Игорь Ефимов - Джон Чивер Страница 2

ТЕНОР. Однако центральная фигура рассказа «Прощай, брат мой» — того самого, которым Чивер откроет последний, самый большой свой сборник, опубликованный за три года до его смерти, — ничем не напоминает Фреда. Этот унылый адвокат, без конца меняющий службы, друзей, места проживания, способный видеть только плохое и темное, отравляющий семейные каникулы своим детям, братьям, матери, жене мрачными пророчествами о том, что их чудесный дом на краю утеса через пять лет смоет океан, что мать сопьется, что невинная ежевечерняя игра в бэкгамон сведет его родственников с ума, больше напоминает самого Чивера на пике его мизантропии. И когда рассказчик, доведенный до ярости чернотой, текущей из его брата, наносит ему на пляже удар палкой по голове, мне всегда казалось, что этот удар автор наносил себе — тому себе, который, сам того не желая, причинял столько горя и тоски самым близким для него людям.

БАС. Годы депрессии были унылой порой для Чивера. Рассказы не печатали, мелкие рецензии приносили гроши. Он мог бы умереть от голода в Нью-Йорке, если бы брат не подбрасывал ему по десять долларов в неделю. Другим спасительным поплавком оказался Яддо — Дом творчества для писателей, композиторов и художников, находившийся вблизи города Саратога. Директриса этого приюта для бедных муз ценила Чивера и старалась продлить его визиты. Но он часто искушал ее терпение: купался в бассейне голым, выпивал, заводил любовные связи, удирал в город на ипподром и спускал на скачках последние деньги.

ТЕНОР. Одна из его возлюбленных вспоминала потом, что в его отношении к женщинам чувствовалась двойственность: с одной стороны, он жаждал их страстно, с другой стороны, тяготился своей зависимостью от этого влечения. Другая подруга навещала его в Вашингтоне и как только входила в квартиру, он тянул ее на диван, и через пять минут все бывало кончено. После этого утоленный Чивер отпускал девушку искать в городе других развлечений. Сам же впоследствии писал в дневнике: «Я хотел жениться почти на каждой девушке, с которой переспал. Я хотел жениться и иметь сыновей и дом, и я категорически отрицаю, что мною двигал только страх разоблачения, страх, что моя бисексуальность выплывет на свет».

БАС. В конце жизни Чивер написал роман «Фальконер», в котором гомосексуальная любовь была описана страстно и убедительно. Большой вопросительный знак неизбежно вырастал в голове каждого читателя. Корреспондентка журнала «Ньюсуик» (между прочим, дочь Чивера) спросила его напрямую: «Были в вашей жизни случаи гомосексуальных отношений?» После некоторой паузы он сказал: «Да, таких случаев было немало — в возрасте от девяти до одиннадцати лет». Действительно, он любил шокировать знакомых рассказами о том, как они с одноклассником упоенно мастурбировали друг друга. Но после посмертного опубликования его дневников выяснилось, что эпизоды любовных отношений с мужчинами имели место на протяжении всей его жизни.

ТЕНОР. Встреча Чивера с будущей женой произошла в лифте. Мэри Винтериц работала секретаршей в заочной школе для начинающих литераторов, которая располагалась на том же этаже, что и контора литературного агента Чивера. Ее сердце было отзывчиво на чужие несчастья, а молодой человек, оказавшийся перед ней, явно заслуживал сострадания: исхудавший, нервный и такой низкорослый, что рукава его пиджака закрывали кисти рук. Они начали встречаться, и вскоре обнаружили много общего: оба считали себя нежеланными детьми, оба знали что такое бедность и одиночество, оба были страстными книгочеями с детства. Мэри снимала маленькую комнатенку, и, как она рассказывала впоследствии, Чивер попросту незаметно вселился туда. Доступа к кухне у них не было, и Мэри жарила бараньи ребрышки на электрической плитке и варила горошек в кофейнике.

БАС. Они поженились в марте 1941 года. Саркастичный Чивер писал в дневнике, что настроению невесты подошла бы слегка видоизмененная подвенечная клятва: «Я снисхожу до того, чтобы принять тебя в качестве законного мужа». В декабре Америка вступила во Вторую мировую войну, и вскоре начинающий писатель Джон Чивер был превращен в начинающего солдата. Недостаток образования и низкий коэффициент интеллекта не позволили ему подняться по лестнице чинов. Долгое время он оставался рядовым, и его жалованье в военном лагере было мизерным. Зато ему повезло: он был переведен в войска связи. Здесь его сослуживцами оказались такие литераторы, как Ирвин Шоу и Уильям Сароян. А 22-й пехотный полк, в котором Чивер служил до перевода, в 1944 году понес тяжелые потери при высадке в Нормандии и в последовавших боях на полях Европы.

