Анатолий Луначарский - Том 4. История западноевропейской литературы Страница 27

Но Данте высказал те же мысли, что и идеологи абсолютизма в XVII–XVIII веках, гораздо раньше их и пошел дальше, чем они. Меркантилисты, напротив, опирались уже только на реальную Францию, Испанию, Англию, а ему еще казалось возможным установить единую монархию для всей Европы. Средневековая империя и воспоминание о римском императоре еще не совсем умерли. Данте казалось, что Священная германо-римская империя может быть восстановлена, быть может, в несравненно более широких границах. Как видите, это — утопия.

Но это только одна сторона мировоззрения Данте, другая сторона — отношение Данте к церкви.

Нельзя считать, что Данте просто отводил церкви роль пастушки грешных душ. Нет! Он был для этого слишком средневековый человек, он не ушел еще от христианского миросозерцания, да и трудно ему было уйти, ведь еще долго после этого человечество бьется в тисках христианства. Еще целые века после Данте буржуазный мир будет отходить от христианства и снова прибегать к нему.

Данте чувствует, однако, прекрасно, что здесь есть какое-то противоречие, что его светская монархия с императором во главе и с самоуправляющимися общинами, со значительной долей свободы для каждой личности, что вся эта его утопия не очень-то вяжется с католичеством. Он всячески старается доказать, что одно дело — земная жизнь, а другое дело — высокая добродетель и судьба души после смерти. Но он колеблется в этом убеждении и сам свою жизнь описывает, например, в своем литературном произведении «Vita nuova»[2] так, что в детстве он любил Беатриче, религию, добродетель, а потом, когда Беатриче умерла, он увлекся другой донной, олицетворяющей философию, светскую науку. В «Пире» он пояснил это. В средней полосе своей жизни Данте женился на некой донне Джинне, имел четверых детей, а к концу жизни, когда написал «Божественную комедию», он, как утверждают, вернулся к своей старой любви, но не к реальной женщине, а к мертвой Беатриче, которая для него была вечно жива, к душе Беатриче, которая вечна и тождественна для него с благочестием и мудростью.

Вот как определяется в общих чертах политическая и культурная фигура Данте. Среди глубоких раздоров буржуазии он первый (в своем трактате «De Monarchia» в особенности) создает подлинный буржуазный идеал: это еще, однако, не буржуазная республика, а просвещенная монархия, изображенная в утопических чертах.

Но сам Данте был еще слишком средневековый человек, да и вся буржуазия еще слишком мало вышла за пределы основного миросозерцания тогдашнего христианского мира, и поэтому, после мучительных колебаний, он сдался на то, что, конечно, хорошо было бы устроить на свете мирный политический порядок, но самое важное все-таки — позаботиться о бессмертной душе. Хотя католическая церковь не должна мешаться в мирские дела, но то дело, которое она блюдет, еще важнее их.

Данте выдвинул свое миросозерцание с колоссальной силой.

Не буду говорить о его более мелких произведениях, а перейду сразу к его главному, вечному произведению — к «Божественной комедии». Много было толкований «Божественной комедии», ибо она стала комментироваться сейчас же после смерти Данте и комментируется до наших дней. Сам Данте в письме к тирану Кангранде, своему другу, старался установить, какое значение имеет его поэма. Он говорит, что, во-первых, это — изображение ада, чистилища и рая, как их представляет католическая церковь. Но это лишь первое, грубое значение, а за ним есть другое — аллегорическое. Самое странствование Данте по аду, чистилищу и раю есть история блужданий и просветления души. Все действующие лица с этой точки зрения приобретают характер абстрактных фигур, изображающих борение доктрин и чувств. Но письмо свое Данте к Кангранде кончает такими словами: «…но оставим эти утонченные мысли и скажем в простоте: цель этого произведения — вывести живущих из когтей бедствий и вести их к счастью»5. Значит, социально-политическая цель — основная цель «Божественной комедии» по признанию самого Данте.

И действительно, если мы в общих чертах вспомним эту поэму, мы увидим следующее построение. Путеводителем Данте по аду и чистилищу является Вергилий. Почему именно Вергилий? Вергилий был величайшим поэтом римского времени и отождествлялся в этом смысле с Римской империей. Еще больше Вергилий выиграл в представлении о нем итальянцев средневековья оттого, что одно его стихотворение, в котором он говорил на самом деле о рождении маленького наследника императора, принималось за пророчество о Христе6, так как он преувеличенно восхвалял этого наследника и говорил, что родится отрок, который сведет небо на землю, который искупит людей и т. д. В Средние века о Вергилии распространилась мысль, будто он колдун, волшебник. Тогда же была распространена песнь, которая описывала, как апостол Павел пришел к могиле Вергилия, горько рыдал и произнес на очень плохом латинском языке четырехстишие, смысл которого таков, что он-де был бы доволен, если бы Вергилий дожил до его времени и они могли бы познакомиться. Таким образом, Вергилий — это более или менее христианизированный и легендарно преувеличенный представитель римской имперской поэзии; он является для Данте вершиной светской политической мысли и культуры.

