Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма Страница 3

Практичен ли такой способ? Мне это все равно! Повторяю, никакого готового выхода из положения у меня нет. Есть только негодование человека правдивого, которого вся политическая комедия нашего времени в конце концов вывела из себя. Я выступаю в качестве наблюдателя, не больше. Неверно, что здесь речь идет о принципах. К тому же неправда, что все эти господа пекутся о нашем счастье, правда только, что собственная персона значит для них больше, чем Франция, и если они хотят Республику, они хотят ее для себя. Может быть, и вообще все правительства таковы. Надо только, чтобы правительство, если уж оно живет за счет страны, жило тихо и мирно. Пожирайте друг друга как положено, или еще один переворот, — и мы восстанем.

Как же так! Нас тридцать пять миллионов мирных людей, людей доброй воли, и мы позволяем досаждать нам какому-то миллиону сомнительных личностей, которые пользуются нашей кротостью! Да я еще слишком широко размахнулся, допуская, что политика кормит или забавляет миллион французов.

Нас тридцать пять миллионов; все мы хотим спокойно трудиться, мы создаем правительство, для того чтобы оно обеспечило порядок, и оказывается, мы должны терпеть горсточку политиканов, извлекающих выгоду из смут, так же, как адвокаты извлекают ее из кляуз. Мы позволяем им изощряться в своем искусстве, виртуозно играть на кризисах и услаждать себя, торжественно проходя гуськом через министерство, сбивая нас с толку, дабы доставить себе удовольствие спасать нас три раза в неделю и заслужить право на нашу благодарность! Нет, что ни говорите, это слишком глупо!

Пора. Десять лет терпения достаточно доказали, что мы люди храбрые. Так пусть же кто-нибудь из нас подымется и превратит великую партию равнодушных в великую партию негодующих. Он будет говорить от имени подавляющего большинства, измученного политикой. Он выскажет волю всей Франции в целом, которой как никогда нужны мир и решительное желание понять друг друга, думать, работать, уйти от пустых и бессмысленных партийных распрей. Он потребует, чтобы мы пользовались наконец нашей Республикой по мере возможности честно. И, будьте уверены, с этой минуты всем остальным придется считаться с нами; если мы не обретем мира, которого, увы, на этом свете нет и в помине, политики задумаются, прежде чем так назойливо нас донимать.

Если, однако, они упрямо будут стоять на своем, если они ударятся в крайности — ну что же, тогда надо с ними покончить. Это было бы великолепно — революция скептиков, революция равнодушных, которые возмутились! К оружию! На баррикады! Нас тридцать пять против одного, нам достаточно выйти на улицы, чтобы их раздавить. Никаких республиканцев, никаких легитимистов, никаких бонапартистов, одни только свободные граждане, которых слишком много терзали и которые решили постоять за себя! О, счастливая нация!

ЧЕРНИЛА И КРОВЬ

], политики из них все же вышли бы странные.

Вот что я хочу сказать: если за силой характера не стоит таланта, — иначе говоря, интеллекта и развитого логического мышления, — человек остается скотиной, и притом опасной, способной самоотверженно воровать и убивать. Сильный человек в лучшем смысле слова — не тот, кто только хочет и может, ибо таковы все бандиты, а тот, кто хочет и может, вдохновленный талантом, кто способен создать нечто истинное и справедливое. На всех вершинах пылает светильник разума; без него не может быть великого человека.

Господин Поль де Кассаньяк утверждает, что, если бы его «человек железного характера» отнимал власть на большой дороге, он пристрелил бы меня, как зайца. Допустим! Он пристрелил бы меня, а дальше? Это была бы всего-навсего лишняя капля крови, пролитая человеческой глупостью. Но человек железного характера не сделался бы от этого сильным духом. И, умирая, я крикнул бы ему: «Никакой ты не сильный, ты самая обыкновенная скотина!»

Словом, я вижу, во что превращается этот спор. Это спор чернил и крови.

Господин Поль де Кассаньяк, который выставляет себя политическим деятелем, глубоко презирает наши чернильницы. Что за подлый люд! Они макают пальцы в чернила и бросают чернильницами в головы воинов! Ну и хамское же отродье! В былые времена таких били палками. И он обращается с нами как с Вадиусом[2]. Подумать только! Мы могли бы назвать его Матамором, и с нас хватило бы классических параллелей.

Но вопрос более серьезен. Мое дело — отнюдь не забавляться, скрещивая перо со шпагой, мое дело — говорить правду, когда это в моих силах.

Прошу вас, скажите мне, какая империя окрепла от пролитой крови? Что сталось с победами, которые одерживались мечом? Где империя Александра? Где империя Карла Великого? Где империя Наполеона? Потоки крови оросили землю, но ни одна идея не созрела от этого быстрее. После каждой войны земля пустеет на долгие времена. Там, где пролилась кровь, ничто не растет, и поля сражений прокляты и отравлены — дыхание чумы распространяется оттуда на соседние города.

А теперь перейдем к чернилам, к тем чернилам, которые вы так презираете. Если чернила и оставляют пятна, они не портятся. Чернила оплодотворяют — это великая сила цивилизации. Мысли созревают только тогда, когда они политы чернилами. Чернильница ученых и писателей дает жизнь непрестанному цветению. Это во всем своем великолепии цветет человеческий гений. В то время как Наполеон без всякой пользы топил нас в крови, чернила Лавуазье и Гей-Люссака создавали науку, чернила Шатобриана и Виктора Гюго рождали литературу. Готов побиться об заклад, нет такой области человеческого прогресса, которая бы не выросла из капли чернил.