Николай Романецкий - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3 Страница 28

Ему стало все ясно. Перед ним были враги, и предстоял бой. Бой неравный, потому что подбежали еще двое таких же бугаев.

Ах, как он был благодарен капитану Неустроеву, бывшему чемпиону Московского военного округа по фехтованию на карабинах с эластичным штыком! Его мышечная память вспомнила все, весь опыт этого искусства, который капитан передал ему, когда их отвели в тыл на формирование. Только легкими тычками штыка в определенные точки капитан обезноживал и обездвиживал несколько нападавших на него. Сейчас эта наука пригодилась Старику, как не раз пригождалась раньше.

Бугаи были пьяны и не так чувствовали боль, да и резиновый наконечник костыля плохая замена штыку, иначе они бы уже лежали и не двигались. Но получив удар наконечником костыля, каждый вскрикивал и снова бросался на Старика, которого уже оставляли силы.

В какой-то момент Старику показалось, что все происходящее с ним снова сон, что сейчас он проснется и откроет глаза.

Бугаи зверели, один из них уже держал в руках бейсбольную биту. Он парировал удар биты костылем и, перехватив его, нанес прикладом удар в лицо, которое сразу залилось кровью. И в этот момент на него обрушили удар сзади. Старик умер мгновенно, упав лицом вниз. Он не чувствовал, как его еще долго били ногами, сладострастно хекая при этом, как отрывали от его гимнастерки ордена. Ничего этого он не чувствовал, потому что уже умер.

Звенели во властных кабинетах звонки, поднимаясь все выше и выше по вертикали власти. После каждого доклада раздавалось изумленное: «Не может быть!!! Неужели еще кто-то был жив?»

Так страна узнала, что пьяными подонками из «Долины нищих» был забит насмерть ПОСЛЕДНИЙ СОЛДАТ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ!

Его хоронили 8 мая, в день, когда много лет назад фашистская Германия подписала акт о капитуляции.

Хоронили торопливо, опасливо поглядывая на небо, которое затягивалось иссиня-черными тучами. Торопливо произносили по бумажке речи, торопливо опускали гроб в могилу, торопливо бросали горсти земли на красный гроб, торопливо салютовали оружейными залпами. Рота солдат, приведенных на похороны, представители власти и немного неизвестных гражданских. Вот и всё!

А через час после похорон разразилась буря! Это была чудовищная, какая-то первобытная буря.

Она началась с того, что ударил гром невиданной силы. Ветер вырывал с корнем деревья, которые, падая, разлетались в щепки. Буря ревела, чудовищной силы электрические разряды били в «Долину нищих», с домов срывало крыши, падали вниз шпили и башенки дворцов, вспыхивали пожары. Вода в реке встала стеной и рванулась вверх к черному небу. Животные умирали на бегу от удушья. Это была гневная вакханалия природы, кошмарная буря, словно весь мир перевернулся! А когда она затихла, все увидели над кладбищем радугу…

Когда власти собрались поставить соответствующий памятник, на могиле нашли скромный обелиск с красной звездой и надписью: «Прости нас, солдат!». Кто поставил его, осталось неизвестным…

ЮСТИНА ЮЖНАЯ

Историк

Рассказ

«От Господа направляются шаги

человека;

человеку же как узнать путь свой?»

— Ну а если Нерон? Убийца христиан, поджигатель Рима? Что бы ты сделал?

— Ничего.

— Вот! Истинный историк! — Трехов расхохотался, хлопнув себя по колену. — Получить в руки механизм исправления судеб целых народов и… ничего не тронуть.

Женька вскочил, возмущенно грохнув об стол бутылкой пива. Заходил по комнате; руки то трагически взмывали вверх, то падали вниз.

— Да как ты не понимаешь! Это же история… Ис-то-ри-я. Нельзя ее менять. Нет такой машины, которая просчитала бы все последствия. Выдаст она тебе сто тыщ мильонов вариантов — человечество выберет сто тыщ мильон первый! Ты Брэдбери не читал, что ли? Эффект бабочки… нет, то есть «И грянул гром» рассказ называется. Там поменяешь, здесь не родишься. Никогда. Ученый, тоже мне.

— От ученого слышу, студент несчастный. — Валька Трехов поперхнулся, закашлялся и следом за Женькой отставил пиво.

Женька оскорбился.

— Я, между прочим, диплом месяц назад защитил. А некоторым еще год в своем Физтехе париться.

— Нет, погоди, — не унимался Валька. — Но как же эксперимент? Прогресс? Движение вперед и ввысь, так сказать? Теорий полно, не только твой хваленый эффект. Кольцо, взаимозависимость… Хорошо, Гитлер тебя не убедил, инквизиция, Нерон — тоже. А если вот… тридцатые. А? СССР, Сталин, тридцать седьмой. Это же масса, масса людей!

