Роман Гуль - Рецензия на книгу Н.Берберовой «Курсив мой» Страница 2

Небылицы о М. Цветаевой. Б-ва подробно описывает, как видела Цветаеву в последний раз на похоронах Ходасевича в Париже. Я был на похоронах, помню многих — Зензинова, Вейдле, Газданова, Гингера, Присманову, Набокова и других, но Цветаеву не видел. Да она и не могла там быть, ибо ее уже не было в Париже. Об этом написал Г. Струве в «Русской мысли» (от 6 ноября 1969), точно установив, что похороны Ходасевича были

«через четыре дня после того, как Цветаева уехала из Парижа». Берберова же без всякого стыда дает «драматическое» описание того, как литературная эмиграция на этих похоронах «обходила» Цветаеву, как зачумленную. Причем этот вымысел Б-ва сначала напечатала в одном американском журнале и повторила в книге.

Небылицы о Замятине.О нем Б-ва сообщает, что его «попросили» (т.е. выслали) из СССР. Но каждому русскому литератору известно, что Замятина из СССР легально выпустил Сталин после письма Замятина «лично» к нему, причем просьбу Замятина о выезде поддерживал М.Горький. Письмо Замятина к Сталину опубликовано в книге «Лица» (изд. им. Чехова, 1955 г.), т. е. за 14 лет до сенсационного измышления г-жи Б-вой. Но небылицы Б-вой о Замятине на этом не кончаются. В своем опусе она представляет его как какого-то «большевика». На это обратила внимание даже американка П. Блэйк в упомянутом отзыве, резонно указав, что действительности сие не соответствует. Говоря о Замятине, Б-ва неизвестно почему дает ложные сведения о его настроениях: будто он только и ждал возвращения в СССР «при первой же возможности». Но общеизвестно, что,

несмотря на все заманивания (письма К. Федина и др.) и на трудно сложившуюся в эмиграции жизнь, Замятин был настроен упорно антибольшевистки и возвращаться не собирался. Он не писал в эмигрантской печати — да. При выезде он дал в этом слово М. Горькому (а м. б., и Сталину). Но я знаю, что в Париже Замятин анонимно давал сенсационные разоблачительные материалы в такую антибольшевицкую газету, как

«Гренгуар». Б-ва говорит, что была на похоронах Замятина. На них было всего человек 8, я всех хорошо помню, ее я не помню.

«Месть» Бунину. На это «сведение счетов» с неугодным Б-вой славным покойником тоже обратила внимание П. Блэйк. Чересчур уж безудержна оказалась Б-ва в этом своем нападении. Но Блэйк, конечно, не знает причин сведения этих Счетов. А так как они низменны, то мы вынуждены (без всякого удовольствия) поставить все точки над «и» — над этим безобразием Б-вой. Прежде всего, Бунин не любил ее как человека, из-за свойственной ей злобности. Бунину, в частности, принадлежит двустишие, написанное им в 1946 году в Париже, когда Б-ва сотрудничала в газете «Русская мысль»: «В «Русской мысли» стервы вой / Сохрани меня Бог от Берберовой». Этого двустишия Б-ва, разумеется, не может простить. И в потугах хоть каких-нибудь оскорбляющих память покойного вымыслов она рассказывает в своем «Курсиве», как, придя среди бела дня к Буниным, увидела посредине комнаты «ночной горшок, полный до краев». Лица,

жившие у Буниных многие годы, отзываются об этом «перле» г-жи Б. как о «мерзкой и глупой лжи». Сводит Б-ва с Буниным счеты и по другой причине. Во время оккупации Франции Гитлером Б-ва осталась в Париже (и под Парижем), написала, в частности, – тогда стихотворение о Гитлере, в котором сравнивала его с «шекспировскими героями». К сожалению, стихотворение это до сих пор не опубликовано. А жаль, ибо — тематически — оно оказалось бы единственным в русской литературе. Из зоны оккупации г-жа Б.

звала уехавших в свободную зону писателей Бунина, Адамовича, Руднева и др. Вернуться под немцев потому, что «наконец-то свободно дышится», и т. д. Жившее тогда у Буниных лицо пишет: «Помню, это письмо Берберовой Иван Алексеевич прочел вслух за обедом».

Кроме того, Берберова знает, что у одного писателя есть письмо Бунина, в котором он, говоря о лицах, настроенных во время войны прогитлеровски, пишет: «а разве Берберова не была его, Гитлера, поклонницей» (7 марта 1949 г.). Все это и обусловило лютую неприязнь Б-вой к Бунину и создало «краски» для портрета Бунина в ее «Курсиве».

После войны Бунин не раз (шутливо, наверное) грозил Берберовой опубликовать ее письмо к нему, что, конечно, Тоже заставило автора опуса выставить «ночной горшок» на авансцену. В книге своей месть Бунину Б-ва переносит даже на его жену, Веру Николаевну, сообщая о ней, что В. Н. была «очень глупой» женщиной, «не просто глупой, а исключительно глупой». В.Н. Бунину (автора прекрасной книги «Жизнь Бунина», каких у Берберовой нет) знала не одна Б-ва, и эта «месть» не нуждается в опровержении.

