что говорит Штернталь об остальных драматургах, даже о Шиллере. Шиллер у нас занимает довольно большое место. За последнее время были поставлены его «Коварство и любовь»34, готовится к постановке «Заговор Фиеско»35. Это ни хорошо, ни плохо. Можно пройти относительно равнодушно мимо этого. Конечно, новая публика, не знающая Шиллера, должна непременно узнать его по лучшим образцам.

Представителем нового героизма считает Штернталь молодого немецкого писателя Унру, и при этом он особенно подчеркивает значение его последних произведений. Надо сказать, что эти последние произведения произвели на меня чрезвычайно сумбурное впечатление. Унру, конечно, талантлив, но до крайности хаотичен и поэтому мало сценичен. В первых своих произведениях «Принц Фридрих Прусский»36и «Офицеры» Унру стоит выше, но и там он не особенно оригинален. Штернталь совершенно презрительно отзывается об остальных новейших произведениях Корнфельда, Газенклевера и Вида и более известном теперь в России товарище нашем, коммунисте-драматурге Толлере. Ему кажется, что все они взвинчены и несколько лицемерны. Думаю, что отзыв о Толлере неверен.

В настоящей заметке я отнюдь не думаю давать какие-нибудь систематические указания относительно репертуара, а только сообщаю с комментариями мнение одного из культурнейших критиков Германии.

На один из наших конкурсов, кажется более года назад, в ТЕО поступила пьеса под названием «Власть» с девизом «С востока свет».

Пьеса эта была забракована, но тов. Балтрушайтису пришла в голову счастливая мысль пересмотреть еще раз самому забракованные пьесы. Прочитавши «Власть», он сразу понял, что по отношению к ней была совершена несправедливость. Он извлек ее из забракованного материала и направил ко мне.

Автор ее, несомненно, коммунист, ибо пьеса написана в более или менее выдержанных коммунистических идейных тонах. Мы знаем теперь, что это — тов. Тверской, ближе мне неизвестный, но возбудивший во мне самые лучшие надежды.

Пьеса странная, в ней слышатся разные отголоски. Автор, очевидно, много читал и подпадает под многоразличные влияния. Тут есть и эхо «Царя Голода» и вообще андреевская манера, тут есть что-то от д'Аннунцио («Слава»), в основном положении сказывается влияние «Заговора Фиеско» Шиллера.

Пьеса не сложна, единства действия в ней нет, нет и единства стиля, драматическое содержание в ней довольно бедно, обрисовка характеров бледная, суммарная, но в целом это привлекательное произведение, свидетельствующее о весьма недюжинном даровании автора. В некоторых местах вспыхивает положительно яркий символический талант. Отдельные драматические положения эффектны, отдельные речи, отдельные лирические моменты в них горячи и оригинальны.

Повторяю, как драма эта пьеса отличается многими слабостями, но даже в таком своем виде она вполне заслуживает постановки. Что в особенности привлекает к ней — это местами удавшаяся попытка пользоваться самыми новыми приемами письма. Острая символика, интересная смелая стилизация и рядом с этим искренне целостное революционное чувство.

Третьей порадовавшей меня пьесой является либретто тов. Шнейдера для балета под названием «Золотой король».

Это либретто переслано мною дирекции Большого театра, от которой я и жду ответа. Я не знаю, правильно ли рассчитывает тов. Шнейдер, что либретто его полностью подходит под «Поэму экстаза» Скрябина, но само по себе оно превосходно. Тема его как нельзя более проста: это борьба трудящихся масс с золотым кумиром и победа над ним. Оно разработано ярко, живописно, в лучшем смысле этого слова, балетно и феерически. Когда я представлял себе эти сменяющиеся сцены подавленного труда, циклопического создания, которые могли бы дать повод для таких великолепных комбинаций напряженных человеческих тел и громадных глыб, постепенно складывающихся в монументальную постройку, эти картины леса проклинающих рук, поднимающихся к золотому кумиру и в бессилии падающих, как плети, эти расстилающиеся и падающие тела, с другой стороны, вакханалию пиршества и разврата вокруг золотого идола, всю эту пляску тщеславия, чувственности, порока и самодовольства, а потом сцену крушения чудовищной золотой культуры в разъяренных волнах моря человеческих тел, уже выпрямившихся, ринувшихся на борьбу за свою свободу, и, наконец, светлый праздник труда с сияющим танцем девушек, юношей и детей на заре новой эпохи, — я полностью чувствовал, что такое зрелище, поставленное с настоящим режиссерским искусством, превратило бы этот балет в один из любимейших спектаклей нашего пролетариата, который как в Москве, так и в Петрограде чувствует сильно прелесть балета с его бросающимся в глаза мастерством, с его подкупающей грацией, с его ласкающей красотой.

