Алексей Крученых - На борьбу с хулиганством в литературе Страница 3

Одним из первых усомнившихся был я. Соответственная кара обрушилась на меня немедленно. Уже в первых рецензиях на мои книжки о Есенине — заскользила исподтишка хитренькая инсинуация, вначале робко закутанная в туман намеков и недоговоренностей и, чем дальше, тем более откровенно показывалась уже ничем не завуалированная клевета. Поклонники Есенина не стеснялись в средствах.

Меня упрекают в чрезмерной резкости тона. Не отрицаю, что толстожурнальная и безформенная кашица прилизанности никогда не попадала в мои писания. Но полагаю, что моя резкость никогда не переходила за пределы литературы. Я никогда не стремился к тому, чтобы употребить в той или иной статье максимальное количество ругательства. Не могу сказать того же про моих рецензентов и анти-критиков. Они решили, что если Крученых, мол, не особенно стесняется с есенистами, то с ним можно совершенно перестать стесняться: крой во всю, он выдержит!

И кроют.

«Ориентируясь дикими обложками на читателя-простака, просвещающегося через газетные киоски, автор к бульварной внешности книжки присоединил и бульварное содержание» (В. Красильников. Вокруг Есенина. Книгоноша № 22).

Когда обвиняешь критика в бульварности, следует, хотя бы, попытаться это доказать. Но В. Красильникову некогда возиться с доказательствами — он доругивается:

«С каждым номером продукции оно (содержание моих книжек А. К.) становится все более развязной расправой поэта-заумника с умершим талантом: Если 1/3 (?) книги „Есенин и Москва Кабацкая“ Крученых заполнил перепечаткой чужих рецензий и разрешил себе только робкую заметку о заумном языке, то в „Чорной тайне“ он безапелляционно заявляет „только… методом, как мы наметили в настоящей статье, можно объяснить темные стороны творчества Есенина“… Не надо доверять надменному авторитету Крученых — Белинского он привел его… к выдумке двух новых заумностей: „Чор-человек“ и „тоскливец“».

Кстати о «зауми». Возмутительно, конечно, что я в статье о «Кумире» непочтительно употребляю привычные для меня заумные слова, но еще более возмутительно приводить мои собственные, и не так уж заумные стихи, приписывая их Есенину.

Так, в книжке «О Сергее Есенине» (изд. «Огонек») Анатолий Мариенгоф рассказывает о том, что Новицкому Есенин писал в письмах следующее:

Утомилась долго бегаяМоя вороха пеленок,Слышит кто-то как цыпленокТонко, жалобно пищить  Пить — пить…

и т. д. При чем из текста нигде не видно, что стихи эти — не Есениным писаны. И не указано, что они — из моей поэмы «Пустынники» изд. 1913 года!..

Красильникову кажется, что продажа моих книг у газетчиков кладет на них неизгладимую печать позора. Да и не ему одному это кажется: К. Локс в рецензии, помещенной в № 4 журнала «Печать и Революция», — тоже укоризненно покачивает головой в сторону моих книг: «Продаются у газетчиков». И по мнению обоих критиков оказывается, что книги, находящиеся в киосках, стремятся «поразить воображение былых читателей „Нат Пинкортона“» и ориентируются на читателя-простака, просвещающегося через газетные киоски.

На месте издательств «Госиздат» (как раз там печатается «Книгоноша», «Печать и Революция» и др.), «ЗИФ» и проч., я бы обиделся: книги этих издательств мы видим постоянно в газетных киосках. Повидимому, эти издательства полагали через них приблизить книгу к массовому читателю. А оказывается — они рассчитывали на простаков и поклонников «Ната Пинкертона».

Мы намеренно дали такую длинную выписку из рецензии В. Красильникова: эта рецензия является блестящим примером голословности. Содержание моих книг, по мнению В. Красильникова — бульварно. Это с одной стороны. С другой стороны — половина книги представляет из себя выписки из «чужих рецензий». Что же, стало быть эти рецензии бульварны? — Ах, помилуйте, как же можно, да ничегошеньки подобного: рецензии самые почтенные, и цитаты из них что ни на есть самые умнейшие, а вот тем не менее однако… Вот какая путаница царит в умах некоторых рецензентов! Был еще один подобный случай: некий критик (из жур. «Новые Мир»), уверял, что я все с ной мысли, попросту выражаясь, стянул у Троцкого. Дальше говорится, что Троцкий целиком прав, а я целиком не прав. Как это получилось, — одному Луначарскому ведомо! Кстати еще: моя книга против Есенина («Драма Есенина») появилась до статьи Троцкого!..