Женька замер.

— Не надо про тридцатые.

Треков потянулся за сигаретой.

— Что так?

— Как раз диплом по ним. Не могу… тяжело.

— Почему? — Валька подался поближе, заинтересовавшись.

— Тема сама такая…

Женька сел, отхлебнул пива, уставился в одну точку где-то за большим плазменным телевизором.

Перед глазами промелькнули залы — большие, маленькие, с зелеными лампами…

Библиотеки… Историчка, РГБ, госархивы, центр хранения документов новейшей истории… Книги, бумажки, записи. Строгие лица сопровождающих — да, некоторые документы нельзя получить на руки, только посмотреть из рук. Скучные доклады, выцветшие рукописные дневники, обмусоленные записки, обычные доносы… Свидетельства ушедшей — навсегда ли? — эпохи. Читать их было больно. Физически.

Женька вздохнул.

— Прадед у меня погиб. В лагерях. Сын офицера царской армии… Понимаешь, я как думать об этом начинаю, меня всего трясет. Он же был один. То есть Сталин. Один человек… Один-единственный — и столько миллионов. И ни разу не пикнули. А он их убивал тысячами, он любого руководителя снимал на щелчок пальцев. Он НКВД отдавал самых близких; соратников, тех, с кем они по подпольям сидели, в ссылках еще царских гнили. И никто даже взглянуть косо на него не посмел. Никто. Один человек расстрелял, согнал с места, посадил столько людей и… тишина. «Отец нации», «Хозяин», «Вождь». Удивительные годы… Нет, честно, не могу спокойно даже думать. Они же боялись. Все эти миллионы человек боялись его, маленького грузина. При нем ведь и настоящих заговоров-то не было. Рютин разве только, и того ГПУ быстренько оприходовало. А все остальные процессы, что двадцатых, что тридцатых, — это огромный план одного человека, большая подделка.

Молодой человек остановился, запустил руку в волосы, взъерошивая их. На лице проступила задумчивость, граничащая с непонятной брезгливостью.

— Он придумывал им преступления, а они в них сознавались. А иногда протоколы допросов писались, еще когда человека не арестовали. Заранее, представляешь! А они потом строчили покаянные письма ему же, дорогому Иосифу Виссарионовичу, другу Кобе — это его партийная кличка была до революции. Он, наверное, очень смеялся. И случаи такие были… всеобщее помешательство! До смешного доходило, только… только жуткого смешного. Историю с астрономами знаешь?

Валька помотал головой.

— Она известная, кажется, Радзинский писал. В общем, конец тридцатых. Каганович с Молотовым на даче у Сталина поспорили, какую звезду видят над домом. Сталин приказал позвонить в планетарий, прямо вот сейчас, ночью. На звонок ответил совершенно ошалевший офицер НКВД, сказал, что сейчас, мол, выясним, конечно. И отправил машину к известному астроному. А в то время ночной звонок в дверь означал только одно… Астроном пошел открывать и упал прямо там, на пороге. Разрыв сердца. Эти гаврики постояли — что предпринять? Дело-то не терпит. Отправили машину ко второму астроному. Позвонили в дверь… Тот подошел к окну, увидел черную машину. И шагнул из окна вниз. Поехали к третьему — с тем же результатом. Когда уже под утро офицер выяснил, что это за звезда, он позвонил на дачу Сталина и начал докладывать… А дежурный, зевнув, ответил: «Так все спать давно ушли».

Сигарета из пальцев Вальки отправилась в пепельницу и упокоилась там недокуренная.

— И что, — произнес он, подняв бровь, — если бы у тебя была машина времени, ты бы и Сталину ничего не сделал?

Женька опустил голову, задумался. Бутылка с пивом нагревалась от его ладоней. Наконец тряхнул длинной русой челкой.

— Нет. Ничего. Все равно нельзя никого трогать. История, понимаешь. Сталин ведь действительно превратил целую страну из аграрной в индустриальную. Совершенно немыслимыми темпами. Без его… методов такой резкий скачок не получился бы, точно. Кто знает, как было бы по-другому? Отечественная война… а вдруг бы проиграли? Нет, Валька, тут сложная взаимосвязь, поверь на слово. Грузить не буду, просто поверь. Но, знаешь, я бы… — он замолчал на мгновение, кусая губы. — Я бы хотел, чтобы он перед смертью всё узнал. Ну, что всё, что он строил, рухнуло. Хочу, чтобы понял… Да нет, наверное, он и так понимал, но все равно. Это же очевидно: империи, выстроенные на страхе, уходят точно так же, как уходят другие империи, республики, федерации, демократии, теократии, капитализмы, социализмы и прочие «измы». Вот я бы пришел к нему в ту ночь в пятьдесят третьем и всё рассказал. Чтобы знал. Перед смертью.