Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4 Страница 24

Кончилось тем, что А. А. Беляева принесла деньги в кожаном чемоданчике в банк «Феникс» (или «Финист»?) и, небрежно бросив его на стол, поцеловала директора в лысину, после чего Пётр Васильевич, вторично опрокинув кресло на колёсиках, замычал в слезах, что преклоняется перед великой силой любви и лично просит суд (на этот раз Верховный) отменить решение областного суда. И при Ангелине написал и отправил факсом смиренную просьбу в Москву.

И, представьте себе, через полтора месяца, а именно 17 декабря сего года, молодой человек был вызволен решением Верховного суда из-под стражи.

И они с Ангелиной расписались в кемеровском ЗАГСе. Красавицу ждали на подиумах Парижа (оттуда прилетело уже много телеграмм!), звали в Лондон, а также пригласили в Москву знаменитые кутюрье Зайцев и Юдашкин. Наши патриоты выбрали Москву. Правда, в Москве, как поговаривают знающие люди, платят в десять раз меньше, чем за границей, но Ангелина почему-то наотрез отказалась возвращаться туда. Наверное, повлиял своими знаменитыми речами муж?

Кстати сказать, когда они прилетели в Москву, Сергею Картошкину прямо в аэропорту Домодедово представители трёх издательств — «Вагриуса», «Изографа» и ещё какого-то — предложили написать книгу о его любви, пообещав немыслимые деньги. Так получилось, я стоял рядом. Перед этим мы совершенно случайно познакомились с Сергеем в самолёте. Узнав его в лицо, я робко предложил выпить шампанского за его счастье (Ангелина дремала в соседнем кресле). Он засмеялся, и мы подняли бокалы. И вот когда в аэропорту к нему пристали издатели, он вдруг с улыбкой показал на меня: он напишет!

— Только без права получения гонорара! — воскликнул я.

— Ну, как хочешь, — великодушно кивнул он. Так что, заканчивая свои короткие записи, хочу попросить редакцию журнала «Наш современник», которая, кажется, проявила интерес к этой истории, в случае публикации переслать гонорар по адресу: г. Москва, К-9, до востребования, Картошкину Сергею Ивановичу. Другого адреса они мне из суеверия пока не дали.

А что происходит в нашем городе? Под Новый год из всех открытых в снегопад окон, во всех парках и ресторанах с мигающими лампочками с утроенной силой загремела песенка про сибирячку Ангелину. Да я и сам порой, когда жить не хочется, бормочу простенькие слова этой песенки — и некий волшебный свет загорается передо мной:

Ангел, Ангел, Ангелина,унеси меня на небоиль верни меня на землю,поцелуем умертвив.Буду я лежать под ивой,хоть и мёртвый, но счастливый,Ангел, Ангел, Ангелина—мой божественный мотив!

Эльвира Частикова Валерий Прокошин

Вечный диалог

Поэт Валерий Прокошин ушёл в феврале, не дожив до своего первого юбилея—50-летия, которое должно было исполниться в конце декабря 2009-го. Живший в калужском Обнинске, он, с одной стороны, обитал недалеко от Москвы и нередко наезжал туда, а с другой — так и не прибился к столичной тусовочной «стае». Да и стихи его говорят о том, что вряд ли при всём желании он мог бы этой «стае» соответствовать. Неслучайно Прокошина записал в «дикоросы первого призыва» собиратель талантов глубинной России, поэт Юрий Беликов. Валерий — автор нашего журнала, и его стихотворные публикации неизменно вызывали жгучий интерес читателей. Долгие годы одной из близких душ Прокошина была поэтесса Эльвира Частикова, с которой они часто издавали сборники «на пару», перекликающимся дуэтом. Отдавая дань памяти замечательному поэту Валерию Прокошину, мы посчитали возможным, перед тем как читатель погрузится в его стихи, опубликовать её мысленный диалог с ушедшим другом.

