Жюль Верн - Эдгар По и его произведения Страница 2

При таких условиях я не мог не заметить и не восхититься особым аналитическим дарованием Дюпена, хотя широта мышления, свойственная моему другу, должна бы была меня к этому подготовить. <…>

В такие моменты он становился холодным и рассеянным, глаза его устремлялись в пустоту, а голос, — обычно он говорил звучным тенором, — срывался на фальцет…

И сразу же, еще не переходя к сюжету рассказа, По объясняет нам, каким удивительным образом выстраивал Дюпен свои удивительные умозаключения. Лишь немногим людям, утверждал он, ни разу в жизни не хотелось проследить за своими мыслями, чтобы понять, каким образом их собственный разум пришел к определенным заключениям. Часто это занятие оказывается очень интересным, и тот, кто приступает к нему впервые, удивляется непоследовательности своего мышления и тому, какое огромное на первый взгляд расстояние разделяет пункты отправления и прибытия.

Однажды ночью мы брели по одной длинной и грязной улице по соседству с Пале-Роялем. Каждый из нас был занят своими собственными мыслями или, по крайней мере, делал вид, так что за четверть часа мы не произнесли ни звука. Внезапно Дюпен обронил следующую фразу:

— Такому коротышке лучше бы играть в «Варьете».

— Совершенно верно, — машинально ответил я, в первый момент не осознав (настолько я углубился в себя) того странного обстоятельства, что слова, нарушившие мои размышления, полностью с ними совпали. Но через минуту я пришел в себя и страшно удивился.

— Дюпен, — сказал я абсолютно серьезно, — это выше моего разумения. Скажу без обиняков, я так изумлен, что едва могу это скрыть. Как могло случиться, что вы отгадали ход моих мыслей. Я ведь в самом деле думал о… — Тут я остановился, желая убедиться, точно ли он прочитал мои мысли.

— О Шантийи? — закончил он. — Что же вы замолчали? Вы размышляли о том, что маленький рост мешает ему играть в этой трагедии.

Именно об этом я и думал. Шантийи, бывший сапожник с улицы Сен-Дени, воспылал страстью к театру и взялся за роль Ксеркса в трагедии Кребийона [18].

— Расскажите мне, ради бога, что это за метод (если таковой есть), с помощью которого вы смогли проникнуть в мои мысли?

Как видим, начало рассказа очень странное. Дальше между По и Дюпеном завязывается разговор, в течение которого последний, восстанавливая ход размышлений приятеля, выстраивает их цепь следующим образом: Шантийи, сапожник, Орион, доктор Николе, Эпикур, стереотомия, брусчатка, зеленщик.

Кажется, что эти понятия никак не связаны между собой, а между тем Дюпен, взяв последнее за исходную точку, легко восстанавливает их последовательность.

В самом деле, проходивший по улице зеленщик грубо толкнул По. Тот, покачнувшись, наступил на расшатавшийся камень тротуара, лодыжка подвернулась, и По в сердцах выругал скверную брусчатку. Подойдя к месту, где испытывали деревянную мостовую [19], По вспомнил про стереотомию [20], а уж это слово безошибочно подвело его к атомам, а затем и к теориям Эпикура [21]. Совсем недавно у По был разговор об этом предмете с Дюпеном, и тот сообщил ему, что последние космогонические открытия, сделанные доктором Николсом, подтверждают догадки греческого философа в этой области. Вспомнив об этом, По невольно поднял глаза к созвездию Ориона, сверкавшему на небе в полном блеске. Существует один латинский стих:

который относится к Ориону, первоначально бывшему Урионом. Именно его один из критиков недавно в насмешку употребил по отношению к Шантийи.

— Эти ассоциации, — заметил Дюпен, — я угадал по характеру улыбки, пробежавшей по вашим губам. Вы подумали об убийственной шутке в адрес бедного сапожника. До того момента вы шли сгорбившись, но тут я увидел, как вы выпрямляетесь. Уверен, что не иначе как тогда вы вспомнили о жалком росте Шантийи. Именно в этот момент я и прервал ваши размышления, заметив, что несчастному недоростку гораздо лучше было бы устроиться в театр «Варьете».

Что можно придумать остроумнее и новее, спрашиваю я вас, и куда сила наблюдательности могла завести столь одаренного человека, как Дюпен? Сейчас мы это увидим.

На улице Морг только что совершено ужасное преступление: пожилая мадам Л'Эспане и ее дочь, снимавшие квартиру на пятом этаже, убиты около трех часов утра. Привлеченные дикими криками несколько свидетелей, а среди них были итальянец, англичанин, испанец и голландец, поспешили туда, взломали дверь и посреди страшного беспорядка обнаружили два трупа: одну женщину удавили, другой перерезали горло, причем на бритве еще не высохла кровь. Плотно закрытые окна и двери не давали возможности догадаться, каким образом скрылся убийца. Самые тщательные расследования полиции оказались тщетными, и, казалось, ничто не сможет навести на след преступника.

