Яна Колесинская - Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами Страница 15

Андрей Болтнев, приехавший из Майкопа, появился в труппе тоже в 1978 году. Казался провинциальным, неотесанным, неорганичным, пока не исполнил роль Мефистофеля в спектакле Дмитрия Масленникова «Святой и грешный». И друзья, и недруги без обиняков признали, что он обыграл самого Владлена Бирюкова, назначенного на ту же роль.

Не всем это понравилось. Не нравилось и то, что часто улетал на съемки. Он и не стремился нравиться, не скрывал этого, и к нему относились настороженно, а то и с опаской. Слишком много на себя берет. Чересчур прямой, резкий. Что думает, то и говорит. Гнет свою линию и не заботится о карьере. Никакого уважения к начальству, никакого почтения к старшим. Главный режиссер Виталий Черменёв призывает: «Если коммунисты скажут: встань с нами к стенке, – встанешь?», а он нагло усмехается: «С вами, коммунистами, – не встану!». Веселый, простой и открытый. Наш человек.

Михаил Аблеев и Андрей Болтнев в «Красном факеле» не задержатся. А Игорь Белозёров и Владимир Лемешонок останутся здесь навсегда. У них сложится дуэт, вопреки обыкновению, не по принципу толстого и тонкого, умного и глупого, разности величин, фактур и темпераментов, а в силу единства и борьбы сложностей. Они станут на сцене единым целым, их скрестят друг с другом и выведут новую породу сверхактера, но это случится в далеком будущем – в 2006 году.

А пока они играют одну роль на двоих, в очередь – прокурора в однодневке «Тринадцатый председатель», старшего сына в загадочном «Долгом путешествием в ночь», корреспондента советской газеты в быстро стершейся из памяти «Моей надежде». «Я много лет гнался за ним бессознательно, и в какой-то момент мы сравнялись в весовых категориях», – скажет Лем. В их первом совместном на этой сцене спектакле «Аладдин и волшебная лампа» расклад опять, как и в ТЮЗе, получился неравный. Белаз сочинял Алладина, а Лему досталась роль всего-навсего какого-то евнуха. Недоумевая, как вертеть эту дурацкую роль, Лем придумал тонкий издевательский голосишко, и на этом успокоился.

Игорю Белозёрову пришлось сложнее. Он вступил в конфликт с главным режиссером: «Игорь, бытовишь образ, Сережа ближе к правде!». Семену Иоаниди больше нравилось, как Аладдина играет Сергей Грановесов. Тот огранивал роль, придавал ей вес и значимость, держал спину прямо, голову гордо, формулировал: «Аладдин – человек избранный, и сознающий это». Белозёров же считал, что внучка великого Образцова, Елена Образцова, по образованию кукольник, поставила хрестоматийный спектакль, события которого просты и понятны, и нечего тут пальцы гнуть. Актерская интуиция подсказывала пригасить свою природную мощь там, где она не требовалась.

Склонность Игоря Белозёрова к резонерству создавала ему немало трудностей в работе, но в этом он весь. Проговорить свои соображения ему требуется вслух, на площадке, в процессе, а не додумывать дома. На худой конец можно поразглагольствовать и в гримерке, и Лем с готовностью откладывает книгу. Игорю Афанасьевичу необходим оппонент, с тем чтобы обязательно возражал, из этого он черпает творческую энергию. Именно так он идет к образу, будь то главная роль или второстепенная. Лем, постигая этот феномен, сочинил «Стихотворение, посвященное Белазу, самому простодушному из известных мне суперменов». Оно было напечатано много позже – в газете «Ведомости» в сентябре 1997 года как часть эссе «Сбивчивый монолог на венском стуле»:

Так пусть, не чая выжить,Не тщась стяжать успех,Актер крахмалит брыжиИ просится на грех.Дрожит в тени кулисы,На реплику спешит,От быта не зависит,Не льстит, не мельтешит.Пусть пьет, блудит и плачет,Боится сквозняка,Но ради сверхзадачиУмрет наверняка.И, кланяясь в финале,Усталый полубог,Он будет горд, нахален,Нелеп и одинок.

13. …и счастье в личной жизни

С отвращением листаю жизнь мою! Вернувшись из армии, он захотел пить любовь большими сладкими глотками – и захлебнулся. Временно упустил из виду, что отношения с прекрасным полом придуманы для сплошных мучений.

