Елизавета Драбкина - Кастальский ключ Страница 21

Мы знаем, с кем был Пушкин 14 декабря. Но совсем иным был Карамзин. «Я, мирный историограф, — писал он об этом дне и о себе самом, — алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятежа».

Недаром Пушкин писал, что в последний период своей жизни Карамзин был для него «чужим».

…Четырежды появляется на страницах «Бориса Годунова» тень Грозного, которая усыновила в пушкинской трагедии всех и вся: и Басманова с его двуличием, и лукавого Шуйского, и предателя Гаврилу Пушкина, и хитрюгу Варлаама, и мнимо бесстрастного и беспристрастного летописца Пимена, и озорной интерес толпы, собравшейся у стен Новодевичьего монастыря в момент избрания Бориса на царство, и Самозванца, и самого Бориса.

В первый раз ее черный силуэт возникает во время встречи Бориса с патриархом и боярами. Борис лишь только что дал согласие принять венец и бармы Мономаха. «Обнажена моя душа», — говорит он патриарху и боярам, заверяя их, что приемлет власть «со страхом и смиреньем».

Пред ним словно два пути, две системы правления:

Сколь тяжела обязанность моя!Наследую могущим Иоаннам —Наследую и ангелу-царю!..

Какой из этих путей изберет Борис?

Путь Федора, обещает он боярам.

Тень Грозного вновь возникает в беседе. Пимена с будущим самозванцем. Когда-то здесь, в этой самой келье Чудова монастыря, он посетил многострадального Кирилла и запомнился Пимену. Запомнился не как грозный царь, но как человек, который несет в себе черты своего сына Федора

…здесь видел я царя,Усталого от гневных дум и казней.Задумчив, тих сидел меж нами Грозный…

И плакал он. А мы в слезах молились,Да ниспошлет господь любовь и мирЕго душе страдающей и бурной…

Напрасно, напрасно давал Борис клятву, что он не пойдет путем Ивана Грозного: «…он правит нами, как царь Иван (не к ночи будь помянут)», — вырывается у Афанасия Пушкина в разговоре с Василием Шуйским.

Что пользы в том, что явных казней нет,Что на колу кровавом, всенародноМы не поем канонов Иисусу,Что вас не жгут на площади, а царьСвоим жезлом не подгребает углей?Уверены ль мы в бедной жизни нашей?Нас каждый день опала ожидает,Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы…

Все мрачнее становится Борис, все сильнее кипит в нем черная кровь гнева и озлобления:

Живая власть для черни ненавистна.Они любить умеют только мертвых…

И тут тень Грозного во всю ширь расправляет свои черные крылья. Борис раскрывает душу перед Басмановым, который завтра его предаст. Прошло лишь немного лет, но как изменилось его отношение к Грозному!

Лишь строгостью мы можем неусыпнойСдержать народ. Так думал Иоанн,Смиритель бурь, разумный самодержец,Так думал и его свирепый внук. Нет, милости не чувствует народ:Твори добро — не скажет он спасибо;Грабь и казни — тебе не будет хуже.

Начав с отрицания Иоаннова пути, Борис кончает признанием этого пути единственно разумным.

Таков закон истории, заложенный, подобно року, в самой природе самодержавия и единовластия.

1598 год. Москва. Кремлевские палаты. Шуйский и Воротынский.

Наряжены мы вместе город ведать,Но, кажется, нам не за кем смотреть:Москва пуста…

Все происходит в атмосфере доносов. За каждым действующим лицом маячит призрак казни — его близких, обезглавленных при прежних царствованиях; его самого, обреченного в недалеком будущем быть заколотым, повешенным, четвертованным.

Сквозь пушкинский текст проступают кровавые письмена, которыми начертана картина неограниченной тирании, опирающейся на расправы и насилие над всеми, кто пытается оказать ей сопротивление.

Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.На площади, где человека триСойдутся, — глядь — лазутчик уж и вьется,А государь досужною пороюДоносчиков допрашивает сам…

Саша, любимый брат Саша!

Во имя чего он безоглядно, напропалую пошел на смерть? Оправдан ли террор как метод борьбы за переустройство мира? Что дало бы убийство Александра III народу, если б замысел заговорщиков был успешно осуществлен?

