Дональд Джонсон - Миры и антимиры Владимира Набокова Страница 25

Аналогия с шахматной задачей, видимо, имелась в виду автором, когда он писал автобиографию «Память, говори». Вскоре после публикации этой книги в 1951 году Набоков сказал в одном из интервью: «Меня интересовали тематические линии моей жизни, напоминающие литературу. Эти воспоминания стали точкой пересечения безличной формы искусства и очень личной истории жизни. Это литературный подход к моему прошлому… Для меня это нечто вроде сочинения задачи. Я сочиняю шахматные задачи».{86} Это отношение также отражается в одном из немногих упоминаний в автобиографии романов Набокова. Набоков сравнивает трудности, возникающие при рассказе о своем покойном брате, с «запутанными поисками Себастьяна Найта (1940), с их беседками и матовыми комбинациями…» (СА 5, 536). Роман «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», в котором автор рассказывает о своих «поисках» единородного брата, насквозь пронизан шахматными аллюзиями, так что Эдмунд Уилсон даже думал (и был неправ, согласно автору романа), что эта книга — литературная игра в шахматы.{87}

Почти во всех романах Набокова используются шахматные образы. В раннем романе «Король, дама, валет» Марта и племянник ее мужа Франц сговариваются убить мужа. На рождественской вечеринке любовники двигаются по паркетным шашечкам пола гостиной следующим образом: Франц пересекает комнату по диагонали, а Марта — по прямой и по косой. В шахматах так двигаются конь и королева, и описание этой сцены быстро развивается в сложную шахматную аналогию, предвещающую их объединенную атаку на короля. Не случайно Франц, валет по названию, выступает тут в роли странствующего рыцаря на коне.{88} Настоящие партии в шахматы также часто встречаются в романах. В «Лолите» Гумберт Гумберт, играя в шахматы с коллегой Гастоном, видит «вместо доски квадратное углубление, полное прозрачной морской воды с редкими раковинами и каверзами, розовато светящимися на ровном мозаичном дне, казавшемся бестолковому партнеру мутным илом и облаком сепии» (СА 2, 286). Восторги Гумберта по поводу своей проницательности преждевременны, так как когда игра заходит за половину, он узнает из телефонного разговора, что Ло опять пропустила урок музыки, и он проигрывает свою королеву извращенцу Гастону, а в недалеком будущем проиграет Лолиту Куильти.{89}

Одна из любимых шахматных фигур Набокова — Solus Rex. Это название относится к особому классу шахматных задач, когда атакуется черный король, единственная черная фигура на доске. Как и во всех обычных шахматных задачах, он приговорен к тому, чтобы получить шах и мат в несколько ходов. Вопрос заключается не в том, потерпит ли он поражение, но в том, сколько на это уйдет ходов, и даже это предопределено автором задачи. Этот шахматный образ имеет очевидное отношение к фигуре обреченного гроссмейстера Лужина в романе «Защита Лужина», и это выражение было использовано для названия незаконченного романа Набокова о художнике, который считает себя обреченным правителем мифической страны. В романе «Бледное пламя» Кинбот сравнивает положение короля Карла до его бегства из Земблы с позицией, «которую шахматный композитор мог бы назвать „король в западне“, в позиции типа solus rex» (СА 3, 382). Далее, последняя ссылка в Указателе на Карла II (который подписывает свои королевские декларации маленькой черной короной) — Solus rex, 1000; весьма необычная ссылка, если учесть, что в поэме всего 999 строк. Также следует вспомнить, что Кинбот безуспешно настаивает на «Solus rex» в качестве названия поэмы Шейда (СА 3, 529). Та же фигура снова появляется в романе «Пнин», где побег короля Карла из «Бледного пламени» получает смутное предзнаменование в двойном сне, который видят Пнин и сын его бывшей жены Виктор Винд. Каждый видит во сне, как Пнин-король, Solus Rex, скрываясь от революционеров, ожидает судно, которое его спасет (СА 3, 78–79 и 100–101). Джеральд Адамсон, персонаж, похожий на Джона Шейда в романе «Смотри на арлекинов!», также мимоходом называется Solus rex (CA 5, 236).

Предыдущие примеры шахматных образов в произведениях Набокова ограничены конкретными случаями или героями. Хотя эти примеры и производят впечатление, они не дают представления о главном направлении шахматной темы в творчестве Набокова.