У преддверия рая Вергилий покидает Данте, и здесь он встречает Беатриче. Беатриче, в полном смысле этого слова, — не от мира сего. Разумеется, Вергилию, то есть культуре светской, порядку земному, нечего делать при вступлении на небо, — там должен руководить кто-то другой, ведь это уже сверхземное, это непостижимое, не имеющее отношения к построению жизни на земле, — Беатриче ведет Данте на самое небо.

Мы видим непоколебимую верность Данте идее светской культуры и притом культуры античного Рима. Это самое высокое, что возможно на земле, и тот, кто выдвигает эти идеи, — великий мудрец. Это учение не противоречит, однако, у Данте христианству. Все его построение поднимается с земли навстречу богу, а небо спускается воронкой вниз, к земле, и оба начала гармонично соединяются.

Небо как будто бы важнее земли, тем не менее краски, которыми написано небо в поэме, гораздо бледнее. Внутренний поэтический пафос Данте остывает. Но политическая страсть его не остыла и тут.

Почти весь ад Данте населяет политическими преступниками. Это все люди, которых Данте ненавидел за противоборство его идее, сюда попадают и тираны, и политические лукавцы, сюда попадают попы, противники императорской власти; все это политические и личные противники Данте во Флоренции и в остальном мире, и он распределяет их очень тщательно в тридцати трех песнях «Ада» по разным кругам его, с громадной изобретательностью придумывая им пытки. Посылал он в ад не только умерших, но и живых. Как же это так? Ведь он живой? Живой-то живой, а душа его уже там находится! Часто какой-нибудь страдающий каторжник этого ада, при всех муках своих, не только не вызывает сострадания Данте, но обращает на себя гнев поэта. Данте с чрезвычайным остервенением выслушивает жалобы своих врагов, он восхищается страданием их. Но, правда, общее представление об этих адских бедствиях часто хватает его за сердце, и он приходит в ужас и от порочности людей, и от того, какую свирепость должно было вложить провидение в вечную справедливость, чтобы воздать им должное.

Почти единственным исключением в аду является Франческа да Римини. Она не политическая преступница, — она попала в ад за то, что изменила своему мужу с братом его Паоло, а муж ее за это убил.

Тут мы видим колебания в католической душе Данте. Как к этому отнестись? Любовь такого рода — это высшее проявление своеволия, это — пробуждение личности, которая заявляет: я не только совершаю это, но и не считаю этого грехом, я имею на это право! Католическая церковь отрицает подобное право; поэтому Франческа в аду (на это осуждает ее католичество). Но Франческа носится вместе со своим Паоло в вихре пламени, которое ее обжигает и мучит. Они неразлучны, они мучатся обнявшись, и в том, что они вместе, находят некоторое утешение…

Но мало этого: Франческа так трогательно рассказывает Данте свою историю, что потрясенный повествованием поэт замертво падает на землю. Значит, в нем жив полубессознательный протест, он внутренне согласен с Франческой. Как новый человек, он понимает, что движения собственного сердца, собственной мысли заслуживают уважения. Но вместе с тем он не смеет вывести Франческу из ада хотя бы только в чистилище, куда он толпами вводит мелких преступников.

В следующих тридцати трех песнях идут уже восходящие круги этой воронки. Все политические преступники на дне ее. Один из них — самый ужасный — в зубах у самого сатаны.

И там, внизу, не только Иуда, но и Брут и Кассий.

Кто такие Брут и Кассий? Это — представители римского дворянства, представители аристократии, убившие Юлия Цезаря, римского императора. В глазах Данте самое страшное преступление — это дворянская реакция, осмелившаяся бороться с императором. И, конечно, монарх не потому так дорог Данте, что он монарх, так как низкопоклонничества у Данте не было и быть не могло, общепризнанная монархическая форма еще тогда не сложилась, все города и республики были вольнолюбивые, а Данте потому так яростно защищает монарха, что монарх для него — представитель порядка, а Данте всей душой стремится к обществу, организованному по принципам, которые я изложил выше. Убийца Цезаря — Брут для него равен Иуде, предавшему Христа!