Критики и воспоминатели в подтасовке и искажении фактов перелезли всякий предел. Так, например, Ив. Грузинов в статье «Есенин» («Сергей Александрович Есенин» Воспоминания, Сборник ГИЗ. 1926) совершенно неверно освещает мою встречу с Есениным, ту самую, воспоминанием о которой осталась запись в моем альбоме: «Крученых перекрутил литературу» и др.

Ив. Грузинов приписывает Есенину резкие слова по моему адресу, слова, которые при той встрече не были говорены и никогда в другое время мне их слышать не доводилось. Пусть это «сочинение» останется на совести Ив. Грузинова.

Вообще, сборник «Сергей Александрович Есенин» далеко не отличается точностью данных о жизни покойного поэта. В предисловии редакция обещает, что читатель в книге найдет строго проверенные факты — и обещание остается невыполненным. Напр., в одной только статье Старцева очевидцы описываемых им событий нашли около десятка фактических ошибок. В другом месте сборника «Чорный человек» цитируется дважды не точно и т. д. и т. д. Надеемся, что впоследствии об этих ошибках будет доведено до сведения читателя: всякие воспоминания ценны, пока они не искажают фактов.

Критические замечания Валентины Дынник («Из литературы о Есенине Красная Новь» № б) о моих книгах не дают никакой почвы для размышлений и возражений: они очень кратки, очень голословны и, что самое важное, очень неубедительны — опять «книги хорошо продаются», «непочтительный тон» «смердяковщина» и проч.

Подитоживая все, что говорят «критики о критике», все, что касается моих книг о Есенине, — можно сказать только одно. Перед критикой стояла задача во что бы то ни стало и лютыми средствами возвеличить Есенина и обругать меня. Они считали свою цель достаточно почтенной, чтобы, по их мнению, она оправдывала средства. Результат таков: Есенин похвален, я обруган, что и требовалось. Насколько обоснованы выводы, насколько точны выписки из моих книг — этим никто из критиков не интересовался!..

К счастью, в последнее время есенисты умолкают и раздаются здравые голоса.

Вот что пишет Карл Радек в статье «Бездомные Люди» («Правда» № 136 от 16 июня 1926):

«Есенин умер, ибо ему не для чего было жить. Он вышел из деревни, потерял с ней связь, но не пустил никаких корней в городе. Нельзя пускать корни в асфальт. А он в городе не знал ничего другого, кроме асфальта и кабака. Он пел, как поет птица. Связи с обществом у него не было, он пел не для него. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И, когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь».

Так, в июне месяце, на страницах руководящей газеты говорится несколько в другом освещении, но то же самое, что уже вскоре после смерти Есенина утверждал я в своих книгах «Гибель Есенина», «Есенин и Москва Кабацкая», «Чорная тайна Есенина» и др. — в тех самых книгах, которые подвергались единодушному «разносу» со стороны ретивых есенистов.

И вот еще интересные строки из статьи тов. Радека: (там, где он упоминает о том, что после смерти Есенина многие писатели укоризненно кивали головами — «смотрите, литература — нежный цветок»') Карл Радек возражает этим укорителям: «Бросьте! С Есениным мы носились, как с настоящим сокровищем»!

Наконец, о «самоубийственных» тенденциях стихов Есенина. Уже в первой книге о нем (в «Драме Есенина»), я указывал на опасность для молодых поэтов и писателей поддаваться влиянию Есенина. Ряд самоубийств молодых поэтов подтвердил мое мнение. И теперь многие, в том числе и Радек, признают, что «есенинщина» опасна для молодежи…

Приведем еще цитату из статьи И. Бобрыщева: (в «Комсомольск. Правде» от 10 июня 1926 Г-):

«Есенинщина имеет место в среде тех, кто ушел из деревни и не пришел (или не дошел) к рабочему классу, и среде городской мелкобуржуазной молодежи, и и среде тех, кто не стоит в рядах строителей нового общества, а мечется без пути и дороги, не понимая „куда несет нас рок событий“».

Наконец-то признали, что Есенин, вместе со всеми своими подражателями, метался без пути и дороги!

Впрочем, конечно, многие еще путают и мечутся в своих суждениях о Есенине.

Так например, Лелевич в своей книге «Сергей Есенин» (Гомельский Рабочий, 1926) возражает мне следующее:

«Очень характерно замечание Крученых „не приходится скрывать, что „советские“ стихи Есенина — самые слабые и самые бедные из его стихов“. С этим утверждением невозможно согласиться. Правда, перейдя к новому этапу творчества, порвав со всем своим прошлым, Есенин не мог сразу достигнуть той согласованности, которая ранее была оставлена ему вскормившим его многовековым укладом и ранними — самыми сильными литературными влияниями. Но зато в этих стихах чувствуется полное преодоление растрепанной и неумеренной образности, имажинизма, поворот от имажинизма и цыганщины к простоте и ясности пушкинского стиха и народной поэзии».