Впрочем, такие оценки раздаются «умным» автором направо и налево. Известный с.-р. и писатель Зензинов у Б-вой тоже оказывается «очень глупым» и «склонным к сплетням». Но почему бы это? Не потому ли, что покойный Владимир Михайлович с брезгливостью относился к прогитлеровским симпатиям г-жи Б-вой во время войны и этого не скрывал.

Так же, как и его близкий друг и партийный товарищ М. М. Тер-Погосян, проведший всю немецкую оккупацию в Париже, хорошо знавший Б-ву.

С странной «иронией» Берберова пишет о И. И. Фондаминском, не стесняясь бестактно и жестоко говорить о его смерти в гитлеровском кацете. «Согласно легенде, он умер не в лагере, а ушел в Россию «пострадать за христианскую веру» (кавычки принадлежат остроумному автору книги. — Р. Г.). И это пишется об И. И. Фондаминском, сделавшем столько для культурной жизни русской эмиграции в Париже («Современные записки»,

«Русские записки», «Новый град», создание «Русского театра» и мн. др.). Но кроме неумной «иронии», от г-жи Б-вой он ничего не удостоился.

О Г. В. Адамовиче. Так же, как с Буниным, Б-ва сводит счеты и с Г. В. Адамовичем, запуская ему всевозможные «дамские шпильки» и как поэту, и как критику, и, не будучи в состоянии сдержать свою злобность, пишет о нем небылицы. Что будто бы, например, рукопись своей французской книги «Л'0тр Патри» Адамович давал ей читать и в ней было много такого неприятного, что не вошло в окончательный текст. Я удивился этому

сообщению и запросил Адамовича, на что он ответил, что это — «вранье на все 100%», никогда Б-вой рукописи он не давал. Почему же с Адамовичем на страницах этого злобно-клеветнического опуса происходит такое беспардонное «сведение счетов»? Да потому, что в литературной эмиграции общеизвестно, что Б-ва настойчиво звала Адамовича вернуться к немцам, в зону оккупации («наконец, мы теперь прозрели!»). Этого вспоминать Б-ва не хочет. И понятно. Некоторые ее долголетние друзья по работе в «Последних новостях», ознакомившись с ее подробными письмами, отказались подать ей

руку и встречаться с ней в Нью-Йорке.

«Я всегда любила победителей, а не побежденных, сильных, а не слабых», пишет г-жа Б-ва, и это, вероятно, правда. Поэтому-то своей книгой она всеми силами втирается в круг «имущих некую власть» в печати — в круг салонных «гуманистов», радикально-левых американских интеллектуалов-снобов. В ее книге много примеров этого «втира-нья». Один из них: оказывается, что в революцию г-жа Б-ва «примыкала» к самой левой

группе социал-демократов (интернационалистов) Ю. Мартова! Странно: Ю.О. Мартов «шекспировским героем» никак не был. В том же плане втирания к левым интеллектуалам Б-ва не стесняется писать гнуснейшие грубости о зверски убитом Николае II и представлять многое русское в карикатурном виде.

Отметим еще одну характерную черту этих писаний. Говоря об известных писателях и политиках — о Горьком, Белом, Керенском, Бунине, Гумилеве, — у Б-вой всегда выходит: Она и Горький, Она и Бунин, Она и Керенский, Она и Белый. Для читателей «Курсива» эта беспардонность юмористична. В частности, очерки о Горьком и о Белом, это, в сущности, пересказ того, что написал о них Влад. Ходасевич («Некрополь», изд.

«Петрополис», Брюссель, 1939). Разница только одна: в очерке о Горьком Ходасевич — свою тогдашнюю жену, Б-ву, с которой жил у Горького в Сорренто, — совсем не упоминает. Будто ее там и не было. Нет, виноват, упоминает одной строкой, при перечислении комнат (где кто жил у Горького) сказано: комната Н. Берберовой» (стр. 243). И все. У Б-вой же: Она и Горький! То же в очерке о Белом. Ходасевич не упоминает о Б-вой. Нет, виноват, упоминает, но тоже одной строкой:

«название предложила Н. Берберова» (стр. 92). И все. У Берберовой же очерк превращается в тему: Она и Белый, причем Белый представлен вульгарнейше, каким-то идиотиком, да еще и «похожим на лягушку», конечно.

«Неточности» (говоря мягко) в страницах, посвященных Керенскому, были уже слегка отмечены в печати (Г. Струве, «Рашен Ревью»). Но я бы мог указать на совершеннейший вздор и всяческие «диспропорции», когда Б-ва рассказывает о приезде Керенского в Париж после войны. Выходит так, что Керенский только и ехал в Париж с тем, чтобы посовещаться с Б-вой о международном положении. То же относится и к «встречам» ее с