Аркадий Белинков - Юрий Тынянов Страница 29

Пересмотр Грибоедовым декабристских программ, методов и иллюзий был связан с его отрицательным отношением к военному бунту и к декабристскому представлению о будущем после победы.

Близилось время, когда понадобилось развернуть революционную агитацию, потому что военный бунт потерпел не случайное поражение и становилось все более ясным, что он потерпел поражение, потому что не был связан со страной и с людьми, которым он тоже был нужен и которые готовы были ему помочь.

Продолжение дела декабристов не могло быть и не было продолжением их дела их методами. Верность декабризму была не в попытках повторять их путь, а в отношении к безудержной самодержавной власти. И поэтому люди, не попавшие в крепость, на Кавказ и в Сибирь, спорили с декабристами, но продолжали их дело, и Герцен, своей деятельностью во многом опровергший декабризм, больше всего был связан именно с ним[101].

Измена и верность революции в романе о Грибоедове стали сквозной темой и лирическим подтекстом.

Вопрос о принадлежности Грибоедова к декабризму для Тынянова имеет значение в связи с гибелью Грибоедова вместе с декабризмом, гибелью, вызванной теми же причинами, которые погубили освободительное движение.

Тынянов написал роман о радикале, пережившем подавление восстания, о человеке, занятом обдумыванием и пересмотром декабристских идеалов. Писатель выделяет более черты, разделяющие Грибоедова и декабристов, чем сходство, которое их связывает. Он подчеркивает то, что отличало Грибоедова от декабристов, — предвидение им возможного результата победы. Этот результат казался Грибоедову противоречивым, и сомнительным, и недостаточно полным.

Грибоедов в романе все время думает о результатах поражения и возможной победы декабристов, и об этом Тынянов написал роман.

В романе Тынянова Грибоедов утверждает, что после победы будет «то же, что и сейчас», что победа приведет лишь к смене одного тиранического, деспотического, полицейского режима другим тираническим, деспотическим, полицейским режимом. Грибоедов хорошо знал историю и трезво смотрел на мир.

Время от времени в литературе о Грибоедове раздаются сдерживающие, не очень громкие голоса, которым, конечно, не удается заглушить исследователей, с неистовостью выкрикивающих поражающие читательское воображение звонкие фразы о том, что «даже народное русское платье» было любезно «сердцу Грибоедова»[102].

Сдержанный голос пытается предостеречь от ложного утверждения, будто бы «…Грибоедов настолько перерос декабристов, что поднялся до понимания необходимости и справедливости массовой народной революции. Это было бы преувеличением и ненужной модернизацией идейного облика Грибоедова»[103]. Однако в вопросе об участии народа в революции — центральном вопросе всех революционных движений — Грибоедов был, вероятно, последовательнее декабристов.

Тынянов написал роман о великом поэте, крупном государственном деятеле, о человеке способностей разнообразных и необычайных, о попытках его примириться, о попытках помириться, об испытании мятежом, об одиночестве, о смерти поэта.

Люди в романе Тынянова не встречаются, не замечают, не знают, не узнают друг друга и иногда убивают.

Одиноко, как фонари, стоят они на тысячеверстном пути героя. Люди, фонари… По лицу его пробегают тени людей, мимо которых он проезжает. И тени так изменяют его лицо, что оно становится похожим на того, чья тень на него упала. Император, декабристы, предатели, застрелившийся офицер, герой его комедии, поэты, женщины, которых он любил, которым он изменил, женщины, которые его любили, которые ему изменили…

Роман все время сужается, Грибоедов переходит из круга в круг, и каждый следующий круг уже предшествующего. Широкий петербургский круг, поуже — московский, еще уже — Тифлис, Тебриз, Тейран, Муган, Миан, три двора, два, один двор, щель, где его убивают.

По дороге в щель он теряет надежды. Ничего не вышло из служения общественности: общественность повешена, сослана, выгнана. Комедия не увидела типографской машины, не увидела сцены. Не дописана и уже не нужна трагедия. Едет по России, по Кавказу и Персии самолюбивый, и властный, и легко ранимый человек. Не было семьи, не было дома. Он забивается в дальний угол. «Добраться до него было трудно, как до человека закутанного, — нужно было распутать три входа и размотать три двора». Пятится назад, отступает Грибоедов. «Ноги его ныли, как у человека, который идет не туда, куда хочет, а в противоположную сторону».