Редакция «ДиН»

«Жизнь мою отпустили морозы…»

(интервью, взятое после смерти)

Когда-то давно Валерий Прокошин написал: «У поэта всегда есть ответ, на который пока нет вопроса». Выходит, что никогда не поздно его задать? Даже сейчас, когда мне особенно не хватает Валеры, потому что на смену первой, ошеломляющей, сбивающей с ног вести об уходе является вторая — болевая, изводящая…

— Что же это такое, Валера? — спрашиваю я и наугад распахиваю его книгу «Между Пушкиным и Бродским».

Я ушёл от всех, кого любил…

— Но как же так, почему?

С точки зрения абсурдаВ этом тоже есть успех.

— Да уж, знаю я эту твою точку зрения. А с позиций реальной жизни?

Жизнь нереальна, пока мы живём.

— В моих руках как раз неоспоримый факт твоей жизни — стихи. Всё ли ты успел сказать?

Я выдохнул полжизни прокуренным нутром.

— На вторую половину не хватило воздуха, времени? Ты говорил, что за последний год не выдохнул ни строчки.

Это время — просто пропуск В мир несбыточный, как сон.

— Но что-то же сбылось?

Ментальность, харизма, дурные привычки, как встарь, Способность к предательству, преданность делу и слову, И слёзы, и ангельский стыд…

— Не всё хочется перечислять, так ведь?

Не хочу вспоминать эти пьяные сны,Явь с придурками, дом с дураками,И почти несусветную «точку росы»…Два в одном: Гоголь & Мураками.

— Сны, может, и пьяные, а жизнь тебе выпала на редкость трезвая. «Продолжалось время простых человеческих драм», — как ты сам написал в стихотворении «Акакий Акакиевич». Кстати о Гоголе. Мы как раз отмечаем его двухсотлетие. Что ты для себя понял, прочитав всего Николая Васильевича?

Чтоб каждая тварь, чтобы каждую божию тварьЛюбили, любили, любили любили любили.

— Меня потрясают твои ответы. Сейчас они кажутся истиной в последней инстанции. Так и есть? Позволено ли тебе подавать знаки, посылать весточки нам?

Текст не имеет силы той, что, допустим, свет.Детской слезою илиГорстью февральской пылиАнгел пришлёт ответ.

— Эта февральская пыль, этот разлучный месяц… Как ты вычислил его, угадал, почувствовал?

Нынче февраль, как огонь пятипарусный,лик обжигает до слёз.

Здесь всё время зима,Даже если стоишьВ трёх шагах от июля.

— Нет-нет, ты замерзал, не мог согреться, и всё время проговаривался про неотступность именно февраля:

С крыш сползает февральский парик,

За окном непролазная тьма,и февраль, и сугробы по пояс,

А февраль поимел с пурги…,

Оставляя следы меж февральских сугробов из хлорки,

И февраль лошадиною мордой над нами покачивал….

Ты даже рассказал мне сон, который приснился тебе 17 февраля 2008 года. Ты видел себя юного, красивого, с длинными до плеч волосами — не в зеркале, а как живого персонажа, находясь рядом и будучи самим собой, уже зрелым человеком, но больным, облысевшим от «химии», сегодняшним. Этим сном с точностью до дня за год обозначена дата твоей смерти. Выходит, как поэт ты способен предвидеть?

Здесь, посреди российских жгучих зим,Так сладко быть среди своих чужимИ наблюдать за будущим с крыльца…

— Насколько я в курсе, ты не хотел знать своего будущего, даже чтобы оно случайно промелькнуло перед глазами. Тебе милее было оборачиваться назад — к прошлому. Потому что оно незыблемо и уже состоялось?

Всё условно в этом мире, где враждуют половины,Но библейские сюжеты так и ждут в конце пути.Здесь над нынешним событьем вьются прошлые причины,И легко уйти от жизни, а от смерти не уйти.

— Увы! Но остаётся память.

Память — это магический клей:Скрип ведра или шорох полозьев,Сытный запах пшеничных колосьевИ подсолнечных — с солью — полей…

— Вот мы и дошли до образа Родины. Здесь, как считают откровенные патриоты (к которым ты не относишься, ибо сокровенное не превращал в лозунги), ты наиболее уязвим. Они хотят умереть, до смерти боясь смерти, в России, а не где-нибудь. Ты же заявляешь: