В. Оболевич - Владислав Реймонт и его романы «Комедиантка» и «Брожение» Страница 3

***

Действие переносится на железнодорожную станцию Буковец. Местечко небольшое, но бойкое. Здесь господствуют те же законы, понятия, нравы, обычаи, что и в крупных центрах страны.

Социальный состав местного общества весьма пестрый: предприниматели, коммерсанты, купцы, спекулянты, торговцы, ремесленники, рабочие, служащие, помещики, крестьяне, батраки, слуги. Не все они очерчены писателем одинаково ярко. Одни (Орловский, Залеский и его жена, Сверкоский, Бабинский, Осецкая, Ядя Витовская и ее брат, семья Гжесикевича) показаны разносторонне — в быту, труде и семейных взаимоотношениях; другие (Карась, Волинские, Стабровские, Рутовский и многие другие) раскрыты попутно, бегло, в отдельных эпизодах, позволяющих Реймонту создать яркий фон жизни обывательского муравейника — всех этих «кретинов, глупцов, гусынь, пьяниц, сплетниц, домашних наседок», «душ мелких и пустых», «погрязших в болоте растительного прозябания».

Но множество персонажей не сливается в однообразную массу. И главные и второстепенные герои имеют свое лицо, свой характер, свои индивидуальные особенности — отличительный внешний портрет, жест, голос, специфику речи, своеобразные психологические черты.

Особое место занимают в романе персонажи, которые в какой-то степени связаны (в настоящем или прошлом) с деревней: крестьянский вопрос в то время был предметом горячих дискуссий.

В октябре 1886 года в Варшаве начал выходить литературно-художественный и общественно-политический журнал «Голос» под редакцией Яна Потоцкого — одного из будущих лидеров националистической партии эндеков. С первых же номеров журнал развернул широкую кампанию так называемого «хлопоманства» (народолюбия).

Журнал утверждал: «Основа нации — крестьяне». У крестьян своя религия, мораль, наука, культура. Все это, по мнению журнала, должно было привести польский народ к новым формам общественной жизни.

Но для «Голоса» крестьянство — единая, сплоченная масса. Его авторы отказывались понимать, что развитие капиталистических отношений проникало в деревню и привело к расслоению крестьянства.

К началу девяностых годов, когда Реймонт выступил как писатель, идейные позиции «Голоса» не только не изменились, но приобрели отчетливую националистическую окраску. В том же направлении развивались и другие журналы польской буржуазии.

Поэтому не мудрено, что Реймонту чинились всяческие препятствия, когда он пытался опубликовать в этих журналах свои рассказы с острой социальной тематикой. Не случайно писатель с глубоким раздражением пишет в своем дневнике 4 января 1894 года: «Паршивые обезьяны! Видят во мне талант и хотят его использовать в своих политических целях!».

Впоследствии, когда Реймонт стал известным писателем, он уже заявляет более решительно: «Пишу так, как вижу жизнь, как чувствую и какой ее видеть желаю… И буду впредь писать так, невзирая на то — понравится это кому-либо или нет…».

Однако на раннем этапе своего творчества Реймонту было нелегко утверждать себя как писателя-реалиста.

В том же дневнике 1894 года он пишет: «С этим несчастным реализмом я имею немало хлопот: уже не одна редакторская дверь закрылась передо мной. Но отказаться от него я не могу, хотя и придется на первое время его смягчить».

И Реймонт вынужден был идти на некоторые уступки издателям.

Элементы идеализации «здоровой крестьянской крови» появляются в его ранних рассказах «Счастливые», «Путешествие на Ясную Гору», «С глазу на глаз» (1894) и других. Они сохранились и в романе «Брожение».

Процесс классового расслоения деревни, начавшийся после крестьянской реформы 1864 года, хорошо показан в романе на судьбах многих крестьянских семей. Одни из них, такие как Рох, Валек, старуха Кракалина, Ягна, Магда, Янова, которые в свое время отбывали барщину или трудились на жалком клочке земли, постепенно становились рабочими, поденщиками, сторожами, конюхами, батраками, бродягами или нищими; другие, разбогатев на всевозможных спекуляциях, превращались в зажиточных мужиков, лавочников, корчмарей, купцов, коммерсантов, предпринимателей, помещиков «нового типа», образуя пеструю прослойку филистеров — представителей буржуазного общества.

В этом отношении показательна история семьи Петра Гжесика.

Крестьянин Гжесик был пастухом, затем шинкарем. Разбогатев на продаже шерсти, овец и на темных делишках, он постепенно приобрел восемь имений и стал «вельможным паном помещиком», сменив плебейскую фамилию Гжесик на шляхетскую — Гжесикевич.