Господи, сколько женщин говорили ему «Я тебя люблю»! Наиболее умные добавляли при этом: «Я понимаю, что это не взаимно». Приближаясь к нему, женщины намагничивались надолго, а то и навсегда. И даже если он решал увеличить расстояние и отрубить по живому, магнит продолжал притягивать без его на то согласия. «Те, кто его любил, были с ним, как правило, несчастны, а без него – еще несчастнее», – через много лет напишет Дмитрий Быков о Маяковском в одной из его любимых книг «Тринадцатый апостол».

Вереница страдающих возлюбленных никак не могла повлиять на самооценку самоистязателя. Самолюбие требовало более утонченных доказательств собственной значимости – и не находило их. А если он влюблялся, то именно в этом состоянии наиболее остро ощущал свою ничтожность. Что за слово нелепое – любовь, почему его произносят всуе, как горько, что все это происходит низко, приземленно, внекрыло. Он, с его максимализмом, требовал от любви абсолюта, а не получая его, проклинал недостижимую бесконечность.

Костюмерша Оля Скрябина возникла случайно, но надолго. Своей выступающей нижней челюстью Оля ассоциировалась у него с Алисой Фрейндлих, чем и покорила. Она была единственной из всего донжуанского списка, с кем Лем явился ярым инициатором отношений. Подруги предупреждали Олю, что не надо бы с ним связываться, и она оставалась холодна к его уловкам. Как у Маяковского: «Приду в четыре, сказала Мария. Восемь. Девять. Десять»…

1979 год собирались отмечать вчетвером: Оля и ее подруга пригласили в гости Лема с Уздой. Артисты, нагруженные мандаринами и шампанским, постучали в дверь коммуналки на Ипподромской. Застыли на пороге: в комнате уже расположились два кавалера и чувствовали себя как дома. Друзья ни слова ни говоря повернулись и вышли. Узденский выводы сделал сразу. Он не прощал ударов по самолюбию. Лемешонку оставалось только восхищаться твердостью его характера.

На их счету свидания на морозе, куда Оля не стеснялась приходить в валенках, объятия в костюмерной, выяснения отношений, взаимные обиды, хлопанье дверьми, мольбы и слезы, горький привкус мезальянса, интересное ощущение на пальце обручального кольца, стремление поскорее съехать от родителей и поселиться в коммуналке, где у них не переводились звоны бокалов и разборки с соседями.

Странное дело, они познакомились на работе, но Оля была в театре человек случайный. Творчество было отдельно, личная жизнь отдельно. Олю больше волновало, как муж ведет себя в быту и сколько денег отдает на хозяйство. Особо не вдаваясь в тонкости искусства, она элементарно хотела семью и детей. Она вышла замуж не за того человека. Лем не перестанет терзать себя, что искалечил ей жизнь.

В один момент захотелось все бросить и замыслить побег. Хоть куда, лишь бы отсюда. Лем выбрал Омский театр драмы, где в то время происходил творческий взлет. Легендарный директор Мигдат Ханжаров согласился принять в труппу молодого, но уже известного артиста. Стали обговаривать детали, директор задумался, куда поселить приезжего, задал уточняющий вопрос: «Вы женаты?» – «Если останусь здесь, то уже нет». Директор понравился, театр понравился, город понравился. Проблема обозначилась в нем самом: он – человек места. Каким бы ни было это место, оно у него одно, и другого не будет. И поэтому невозможно жить в чужой квартире, в чужом городе, в чужой стране. Работать в чужом театре. В тот же день Лем взял обратный билет и вернулся домой. Новосибирск не отпускал, но брак был под вопросом. Вся жизнь была сплошной брак. За исключением сына Жени.

Мужская часть семьи, 1990 г. Фото Геннадия Седова.

Честно говоря, Лем не собирался взваливать на себя такую ответственность. Он категорически не представлял рядом с собой ни домашних любимцев, ни комнатных растений, не говоря уж о детишках. Как напишет один из его любимых писателей Людмила Улицкая в «Лестнице Якова» про гениального математика Витасю, собственная жизнь виделась ему «навязанной и мучительной, и производить на свет еще одно страдающее существо, подобное ему самому, он не желал».

В 24 года Лем стал отцом и приступил к взращиванию Лемешонка Третьего.

Монолог главного героя. Про нервы и детей

– Я не считаю Женю другим, то есть отдельным от меня человеком. Считаю его частью себя. Он – это я. У нас одна кровеносная система. Предчувствовал, что это произойдет, что на детей придется тратиться так же, как на себя, что они никогда не будут отдельно, и всё это будет моим бюджетом, моими нервами, и никуда от этого не деться. Поэтому не хотел детей, не видел в себе для этого сил. Но когда появился Женя, я понял, что люблю это крошечное существо, а теперь горжусь им, многому у него учусь и слушаю практически не перебивая. Сын – самый главный человек в моей жизни.