Это жуткое и таинственное дело очень заинтересовало Огюста Дюпена. Он понял, что для расследования подобного убийства нельзя пользоваться обычными средствами. Будучи знаком с префектом полиции, Дюпен смог получить разрешение на осмотр места преступления.

По сопровождал его во время этого обследования. Вместе с не отходившим от него жандармом Дюпен скрупулезно осмотрел улицу Морг, задний двор и фасад дома, в котором было совершено преступление. Потом поднялся в квартиру, где еще лежали окоченевшие трупы. Его расследование продолжалось до вечера, а потом, не сказав ни слова, Дюпен вернулся к себе. По пути он на несколько минут зашел в редакцию одной ежедневной газеты.

Всю ночь он молчал, и только к полудню следующего дня спросил у своего компаньона, не заметил ли тот на месте преступления чего-нибудь особенного.

Вот здесь и начали проявляться аналитические способности Дюпена.

— Я ожидаю, — заявил он, — одного человека, если и не преступника, то в какой-то мере соучастника зверской резни. Впрочем, в жестокости, с которой совершено преступление, он, возможно, не виновен. <…> Этого человека я ожидаю здесь, в этой комнате, с минуты на минуту. Если он придет, то с него нужно будет не спускать глаз. Вот пистолеты, и мы оба знаем, что с ними делать в случае необходимости.

Даю вам возможность самим догадаться, до какой степени был поражен По этими решительными словами. Тогда же Дюпен сообщил ему, что полиция сняла паркет, подняла потолок, простучала все стены, но так и не смогла объяснить, каким образом убийца вошел в комнату и вышел из нее. Дюпен же действовал по-другому, и теперь у него было собственное мнение на этот счет. В самом деле, тщательно исследуя каждый сантиметр спальни, а особенно то окно, которое должно было выпустить убийцу, Дюпен обнаружил пружинку. Плохо удерживаемая ржавым гвоздем, она была в состоянии распрямляться сама собой и блокировать окно, после того как его захлопывали снаружи. Возле этого окна проходила проволока громоотвода, и Дюпен перестал сомневаться, что именно ею во время бегства воспользовался убийца.

Только во всем этом пока было мало проку. Даже зная путь, каким прошел злодей то ли до, то ли после совершения преступления, не так-то легко было назвать его имя. И вот Дюпен, сосредоточившись на последней задаче, занялся любопытнейшими умозаключениями, избрав совершенно иной метод рассуждения, при котором пытаются ответить не на вопрос, каков был ход событий, а совсем на другой: чем эти события отличаются от всех происходивших ранее? Деньги остались в квартире нетронутыми, и это как будто доказывало, что мотивом преступления была не кража.

И тогда Дюпен обратил внимание По на один факт, не упоминавшийся в свидетельских показаниях. Именно этот эпизод особенно убедительно доказывает всю гениальность американского писателя.

Свидетели, подбежавшие к квартире в момент совершения преступления, отчетливо слышали два голоса. В одном из них все признавали голос, принадлежавший французу; в этом ни у кого не было ни малейших сомнений. Другой же голос описывали как визгливый, резкий, и никак не могли прийти к согласию относительно национальности говорившего.

— Это, — сказал Дюпен, — и составляет отличительную особенность очевидного. Каждый из свидетелей-иностранцев был убежден, что голос не принадлежит его соотечественнику, в его звуках он не узнавал произношения человека, говорившего с ним на одном языке. Совсем наоборот. Француз предполагал, что слышал голос испанца и смог бы разобрать несколько слов, если бы знал испанский язык. Голландец утверждал, что наверняка то был голос француза. Однако оказалось, что его допрашивали через переводчика, поскольку он не понимал по-французски. Англичанин считал, что слышал голос немца, но он не знал немецкого. Испанец был совершенно уверен, что слышал голос англичанина, но судил об этом исключительно по интонации, поскольку не обнаружил, никаких познаний в английском. Итальянец был убежден, что слышал голос русского, но никогда в жизни ему не приходилось говорить ни с одним русским. Другой француз, в отличие от первого, клялся, что слышал голос итальянца, но, не зная этого языка, он, как и испанец, вынес свое убеждение исходя из интонаций говорившего. Стало быть, голос был таким необычным, таким странным, что из показаний свидетелей нельзя было сделать никаких заключений о его владельце. Голос, в интонациях которого жители пяти крупнейших стран Европы не признали сходства с привычной для них речью! Вы скажете, что, возможно, то был голос азиата или африканца. Но и тех и других не так уж много в Париже. Я, конечно, не отрицаю подобной возможности, но хочу обратить ваше особое внимание на три пункта. Один из свидетелей описал голос как скорее резкий, чем пронзительный. Двое других говорили о голосе неровном и отрывистом. Эти свидетели не разобрали ни одного слова, ни одного жука, напоминающего слово.