Иван Уханов - Каменный пояс, 1974 Страница 20

Когда вышла на трибуну Таисия и, выпятив свой мужской квадратный подбородок, мрачно оглядела зал, Максим Максимович облегченно вздохнул. Таисия выступала редко, говорила грубо, малограмотно, но всякий раз рьяно заступалась за Утюмова, Птицына, обязательно заступалась за Вьюшкова, и слушали ее охотно. Сейчас она преданно смотрела на Утюмова, как бы говоря: «Я тут».

— Я вам все начистоту буду выкладывать. По книжкам говорить не умею, извините, не обучена. А запросто, так что не обессудьте. Тут вот многие на Максим Максимыча зубы точили. И такой он, и сякой! Живут в совхозе без году неделя, а послушаешь, так вроде все уже изучили у нас и во всем, ну до капельки, разобрались.

«Шпарь, Таисия!» — заликовал Утюмов.

— Я знаю Максим Максимыча, можно сказать, с малых лет. Когда он еще необученным был. И тогда уже по-настоящему болел за дело, вникал во все. Я вот помню, сказали однажды ему: на ферме родственное разведение…

«Подь ты к черту!» — охнул Утюмов, скривившись, как от зубной боли.

Он хорошо помнил ту постыдную историю, когда поступал на заочное отделение сельхозтехникума и был назначен зоотехником. В конторе совхоза ему сказали, что на ферме «родственное разведение, а в этом таится большая опасность». Он не стал спрашивать, в чем заключается опасность, зоотехник на то и зоотехник, чтобы разбираться в таких вопросах, и, приехав на ферму, сказал управляющему:

— У вас тут родственное разведение… Это плохо.

— Не знаю, как считается. Только хряки в случку идут хорошо.

Хорошо есть всегда хорошо, и Утюмов не говорил больше о родственном разведении. Начали появляться поросята. Много народилось. Но — боже ты мой! — какие слабенькие, настоящие доходяги, к тому же не белые, как положено быть кабанчикам, а темноватые, будто их только что искупали в грязной луже. Родились и, не побегав, не похрюкав, начали дохнуть. Максим Максимович тотчас скумекал, что к чему, и начал надоедать директору совхоза и главному зоотехнику: «Давайте других хряков! Только межпородное скрещивание спасет положение. Не взявшись за топор, избы не срубишь».

Он уже тогда был большим любителем пословиц.

…«Зачем она об этом? Хочет помочь и приводит черт знает что, дура баба!» Зал как бы колыхнулся слегка, не то приглушенный смешок, не то шепот…

— Сразу понял человек, че к чему, хоть и только-только начинал свое дело, — продолжала между тем Таисия.

«Плетет, не зная чего», — злился Максим Максимович.

— Я вам еще раз прямо скажу… Товарищ Утюмов самый такой, который больше других болел за наше хозяйство и за людей тоже. Не кто-то другой, а именно он чаще всего приезжает к нам. Все, как надо, растолкует и посоветует. С раннего утра и до ноченьки человек крутится, и будто не видят.

«Дуреха, ну и дуреха!»

— Тут зря бросают камешки в его огород. А вот товарищ Лаптев, тот сказал управляющему: «Думайте и решайте сами». А ты начальство или не начальство? Заставляет управляющих…

Она замялась, и тут послышался голос секретаря парткома Весны:

— Принимать самостоятельные решения.

— Да! — подтвердила Таисия. — А ты подскажи.

Утюмов никак не думал, что Таисия такая дура.

— Надо бы пожалеть, стока работает…

Он окончательно убедился, что его заключительное слово уже ничего не изменит, как бы ни было удачно продумано.

Лаптеву казалось, что время отсчитывает свои минуты слишком уж торопливо, подозрительно убыстрение, не замечаешь, как и недели проходят, и он дивился, до чего же длинным казался ему день в далеком детстве… Столько месяцев прошло, а будто недавно приехал, будто только-только обживаться начал, привыкать к новому месту.

Сбылась, наконец, мечта Утюмова: получил назначение — переехал в город, стал начальником цеха ширпотреба на заводе и, как говорят, был в общем-то доволен, хотя поначалу вздыхал, на кого-то жаловался, видимо, рассчитывал на лучшую должность.

Лаптева вызвал к себе секретарь райкома партии и сказал: «Думаем утвердить вас директором совхоза».

Он ждал этих слов, но нельзя сказать, чтоб обрадовался им: условия работы в Новоселово действительно тяжелые, а со здоровьем опять стало плоховато. Туберкулез особенно его не беспокоил, но появилось другое: временами сильно кружилась голова, идешь и покачивает тебя в стороны, как пьяного, видимо, начинался или уже начался атеросклероз. Лучше бы работать зоотехником.