Цари не раз уже сменяли один другого. Ивана Грозного сменил безвольный Федор. Потом на троне оказался Борис Годунов. За ним — Лжедмитрий, Василий Шуйский, династия Романовых. Но самодержавие осталось самодержавием. Как и тогда, когда вместо убитого народовольцами Александра II самодержцем всероссийским стал Александр III.

А народ?

Все так же далек он от власти, власть так же далека от него. Те же плети полосуют его спину. Тот же голод терзает его. Те же цепи сковывают руки и ноги. То же ярмо на его шее.

«Народ безмолвствует».

Как же разомкнуть его уста? Как добиться того, чтоб он заговорил, но заговорил не слепым языком бунта, бессмысленного и беспощадного, а так, как должно было ему заговорить, чтобы выйти на единственный путь, который приведет его к победе?

И где тот путь? «Куда ж нам плыть?..»

…На протяжении всей экзаменационной сессии, длившейся с 5 мая до 6 июня, Володя Ульянов сдавал экзамен за экзаменом, получая по всем предметам пятерки, за исключением логики, по которой ему была поставлена четверка. Он сдавал экзамен в день, когда по всему Симбирску было расклеено официальное сообщение о суде и смертном приговоре но делу 1 марта 1887 года и когда, куда б он ни бросил взгляд, он видел имя Саши и слова: «Приговор приведен в исполнение». Он сдавал экзамены, когда местные власти предприняли шаги, чтоб выселить семью Ульяновых из города. Он сдавал их, когда одетая в глубокий траур Мария Александровна, сопровождаемая Анной Ильиничной, вернулась из Петербурга. Сдавал настолько блестяще, что был удостоен золотой медали.

Тотчас по окончании экзаменов семья Ульяновых навеки покинула Симбирск.

Осенью Владимир Ульянов поступил в Казанский университет. Принял участие в первой же стычке студентов с университетским начальством. Был арестован, исключен из университета, выслан в Кокушкино, где отбывала ссылку его старшая сестра Анна.

Снег, снег, снег… Поля, утонувшие в снегу, туманное зимнее марево, тишина, дальний звон бубенцов, ямщик, привозящий редкую почту.

Так «в глуши, во мраке заточенья» кончился этот страшный год, который был начат отвратительным глумлением над памятью Пушкина, взрывом народной любви к нему и, как черным крестом, перечеркнут гибелью Саши.

Много пережил, много передумал, многое понял Володя Ульянов за этот долгий, тяжелый год.

Когда я думаю о Ленине, мне кажется, что на протяжении этого года в нем происходило бурное созревание тех духовных и умственных сил, которое, будучи подготовлено всем заложенным в его натуре, сделало его Лениным.

…Дальше были Самара, сдача экстерном университетских экзаменов, переезд в Петербург, «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

Муза истории, божественная Клио, любит устраивать сшибку событий и дат.

Приговор о ссылке Ленина в Восточную Сибирь был подписан 29 января 1897 года, в шестидесятую годовщину смерти Пушкина.

Три года спустя, тоже в день пушкинской годовщины, для Ленина закончился срок ссылки. На следующий же день на малорослых сибирских лошаденках он отправился в путь в Россию.

Местом своего жительства он избрал Псков: университетские города и промышленные центры были для него закрыты. Огромным достоинством Пскова была его близость к Петербургу и к западной границе. Отсюда было проще, чем из других мест, поддерживать связь с подпольными центрами. Отсюда было легче бежать.

…Ленин приехал в Псков 26 февраля 1900 года с утренним поездом. Мимо казарм Иркутского полка, мимо каторжной тюрьмы, именуемой арестантскими ротами, мимо винного завода он поехал по имевшимся у него адресам в поисках пристанища.

Садясь в сани, он обратил внимание на обветшалый дом, на стене которого была укреплена доска с надписью:

«В этом доме временно проживал Александр Сергеевич Пушкин».

Так они встретились на старинной псковской земле!

Глава пятая

Ленин приехал в Псков, когда прошло меньше года после столетия со дня рождения Пушкина.

В газетах и журналах появилась рубрика: «В ожидании пушкинских дней». Запорхали статьи и статейки. Готовились литургии и панихиды. Кто-то что-то кому-то телеграфировал. Потек елей, еще более густой, чем во время предыдущих юбилеев. Уж на что солидны «Русские ведомости», стяжавшие славу «профессорской газеты», но и они засюсюкали не хуже других.