Балет как спектакль для народа колоссально силен, но пока эта сила его влита в глупые мелодрамы и монотонные красивые па. Балет сам не сознает своей силы, не хочет ее сознать, он сам еще влачит на себе цепи недавнего рабства публике похотливой, извращенной. Хотелось бы думать, что удавшаяся попытка Шнейдера окрылит и музыкантов, и режиссеров, и декораторов, и самих балетных артистов и даст возможность Большому театру в ярком новом достижении дать нечто действительно соответствующее запросам героической эпохи, в которой старые театры — отрицать этого нельзя — частью выделяются довольно-таки серым пятном.

В моей прошлой статье я указал на то, что революционные пьесы есть, но их крайне мало. Умножить их количество — это, конечно, важная задача Театрального отдела. Мы прибегаем и впредь будем прибегать к конкурсу, по правде сказать, до сих пор (вне области детского театра) не давшему ощутительных результатов. Мы перечитываем значительное количество рукописей новых авторов или небольших пьес, изданных в провинции, — пока я не могу остановиться ни на одной из них, ни одну не могу серьезно рекомендовать для постановок. В смысле новых пьес революционного содержания приходится ждать и надеяться.

Заграничная литература тоже не так богата приемлемыми для нас революционными пьесами; никоим образом нельзя сказать, чтобы те революционные пьесы, которые уже переведены на русский язык, можно было признать вполне удовлетворительными. Конечно, «Зори» Верхарна — вещь превосходная, но мало сценичная, требующая значительной переделки; удачных переделок я еще пока не видел, но считаю ее вполне возможной и нужной. О «Ткачах», о пьесах Ромена Роллана (за исключением, пожалуй, «Бастилии»), о «Дантоне» Бюхнера я уже писал. С новой пьесой, взятой из жизни Дантона и шедшей в Петрограде, я незнаком37. Кажется, петроградские товарищи отзываются и о ней не совсем одобрительно.

Говорят о значительном успехе не виданной еще мною пьесы «Легенда о коммунаре», которую дает петроградский Рабочий Героический театр38. Такие пьесы из рабочей жизни, как «Ткачи» Гауптмана, «Углекопы» Делле-Грацие, «Борьба» Голсуорси, пожалуй, «Дурные пастыри» Мирбо39, могут, конечно, рекомендоваться более или менее смело для постановок в театрах, рассчитывающих в особенности на рабочую и красноармейскую публику.

Но, по существу, все эти пьесы, изображающие стачечную борьбу с капиталом, рисуют уже прошлое и вряд ли будут приниматься новой публикой с особенно острым интересом.

Существует еще некоторое количество революционных пьес в западной литературе, не переведенных пока и подлежащих переводу. Сюда репертуарная секция направила особое внимание. Лично я рекомендовал бы как можно скорей получить из-за границы и перевести на русский язык следующие глубоко революционные пьесы: «Космополис» Барнаволя, «Армия в городе» Жюля Ромена, «Рабы» Сен-Жоржа де Буэлье, некоторые пьесы драматурга-анархиста Отто Борнгребера, «Горгона» Сема Бенелли, «Утро» Ганса Ганца.

К сожалению, эти пьесы, которые послужили бы серьезным фондом как для театров характера агитационно-популяризирующего, так и для Показательного Государственного театра, пока не только еще не переведены, но даже при всех моих стараниях не получены из-за границы.

Среди пьес народных в настоящее время репертуарной секцией (до моего вступления заведованием отделом) намечалось несколько революционных пьес, на которых я сейчас остановлюсь особенно. Это прежде всего пьеса Гуцкова «Пугачев»40. Автор — большой мастер сцены. В своем «Пугачеве» он создал мастерскую мелодраму, достаточно сценичную, чтобы при хорошем исполнении захватить здоровую народную аудиторию. Пьеса имеет очень крупные недостатки, она написана из русской истории и русского быта человеком, мало с ними знакомым, и поэтому производит странное впечатление на русского читателя. Ни исторической, ни бытовой правды в ней нет. Пугачев и окружающие его казаки производят несколько оперное впечатление, нет исторической правды ни в «трагическом» Орлове, ни в «благородной» Екатерине.