История и биография, социальная и личная судьбы совместились. Произошло это таким же образом, каким происходит совмещение зерна и почвы. Зерно упало на хорошо вспаханную социальную почву и проросло. Связи в романе жесткие, все в нем сурово определено, предопределено. «Еще ничего не решено». Но предрешено уже все. «Смерть» в названии романа, «оледенение» в первом Эпиграфе, «несчастье» в эпиграфе к первой главке, «как затравленный, унылый зверь» Грибоедов на первых страницах; «поздравляю вас с прибытием в наш Некрополь, город мертвых», — приветствуют его на следующий день после приезда. И если в начале романа, когда еще ничего не было решено, он что-то выбирает, колеблется, решает, но скоро он перестанет выбирать, колебаться, решать, а пойдет уверенно и безнадежно к посту посланника, Вазир-Мухтара, к гибели.

Восстание перерубило время на две части. Снова сравнивается век нынешний и век минувший. Но после поражения даже минувший век кажется привлекательнее нынешнего. Восстание перерубило общество на поколения: отцы и дети боялись и не любили друг друга. Тынянов сталкивает в романе 20-е и 30-е годы, людей до и после восстания, «молодых и гордых псов со звонкими рыжими баками» и людей с «уксусным брожением» в крови.

Все это было. Было в 30-е годы поколение детей, «руками рабов и завоеванных пленных, суетясь, дорожась (но не прыгая), они завинтили пустой Бенкендорфов механизм и пустили винт фабрикой и заводом». Но то, что, кроме этого, больше ничего не было, что гром декабрьских пушек замер в петербургских сугробах, неверно. И эта ошибка многое предопределила в произведении.

Самая незащищенная и легко уязвимая предпосылка романа — это его историческая замкнутость и бесперспективность. (И этим охотно и часто пользовались почти все, кто писал о Тынянове, а то и о Грибоедове.) Между героем и другими людьми плотное, сдавленное воздушное пространство. Как в пустыне, движется Грибоедов. Два цвета окрашивают роман: желтый и черный. Желтый песок, пустыня и — маленькая черная человеческая фигурка. Художник (Н. Алексеев) заметил эти два цвета, окрасившие роман: на пустынной бледно-желтой обложке — маленький, черный, замкнутый, ни с чем не связанный силуэт.

После расстрела восстания, после того, как расстрел восстания снова заставил думать о результатах победы, человек, который «по духу времени и вкусу…» «ненавидел слово «раб», неминуемо должен был чувствовать себя одиноким, особенно если он был не в петропавловской одиночке, а в оживленной толпе победителей.

Грибоедов обречен на безвыходность, он не может разомкнуть круг. Еще недавно сидевший в Главном штабе вместе с декабристами, он снова встретился с людьми (но теперь уже на балах и приемах), расстреливавшими и вешавшими декабристов. Снова за одним столом с ним (но теперь за обеденным) генерал-адъютант граф Левашов, который «два года назад в унылом здании Главного штаба… протягивал допросный лист арестованному коллежскому советнику Грибоедову — для подписи». А напротив за тем же столом — Павел Васильевич Голенищев-Кутузов, который «распоряжался тому два с лишним года… на кронверке Петропавловской крепости повешением пяти человек, троих из которых хорошо знал коллежский советник Грибоедов». Он оказался вместе с капитаном Майбородой, а капитан Майборода — предатель, выдавший Пестеля, — привозит из Персии то, из чего он бился, что было его славой, из-за чего он скоро умрет, — его трофеи: контрибуцию побежденной и разоренной страны. Он падает в обморок, увидев предателя Майбороду, он знает, что и его отправили на ту же службу, он понял, что тоже «завинчивает пустой Бенкендорфов механизм».

Но оказывается, что и «прикосновенный» к декабристам Бурцов, сидевший в крепости, а теперь сосланный на Кавказ, полковник эпохи «отцов», — тоже «человек другого века». И между Грибоедовым и «человеком другого века» едва не происходит дуэль. Дуэль едва не происходит потому, что ссыльный декабрист видит в полномочном министре защитника самодержавия — врага.

Для Левашова, Голенищева, Бенкендорфа, вешавших, ссылавших, расстреливавших декабристов, «для всех для них был выскочкой» Грибоедов. («Была пропасть между молодым человеком в черном фраке и людьми среднего возраста в военных ментиках и сюртуках». Так выясняется, что он — parvenu.) Это в гостиных победителей. А в военной палатке, у побежденных, ему говорят: «В скот, в рабов, в преступников мужиков русских обратить хотите. Не позволю! Отвратительно! Стыдитесь! Тысячами — в яму! С детьми! С женщинами! Это вы, который «Горе от ума» создали!»