Когда много лет назад его утверждали директором МТС, то кто-то из работников облсельхозуправления сказал с усмешкой:

— Зоотехник, а идете в эмтээс. Конечно, с машинами легче, чем с животными. Заменил какую-нибудь детальку и снова — в ходу. А с животными — нет! Тут сама природа трудилась миллионы лет, тут посложнее.

И сейчас ему часто вспоминаются эти слова: «Тут посложнее». Так оно! Но, пожалуй, самое сложное — наука управления, а по ней даже и учебников не найдешь.

«Что ж ты раздумываешь, чего боишься? Может, тебе ларек с квасом дать?» — так сказали Лаптеву в райкоме.

И странно: реплика о ларьке подействовала на Ивана Ефимовича сильнее, чем самые умные слова «о необходимости» и «об обязанностях… гражданина».

При новой должности он чувствовал себя почти так же, как и прежде. Только!.. Только завтракать ему теперь совсем не хотелось… аппетит приходил к вечеру, и это было верным признаком того, что дела в совхозе вроде бы идут нормально.

Иван Ефимович отменил, наконец, общесовхозные планерки. Собрания должны помогать работе, учить деловитости, нескончаемая болтовня, как и лень, страшно опасна.

Создали постоянно действующее экономическое совещание. Лаптев до сей поры с удовольствием вспоминает то самое первое совещание, весь тот день.

Была объявлена тема доклада: «Об итогах работы за прошедший месяц по прямым затратам на центнер продукции».

Людей годами приучали говорить «в общем и целом», а тут — на тебе! — рентабельность, себестоимость, хозрасчет.

Лаптев говорил:

— В красном уголке Травнинской фермы после ремонта надо было протопить печь. Для этого хватило бы нескольких поленьев, а здесь списали и провели по отчету кубометр дров. Напомню, кстати, что здесь за март, когда было уже сравнительно тепло, на отопительную печь в том же красном уголке списали ни много, ни мало — сорок кубометров. На одну печку сорок кубометров! Да такого количества березовых дров для всего Травного хватило бы с избытком. Что вы скажете на это, товарищ Вьюшков?

— А какая была печка-то? — нервно выкрикнул Вьюшков. — Неисправная она была.

— На каждый полевой домик для свиней в Травном списано по четыре кубометра теса. А должны расходовать только ноль целых семь десятых кубометра. Может быть, в Травном домики более крупные и запускают в каждый из них не одну матку с поросятами, а по десять? Нет, разумеется. Снова убытки и не малые — более восьмидесяти рублей от домика. Я хочу еще раз спросить товарища Вьюшкова: почему вы подписываете документы, не проверяя?

— Надо учиться бережливости и экономии. Рабочий застеклил окна в свинарнике, проверить, хорошо ли. И сколько пошло стекла… Если три листа, так и запиши три, а не пять или десять. Работай больше головой, не суетись и не создавай нервозную обстановку.

Он говорил о многие фермах, критиковал не одного Вьюшкова, но, кажется, только Вьюшков принял так близко к сердцу последнюю фразу: «Работай больше головой…» — заподергивал неврастенично плечом, и Ивану Ефимовичу стало вдруг жаль этого человека: был хорошим шофером, а вздумалось же сделать его плохим управляющим!

Кое-кто по-старому голословно заявлял:

— Коллектив фермы примет все необходимые меры к тому, чтобы в кратчайший срок ликвидировать отставание, в котором мы находимся на сегодняшний день…

— Рабочие и специалисты полны решимости добиться новых успехов…

Слова, слова, одни пустые слова, как скорлупа от семечек.

Лаптев снова выступил и сказал уже резче:

— Это бесплодное прожектерство. Каких «новых успехов» вы хотите добиться? Никаких успехов нет. Вот цифры…

Потом — уже в разных комнатах, отдельно друг от друга, животноводы, полеводы, бухгалтера, плановики решали, как сказал Лаптев, «узкоспециальные вопросы».

Работу начинали в десять, минута в минуту. Лаптев коротко, как бы мимоходом, сказал о точности, которой отличались великие люди («по ним проверяли часы»).

Птицын отмалчивался; пришел точь-в-точь, сел и — будто бы нездешний… Изредка переспрашивал: «Как вы сказали?», «Как?».

Дешевый прием: стремление подавить собеседника, придать себе весу. И лопнуло терпение у Лаптева, грубо спросил его:

— Вы что, плохо слышите?

Но Птицын отмалчивался до тех пор, пока новый директор не издал приказа о людях, «раздувающих личные хозяйства»; суть приказа: держи животных столько, сколько разрешено законом, иначе тебе будет худо.