Кичливый и заносчивый, он на каждом шагу подчеркивал свою «вельможность» и требовал от своих детей беспрекословного подчинения, грозя иначе «выгнать всех ко всем чертям».

Его жена, неграмотная крестьянка, отбывавшая когда-то барщину у помещика, теперь и сама научилась покрикивать на батраков. Оставаясь «мужичкой», она уже мечтает о такой невестке — «настоящей панне», шляхтянке, которая «сидела бы дома да французские книжки читала и на фортепьянах играла».

А ее дочь Юзя свою дочку Иренку отправляет учиться во Львов, сына отдает в аристократический пансион в Вене, мужа, Игнатия, который едва умел читать и писать, обучает хорошим манерам, да и сама учится болтать по-французски, разъезжает в богатом экипаже с кучером в ливрее и два раза в год устраивает приемы, приглашая к себе близких и дальних соседей-помещиков.

Высокомерная, мстительная, завистливая, алчная, она пытается всех вельможных панов «превзойти пышностью», унизить их, осмеять. Несмотря на «огромное ее состояние, вся округа, все местное дворянство смотрели на нее как на дочь бывшего овчара и корчмаря». Это бесило Юзю, ибо она стыдилась своего происхождения.

Однако презрение дворян к «выскочкам-хамам» нисколько не мешало их взаимной дружбе и деловым контактам.

Шляхтичи Волинские охотно посещают «мужиков» Гжесикевичей, Гжесикевичи — Орловских, Юзя дружит с помещицей-шляхтячей Осецкой, Анджей — с Ядей и Стефаном Витовскими, представителями старинного аристократического рода.

Следовательно, не происхождение, а богатство, деньги определяют место людей на социальной лестнице.

Писатели, близкие к журналу «Голос», видели в деревне наличие только сословного антагонизма. Впервые в польской литературе разоблачил этот миф Реймонт. По мнению писателя, «мужики» Гжесикевичи были гораздо ближе к дворянам Осецким, Витовским, Волинским, чем к Роху, Яновой, Валеку и другим беднякам «мужицкого» происхождения. Не сословный, а классовый антагонизм определял взаимоотношения людей.

Для Гжесикевичей — Осецких в новых общественных условиях родилась и общая «эстетическая» база — филистерство. Наиболее полно она отразилась в обрисовке пародийно-карикатурного образа помещицы Стабровской, писательницы-натуралистки.

Стабровская утверждает: «Всякое чувство — варварство»; музыка— пустая бессмыслица; она лишь «располагает к лени и праздности»; на жизнь следует смотреть «без романтических прикрас и детской стыдливости», а на любовь — только как «на физиологический процесс». Эстетические вкусы Стабровской видны уже в самих названиях ее рассказов — «На скотном дворе», «Помои».

Реймонт в образе Стабровской нанес удар эстетике натурализма, имея при этом в виду конкретный адрес — некоторые произведения Запольской, Сыгетинского и других.

Однако, отступая от жизненной правды, Реймонт создает и явно идеализированный образ Анджея Гжесикевича. Анджей Гжесикевич не спрут, каким был его отец. Он «здоровая крестьянская кровь» — добродетельный муж, образцовый хозяин, честный, гуманный и энергичный человек. Не было «в нем ничего от столичных повес. В его голосе звучала искренность и глубокое чувство; от него веяло силой и благородством».

Аристократ Витовский говорит ему: «Гжесикевич, ты мужик, но я тебя люблю: есть у тебя зачатки человечности, я уверен, из твоей семьи выйдет еще великая душа».

Здесь слышатся отзвуки позиции «Голоса», его идеи, его надежды, его программа.

Сделав эту уступку, Реймонт в остальном остался верен себе, верен правде.

Янка не смогла полюбить даже такого идеального человека, каким был Анджей. За ним стояла «стена филистеров» — его среда, окружение, — и это пугало ее.

Вернувшись домой, в Буковец, после попытки самоубийства, Янка не знала, куда деть себя. Позади — горькие разочарования. А впереди? Замужество? Для чего? Чтобы «рожать Гжесикевичу детей, жить среди тех, кто недавно оскорбил тебя» и в конечном итоге окончательно «задушить свои светлые порывы, развеять мечты, обезличить себя и безропотно ходить в ярме будничной жалкой жизни?»

«Нет! Нет! Нет!»

Значит, опять вернуться на сцену?

Может быть, и стоит. Ведь раньше «театр был институтом религии, культом», а зритель — «ареопагом, который награждал аплодисментами и славой». Но это было во времена выдающихся польских актеров — Моджеевской, Круликовского, Ракевич. А теперь?