Елизавета Драбкина - Кастальский ключ Страница 24

Однажды отец поразил меня. Мы гуляли в лесу, он запел романс на слова пушкинского «Пророка», но вдруг прервал себя и начал сыпать, как горохом, беспорядочным набором дробей: 1/7, 12/3, 5/6, 14/8 — так без конца.

На мой удивленный взгляд он ответил:

— Это слова Ленина из «Что делать?». «Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения…» Впрочем, — добавил отец, — это же можно выразить и другим числовым рядом. Например: 7/19, 9/45, 1/9, 7/3, 3/8 — ну, и так далее.

— Ничего не понимаю, — сказала я.

— Все очень просто, — ответил отец. — Слова Ленина зашифрованы разными кодами: в первый раз по пушкинскому «Пророку», во второй — по стихотворению «19 октября». Помнишь?

Друзья мои, прекрасен наш союз!Он как душа неразделим и вечен —Неколебим, свободен и беспеченСрастался он под сенью дружных муз.Куда бы нас ни бросила судьбина,И счастие куда б ни повелоВсе те же мы: нам целый мир чужбина;Отечество нам Царское Село.

Отец объяснил, что в годы подполья партийные работники пользовались в переписке шифрами, в основе которых лежали стихи, чаще всего Пушкина. Что сам он имел в переписке с Лениным свой «персональный шифр» — «Пророка».

«19 октября», элегию «Безумных лет угасшее веселье…», Эпиграмму «Лук звенит, стрела трепещет…»

Легко понять, как заинтересована была я, когда, изучая дела департамента полиции, прочла, что при аресте одного из старейших членов нашей партии, В. П. Ногина, у него было отобрано письмо в редакцию «Искры», в котором он просил обратить особое внимание на ключ шифра и предлагал употреблять как ключ стихотворение Пушкина «Калмычке».

Эти два подчеркнутых слова были в письме зашифрованы и расшифрованы департаментом полиции.

Архивные фонды охранного отделения и департамента полиции, относящиеся к делу «Искры», весьма обширны. И даже при поверхностном ознакомлении с ними то и дело наталкиваешься на имя Пушкина: то это его поэтические образы, то шифры тайной переписки.

Подпольная Россия крепко его любила и хорошо знала.

В этой связи мне вспоминается рассказ А. И. Шаповалова — того самого, который жил с Ленгником в Тесинском, когда туда приезжал Ленин.

Александр Исидорович Шаповалов всем своим обликом, жизнью, духовной статью принадлежал к героическому поколению рабочих-революционеров, родившемуся вместе с волной рабочего движения последнего десятилетия прошлого века.

Он прошел путь, который, говоря словами Сент-Экзюпери, можно назвать путем человека от полной слепоты к полной зрячести. Совсем юношей познакомился с представителями революционного подполья, попал в кружок, втянулся в работу, превратился в революционное бродило своего завода, участвовал в забастовках, первым попадал под расправу, в «черные списки», в тюрьму, сделался профессиональным революционером, участвовал в боях на баррикадах 1905 года.

«Готовясь к революционной деятельности, — писал о себе Шаповалов, — я составил себе представление о своем будущем, что мне, как рабочему, «гордому и непримиримому», каким я надеялся сделаться, борцу за освобождение рабочего класса, предстоит неизбежная гибель, на которую я добровольно обрек себя, или на виселице, или в глухой тюрьме, или от голода…»

Кроме того, он обладал бесспорным литературным талантом. Его биографическая книга «В борьбе за социализм» принадлежит к числу лучших произведений этого рода.

У книги этой своеобразная поэтика, в которой раскрывается душа ее автора. Прочтем хотя бы строки, в которых он рисует приход сибирской зимы:

«Над Тубой поднимался пар, и по поверхности реки неслись… сначала мелкие льдинки, а затем показались и огромные льдины. Туба ломала и крошила ледяные оковы, но мороз заковывал ее, как жестокий неумолимый тюремщик, в еще более толстые цепи… Придя однажды, я увидел мертвую равнину там, где еще вчера слышались треск и шорох. Только нагроможденные друг на друга огромные льдины напоминали собой как бы покинутые баррикады и говорили о недавней борьбе».

Я слышала рассказ Александра Исидоровича Шаповалова, как он агитировал в своей рабочей казарме, читая вслух и комментируя «Сказку о рыбаке и рыбке».

