Карл Проффер - Ключи к "Лолите" Страница 23

…наш бедненький роман был на мгновение отражен, взвешен и отвергнут, как скучный вечер в гостях, как в пасмурный день пикник, на который явились только самые неинтересные люди, как надоевшее упражнение, как корка засохшей грязи, приставшей к ее детству{140}. [с. 333–334]

В этом смысле действительно надо пожалеть старика Гумберта; в момент безысходной грусти Гумберт вполне мог счесть жизнь романтическим посланием, написанным впотьмах некой анонимной тенью (сходная мысль есть в "Бледном пламени", строки 235–236, и в Комментарии к "Евгению Онегину", III, 145). Но Гумберт неоднократно напоминает нам, что он поэт; только поэт способен написать подобный пассаж. И только Набоков не мог оставить его столь прямолинейно-унылым на всем протяжении — обратите внимание на каламбур: "надоевшее упражнение" (a humdrum exercise) прочитывается еще и как "опыт Гумберта" (a Humbert exercise).

7

Некоторые другие особенности стиля «Лолиты» я затрону лишь вкратце. Диалог часто приводится без интерполяций рассказчика, без "сценических указаний". Толстой, впадавший в противоположную крайность, редко позволял своим персонажам произнести несколько предложений подряд без продолжительных комментариев по поводу мимики и жестикуляции собеседников, без описания тонких оттенков интонации каждого говорящего, без упоминания о самых незначительных перемещениях героев в пространстве, без разбора внутренней мотивации их действий и без передачи мыслей каждого из них. Набоков же склонен представлять последовательность реплик одним «блоком», избегая объяснений, пока разговор не закончится (или давая пояснения до начала беседы){141}. Даже глаголы речи ("Смотри", воскликнула Лолита и т. д.) используются весьма экономно. Вследствие этого читатель должен внимательно следить за репликами, иначе он утратит нить разговора.

Очень интересный пример дискурсивного перехода иллюстрируется следующим отрывком:

На кухне я достал два стакана (в Св. Алгебру? к Лолите?) и отпер электрический холодильник. Он яростно ревел на меня, пока я извлекал из его сердца лед. Написать всю штуку сызнова. Пускай перечтет. Подробностей она не помнит. Изменить, подделать. Написать отрывок романа и показать ей или оставить лежать на виду? Почему иногда краны так ужасно визжат? Ужасное положение, по правде сказать. Подушечки льда — подушечки для твоего игрушечного полярного медвежонка, Ло! — издавали трескучие, истошные звуки по мере того, как горячая вода из-под крана освобождала их из металлических сот. [с. 122]

Вначале повествование перебивается вставными вопросами внутреннего монолога ("в Св. Алгебру? к Лолите?"). После второго предложения следует отметить переход от прошедшего времени повествования к настоящему времени внутреннего монолога. Беспорядочные телеграфные предложения и изолированные глаголы передают смятение в мыслях Гумберта, когда он осознаёт, что Шарлотта нашла и сумела прочесть его интимный дневник. После слов "по правде сказать" происходит возврат к прошедшему времени повествования, но с интерполяцией фразы, сказанной либо Гумбертом, либо самой Лолитой (об игрушечном полярном медвежонке). Кстати, Гумберт, как и многие другие герои Набокова, отличается слегка шизофренической склонностью говорить о себе в третьем лице. Например:

Гумберт был вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит была той, о ком он мечтал, [с. 30]

Вдовец, человек наделенный исключительным самообладанием, не рыдал и не рвался. Он как будто малость пошатывался, это правда; но он разжимал уста только для того, чтобы сообщать те сведения и давать те разъяснения, которые были безусловно необходимы… [с. 124]

Правда, в последнем случае Гумберт пародирует журналистский репортаж, что, вкупе с расстройством рассудка, более или менее объясняет переход к повествованию в третьем лице. В другом месте Гумберт упоминает, что из чисто художественных соображений внес в рукопись кое-какие изменения — что также может служить оправданием неожиданных смещений повествовательной точки зрения.

Синтаксис Гумберта временами ненамеренно коряв{142}. "Then put back Humbert's hand on the sand", — пишет он вместо "put Humbert's hand back on the sand" ("затем положила руку Гумберта обратно на песок", с. 113).[64] Можно отметить неловкое положение "in a minute" в следующем предложении:

I am going to pass around in a minute some lovely, glossy-blue picture-postcards. (Я сейчас раздам несколько прелестных, глянцевито-голубых открыток. С. 18)[65]

Или не знающее, куда пристроиться, "кое-как":

Валечка — уже к этому времени проливавшая потоки слез, окрашенные размазанной радугой ее косметики — принялась набивать вещами кое-как сундук, два чемодана… [с. 41][66]

Еще примеры:[67]

Голубоглазому доктору Блю, который теперь гладил меня по руке, я в слезах поведал о слишком обильных возлияниях, которыми я считал нужным подбодрять ненадежное, но здоровое, не нуждающееся ни в каких осмотрах сердце. [с. 303]

В то время Лолита еще питала к нему [к кино] истинную страсть… [с. 210]

Вернувшись в холл, я застал там перемену… [с. 157]

Один из синтаксических приемов, наиболее характерных для стиля Набокова, я определяю как "эллиптическую скобочную вставку". Например:

Обстоятельства и причина смерти моей весьма фотогеничной матери были довольно оригинальные (пикник, молния); мне же было тогда всего три года… [с. 18]

…я решил приискать себе деревушку в Новой Англии, или какой-нибудь сонный городок (ильмы, белая церковь), где бы я мог провести литературное лето… [с. 48]

Сходный прием используется в следующем предложении:

Но как билось у бедняги сердце, когда среди невинной детской толпы он замечал ребенка-демона, "enfant charmante et fourbe"[68] — глаза с поволокой, яркие губы, десять лет каторги, коли покажешь ей, что глядишь на нее. [с. 30]

Заметим, что после французской фразы (аллюзия, источник которой мне установить не удалось) синтаксис ломается: предложно-падежные сочетания ("с яркими губами") заменяются именительным падежом, и перед "десять лет каторги" пропущено что-нибудь вроде "можно получить".[69] Безусловно, эти приемы применяются сознательно. Эллиптические конструкции Набокова — слегка перефразируя Гоголя — восхитительны во всех отношениях.

8

О «Лолите» может быть (и, вероятно, будет) написано еще очень и очень много. Французский язык Гумберта, структура и композиция Рамздэльского дневника, его стихотворные опыты, — все заслуживает внимания. Многих тем и мотивов я в этом эссе практически не коснулся. Так, например, Гумберт пытается заняться любовью с Аннабеллой Ли в рощице "тонколистых мимоз"; на двуспальной кровати номера 342 "Привала Зачарованных Охотников", где Ло совращает Гумберта, лежит "бархатистое покрывало пурпурного цвета"; в той же комнате Лолита наполняет зеркало "собственным розовым светом"; Гумберт называет ее "розовой душкой", "дымчато-розовой, долорозовой голубкой", а среди "девочек-пажей, утешительно-призовых нимфеток вокруг моей Лолиты" обнаруживаются Роза Гамильтон и Розалинда Грац — "почетный караул" роз при ее имени в списке учеников Рамздэльской школы, а также Ева Розен — ее нимфетка-подруга по Бердслею. Кроме того, я убежден, что даже те, кто принял «Лолиту» за порнографию, не поняли намеков, проясняющих безмятежно-счастливую гомосексуальную ориентацию Гастона Годэна (см. среди прочих с. 223, 233), который, подобно пастухам Вергилия, несомненно предпочитал перитон мальчика гумбертовским fillettes.[70]

Меня так и подмывало написать несколько слов о характерах Гумберта и Лолиты, но, как указывал Набоков (в предисловии к переводу "Героя нашего времени" Лермонтова), такой анализ не имеет никакой ценности для тех, кто читал саму книгу. Достаточно сказать, что Гумберт в одно и то же время беспечный бездельник, тоскующий страдалец; жрец, поклоняющийся одной лишь красоте; создание, вышедшее из печи творения одетым в платье странствующего ученого; поэт, обессмертивший Лолиту и доказавший, что Пушкин был не совсем прав, утверждая, что

Гений и злодейство —Две вещи несовместные.

Как нет нужды в "исследовании характеров", так и то, что изображается в романе в умеренно-сатирическом ключе — женщины среднего класса, журналы для подростков, кинофильмы, мотели, женские гимназии, летние лагеря, цвета машин, газеты, гитчгайкеры-автостопщики, путеводители, туристические карты, наука, психиатрия, современное сексуальное образование (я называю лишь некоторые реалии), — комментировать не имеет смысла. Резкие наскоки Набокова на Истории с Моралью и Книги-Послания хорошо известны, хотя и не слишком хорошо обоснованы. Есть доля иронии в том, что, настойчиво проповедуя свой взгляд на искусство, Набоков сам впадает в крайнюю писательскую тенденциозность. В этом нет упрека, поскольку, на мой взгляд, не подлежит сомнению, что он является одним из лучших писателей столетия. И для того, чтобы стать зеркалом эпаналепсии,[71] затопляющей весь его роман, тем, кто в этом заинтересован, следует начать и закончить рассмотрение этой книги внимательным и вдумчивым чтением "Лолиты".