Набоков помещает литературную деятельность и сочинение шахматных задач в одну главу своей автобиографии, и он вполне ясно дает понять, что между этими двумя темами существует связь. После описания экстатической муки сочинения задачи он замечает, что настоящая борьба в шахматных задачах, как и в романах, разворачивается не между черными и белыми (и не между героями), но между сочинителем и разгадчиком (или между писателем и читателем) (СА 5, 567). Эта параллель снова подчеркивается при сравнении сочинения шахматных задач с написанием «тех невероятно сложных романов, где автор в состоянии ясного безумия ставит себе единственные в своем роде правила и преграды, которые он соблюдает и одолевает с пылом божества, строящего полный жизни мир из самых невероятных материалов» (СА 5, 568). То, что в число этих «невероятно сложных романов» входят и его собственные, подтверждается уже цитировавшимся ранее ответом автора на вопрос французского журналиста о генезисе «Лолиты»: «Знаю только, что то была некая задача, которую мне хотелось решить, найти ей экономное и элегантное решение, как в шахматных этюдах, где необходимо следовать определенным правилам» (НоН). После разговора о «Защите Лужина» он говорит, что он — сочинитель шахматных задач, а сочинение задач и игра в шахматы — это разные вещи, и подтверждает, что более или менее сознательно рассматривает каждый роман как литературную шахматную партию.{90}

Как и многие писатели, Набоков использовал метафору «жизнь — шахматная партия» и образы людей — безмозглых пешек, передвигаемых по доске в соответствии с непредсказуемыми замыслами богоподобных игроков. Наиболее запоминающееся употребление Набоковым этой метафоры встречается в поэме «Бледное пламя». В сцене, о которой мы уже говорили, Шейд только что узнал, что его предполагаемое свидетельство бессмертия — всего лишь опечатка, но поиски «соотнесенного узора» в игре жизни — это компенсация, даваемая художнику, максимально возможное приближение человека к богам: «Не важно, кто. К нам свет не достигает / Их тайного жилья, но всякий час, / В игре миров, снуют они меж нас: / Кто продвигает пешку неизменно / В единороги, в фавны из эбена?» (СА 3, 334). «Защита Лужина», главный шахматный роман Набокова, — это рассказ о безуспешной попытке гроссмейстера отгадать намерения шахматных богов и понять узор собственного существования. Как ни странно, не гроссмейстер Лужин оказывается наиболее чутко настроенным на отгадывание узоров, исходящих из тайного обиталища богов, а Федор Годунов-Чердынцев, молодой писатель и любитель шахматных задач, герой романа «Дар». Федору, самому счастливому из героев Набокова, удается не только разгадать шахматный узор своей жизни, но и перевоплотить его в своем искусстве. Значение художника как активного посредника между двумя мирами — центр эстетической космологии Набокова, а шахматы — еще одно игровое поле, используемое автором для того, чтобы исследовать природу сознания и роль искусства и художника.

Текст и пред-текст в «Защите Лужина»

«Защиту Лужина» (1930) многие считают первым зрелым романом Набокова; книга была хорошо принята в эмигрантском сообществе даже теми критиками, которых до этого отталкивала намеренная искусственность его более раннего романа «Король, дама, валет».{91} Казалось бы, в «Защите Лужина» есть некая человеческая теплота, недостаток которой ощущается в других произведениях Набокова, но при более пристальном рассмотрении это ощущение человечности оказывается несколько иллюзорным. Никто из героев, кроме немногословного Лужина и его жены, не обладает глубиной личности, а большинство из них даже не имеет имен. Возможно, именно беспомощность гроссмейстера Лужина как в повседневной жизни, так и в играемой им шахматной партии с безумием делает его одним из самых симпатичных героев Набокова. И все же, несмотря на беззащитность и очарование главного героя, «Защита Лужина» — один из самых механистических романов Набокова, причем узоры, лежащие на поверхности, довольно схематичны. Как мы увидим далее, узорообразование происходит не на уровне сюжета романа, а более глубоко.

Сюжетная линия романа проста. В начале романа Лужин — одинокий, замкнутый десятилетний мальчик, проводящий лето в семейном имении под Петербургом. Лето закончилось, и отец Лужина, автор популярных детских книжек, только что сообщил сыну, что по возвращении в город тот начнет посещать школу. На следующее утро Лужин бежит с деревенской железнодорожной станции через лес назад к летнему дому, где прячется, пока его не забирает чернобородый крестьянин, сопровождающий отца. Как и следует ожидать, в школе Лужин несчастен. Единственный человек, к которому мальчик чувствует какую-то симпатию, — его молодая тетя, которая оказывается любовницей его отца. Она знакомит Лужина с шахматами в тот самый день, когда его мать узнает об этом романе. Маленький Лужин начинает прогуливать школу, чтобы поиграть в шахматы у тети с одним из ее пожилых поклонников. Однажды, когда он чуть не оказывается замеченным на улице учителем географии, осторожный прогульщик бросается в сторону и разглядывает витрину парикмахерской, где «завитые головы трех восковых дам с розовыми ноздрями в упор глядят на него» (СА 2, 331). Лужин делает необыкновенные успехи, но держит свое знакомство с шахматами в секрете от родителей и одноклассников. Следующим летом его отец случайно узнает о таланте сына, и чудо-ребенок делает свой публичный дебют. Скоро Лужина одолевает длительная болезнь, вследствие которой он совершает свою первую поездку за границу. На немецком курорте он случайно оказывается на турнире, где в возрасте четырнадцати лет обретает европейскую славу.