Дура дурой сидит ленивая старуха у разбитого корыта, тридцать лет и три года прядет свою пряжу, а старик ее кормит — ловит неводом рыбу.

И вот в невод старика попадает рыбка, не простая — золотая. Рыбка, которая говорит человечьим голосом: «Отпусти ты, старче, меня в море! Дорогой за себя дам откуп: откуплюсь чем только пожелаешь».

Старик добр и бескорыстен. Не надо ему никакого откупа! «Ступай себе в синее море, — ласково говорит он рыбке, — гуляй там себе на просторе».

Но, на беду свою, вернувшись домой, в землянку, он простодушно рассказывает старухе о рыбке и ее словах. У старухи свой взгляд на вещи, она обрушивает на старика каскад брани: и дурачина-то он и простофиля.

Попервоначалу ее желания невелики: она просит только новое корыто взамен разбитого. Но, получив корыто, начинает браниться еще пуще: подавай ей новую избу. Избы ей тоже становится мало, не желает она больше быть черной крестьянкой, хочет быть столбовою дворянкой.

Казалось бы: нажрись, угомонись, утихни ты, столбовая, рукастая, загребущая!

Но нет! Старуха еще пуще вздурилась: мало ей быть дворянкой, она хочет быть царицей, а потом владычицей морской.

Выйдя на берег, старик видит на море черную бурю, сердитые, вздутые волны, которые так и ходят, так воем и воют.

Что есть ты, море? Просто море? Просто синее? Нет, ты море людское, народное, человеческое.

И кто ты, рыбка, золотая рыбка? Ты владычица, но на тебе нет царских регалий. Ты всесильна, щедра, ласкова, верна своему слову, благородна, полна сочувствия к бедолаге-старику, которого вконец загнала проклятая старуха.

Но старуха покушается на твою свободу. И, услышав о ее домогательствах, ты уходишь в глубокое море.

Долго стоял старик у моря, долго ждал он ответа, не дождался, к старухе воротился —

Глядь: опять перед ним землянка;На пороге сидит его старуха,А пред нею разбитое корыто.

— Вот так и наши цари и дворяне останутся у разбитого корыта, если мы, рабочий народ… — говорил Шаповалов и от сказки-зачина переходил к прямой политической агитации.

Среди зашифрованных по пушкинским произведениям документов нашей партии встречаются и чисто лирические («Брожу ли я вдоль улиц шумных…»), и главы «Онегина», и монолог Пимена: «Еще одно последнее сказанье», и ода «Вольность». И письмо из Москвы в Женеву, зашифрованное по стихотворению Пушкина «Предчувствие».

Письмо это посвящено попыткам Зубатова отколоть рабочих от влияния интеллигенции, противопоставить рабочее движение студенческому, стравить их между собой.

К письму приложена прокламация Московского комитета нашей партии о зубатовщине, обращенная ко всем рабочим:

«Долго ли это общество (зубатовское. — Е. Д.), этот обман может существовать? — спрашивала прокламация. — Нам не трудно ответить: до первого столкновения рабочих с капиталистами, и скоро, как в сказке о рыбаке и рыбке, мы увидим вместо «народного дворца» разбитое корыто…»

В моих руках трепещет листок тонкой бумаги с расплывшимися лиловыми строками, размноженными на гектографе. Я читаю:

«Товарищи, нам хорошо известно, как эта интеллигенция без жалованья, без награды подготовила целую сеть рабочих кружков… Как в Петербурге та же интеллигенция руководила одновременно прекращением работ на тридцати фабриках, и правительство вместе с хозяевами вынуждено было дать фабричные законы об уменьшении рабочего дня для всей России… В течение многих лет интеллигентные товарищи… не щадя своих сил, своего счастья, идут за наше освобождение, в тюрьмы и в ссылку… А сколько людей великого ума и таланта отдают свои знания народному горю!..»

В середине мая 1900 года Ленин получил заграничный паспорт. Но до отъезда он хотел непременно повидаться с петербургскими друзьями.

Совсем как некогда Пушкин, он решил «самоволкой» съездить в Питер. Ему удалось благополучно добраться до города, кое-кого повидать, переночевать, но утром, едва он вышел из дому, его настигла судьба. На этот раз она явилась в лице здоровенных охранников, подстерегавших Ленина, засев в соседних подворотнях. Они накинулись на него сзади, как клещами, схватили под руки.