ТЕНОР. Перевод в войска связи не был случайным. В 1943 году издательство «Рэндом Хауз» выпустило первый сборник рассказов Джона Чивера «Как живут некоторые люди». Друзья уговорили влиятельного офицера в Вашингтоне прочесть его. Книга произвела такое сильное впечатление на майора Шпигельгласса, что он нажал на нужные пружины, и соответствующий приказ был отправлен в штаб 22-го полка. В том же году Мэри родила дочь Сьюзен, и счастливый отец чувствовал себя на седьмом небе. Только весной 1945 года ветры войны унесли его на Тихоокеанский фронт военных действий. Он видел истощенных жителей Манилы, бродящих среди разрушенных домов, неубранные трупы, бумажные японские деньги, плавающие в лужах, однако в настоящих боях участвовать ему не довелось.

БАС. Примечательно, что Чивер оказался почти единственным писателем своего поколения, в творчестве которого военные впечатления не оставили никакого следа. Хемингуэй, Мейлер, Воннегут, Сароян, Шоу, Сэлинджер и многие другие пытались художественными средствами проникнуть в грозную тайну феномена войны. Чивер явно избегал этой темы, так же как он всю жизнь избегал соприкосновения со страстями политики. Только частный человек интересовал его и только во взаимоотношениях с другими частными людьми. Общественная сторона индивидуума для него не существовала. В дневнике он однажды записал: «У меня нет памяти на боль». Похоже, у него также не было памяти на военные и политические баталии, потрясавшие его современников.

ТЕНОР. Возможно, именно эта особенность сделала его в послевоенные годы любимым автором «Нью-Йоркера». Именно пристальное вглядывание в повседневную жизнь было характерным для рассказов, печатавшихся в этом журнале. Но Чивер умел разбавить реалистическую канву неожиданным вторжением фантастического элемента. В рассказе «Исполинское радио» (1947) герой покупает жене новый приемник. Она пытается слушать музыку, но в звуки моцартовского квинтета вдруг начинают вторгаться телефонные звонки, шум пылесоса в соседней квартире, постукивания поднимающегося лифта. Дальше — больше и хуже: из радиоприемника доносятся голоса других обитателей дома, семейные ссоры, плач детей, любовные стоны, крики женщины, избиваемой сожителем.

БАС. Вернувшийся с работы супруг застает жену в слезах. «Зачем ты слушаешь, если это приводит тебя в такое расстройство? — восклицает он. — Я выложил четыреста долларов за этот приемник, чтобы ты могла получать удовольствие от музыки, а ты…» Но жена безутешна. Она обнимает мужа и взывает к нему: «Какая ужасная жизнь приоткрылась мне! Правда ведь, мы с тобой не такие?! И никогда не были такими. Мы всегда были добры друг к другу, и у нас двое замечательных детей, и в нашей жизни нет ничего тайного и грязного, и мы не проводим дни в ссорах из-за денег, и мы счастливы, правда ведь — мы счастливы?»

ТЕНОР. И тут муж срывается. Все накопившиеся в нем тревоги и обиды вдруг изливаются на жену. Почему она до сих пор не заплатила за платье, а ему сказала, что заплатила? И когда она научится бережнее обращаться с деньгами? Его положение на службе ненадежно, фирма вообще может закрыться. «Ты ужасаешься тому, что соседи в квартире 11-С планируют присвоить бриллиант, потерянный их гостьей, а сама не отдала родной сестре ни цента из наследства, причитавшегося вам обеим. И хладнокровно пошла на аборт, убила нашего ребенка!»

БАС. Чивера не зря сравнивали с Чеховым. Такое же пристальное вглядывание в людские слабости, душевную мелкость окружающих, в убожество жизни, часто спрятанное за приукрашенным фасадом. «Ведь мы не такие!» — восклицает жена, но рассказ — устами мужа — безжалостно отвечает: «Такие — и даже хуже». Не исключено, что многих читателей привлекал именно этот грустный взгляд писателя на мир.

ТЕНОР. И все же Чивер никогда не принимал позу сатирика-моралиста, выносящего обществу безжалостный приговор. Во всем его творчестве лейтмотивом проходит порыв человеческой души — столь свойственный и ему самому: стать лучше. В начале 1950-х в его дневнике появилась такая запись: «Я приближаюсь к моему сорокалетию, не свершив ничего из того, что я был намерен свершить. Не достиг даже творческого совершенства, над которым я бился все это время. Убогое положение, занимаемое мною, — не результат злой судьбы, а моя вина. Где-то в середине пути мне не хватило сметки и мужества овладеть тем, что было мне дано… Мелкость, посредственность моих трудов, безалаберность моих дней — из-за всего этого мне так трудно вставать по утрам… Каждое утро я говорю себе: ты должен ковать крепче, работать напряженнее, оставить что-то, чем твои дети могли бы гордиться… Потом провожу пять-шесть часов за пишущей машинкой, в сломанном кресле, все подвергая сомнению, начиная с себя, глядя, как рушатся стены моей души».