Николай Михайловский - О повестях и рассказах гг. Горького и Чехова Страница 3

В самом деле, что такое этот «Бог», по которому тоскует молодой писатель у г. Горького, как и старый профессор у г. Чехова? Это великое и священное для людей слово, к которому прибегают и неверующие в бытие божие люди для обозначения чего-нибудь возвышенного, достойного поклонения, – вставлено у г. Чехова в фразу, ограничивающую его значение: «то, что называется Богом живого человека». Кем называется? В каком смысле? Почему только называется и притом Богом «живого человека»? Что это значит? Г. Горький выражается как будто определеннее: «Бог есть бесконечное стремление к совершенству». Но прежде всего это определение совершенно произвольное, ибо с догматической точки зрения Бог есть не стремление к совершенству, хотя бы и бесконечное, а предвечно сущее, абсолютное совершенство. А кроме того, это определение ничего не определяет, и немудрено, что молодой писатель, признав его правильным, тотчас вслед затем становится в тупик перед вопросом: «Кто есть твой Бог?» Он мог бы ответить испытующему его незнакомцу: «Ты сказал!» Однако он затруднился, и затруднением этим принудил незнакомца перевести свой вопрос на другой, более понятный и вместе с тем более точный язык. А из дальнейшего объяснения оказывается, что молодой писатель имеет в виду «чувство, объединяющее все это», – все «добрые чувства и желания» или «стройную и ясную мысль, охватывающую все явления жизни», а старый профессор – «что-то общее, что связывало бы в одно целое все это», то есть «все мысли, чувства и понятия», или «общую идею». Что же такое это «что-то», по которому тоскуют эти люди? Истина? Да, конечно, но не только истина, потому что речь идет у обоих и о чувствах и желаниях, а г. Горький требует даже «нас возвышающего обмана», и у г. Чехова «пристрастие к науке» не есть что-нибудь самодовлеющее, а стоит наряду с другими «мыслями, чувствами и понятиями» и «желаниями». Молодому писателю г. Горького нужна «стройная, ясная мысль, охватывающая все явления жизни», но мысль не созерцающая, а действенная, органически слитая со «способностью возбуждать в людях искренние чувства, которыми, как молотками, одни формы жизни должны быть разбиты и разрушены для того, чтобы создать другие, более свободные на место тесных». Молодой писатель жаждет такого учения, которое, удовлетворяя запросы мысли и чувства, вместе с тем давало бы бесповоротный толчок воле, побуждало бы к действию в известном направлении. Словом, он жаждет религии, как мы еще ее недавно определили [2] .

Посмотрим теперь, как распределяются у нашего автора элементы этого искомого или уже имеющегося в его распоряжении учения.

Бесконечно разнообразные человеческие типы, характеры, темпераменты сводятся в рассказах г. Горького к двум главным группам. Это, во-первых, «будничные» люди, довольствующиеся той «ямой», в которой их поместила судьба. При этом «яма» не означает чего-нибудь непременно неудобного или грязного, мрачного. Будничные люди могут стоять на очень разных ступенях общественной лестницы и обладать очень разными умственными и нравственными качествами. Но все они, не оглядываясь по сторонам, кто нехотя, кто с охотою или даже с восторгом идут по выпавшей на их долю жизненной колее – наживаются или нищенствуют, работают или живут чужой работой, веселятся и печалятся в пределах своих «ям». Их «философия» – когда они поднимаются до какой-нибудь философии – состоит в том, что человек «вполне и всегда зависит от массы внешних условий, что он бессилен и жалок один и сам по себе», как говорит незнакомец в «Читателе». Безрукий в «Тоске», с злой обидой в душе повторяя непонятные для него слова, которых он наслышался от «умнейших» людей, развивает эту мысль так: «Рассуждают люди о том, о другом и прочее… глупо-с! очень глупо! О чем рассуждать, когда существуют законы и силы? И как можно им противиться, если у нас все орудия в уме нашем, а он тоже подлежит законам и силам? Вы понимаете? Очень просто. Значит, живи и не кобенься, а то тебя сейчас же разрушит в прах сила, состоящая из собственных твоих свойств и намерений и их движений жизни! Это называется фи-ло-со-фия-с действительной жизни».

Вторая группа действующих лиц г. Горького никоим образом не хочет и не может помириться с этой философией. Составляющие ее люди «жадны к жизни», они хотят звенеть всеми струнами своей души, им тесно в какой бы то ни было «яме», они гордо и смело противопоставляют себя всяким «законам и силам», и все охотно, многословно и довольно однообразно развивают свою философию силы и свободы. И автор, видимо, любуется ими, любуется красотою силы, готовой совершить экстренные, выходящие из рамок будничной жизни поступки. «В силе красота, а не в нежной коже и румянце щек», – говорит слепой татарин-нищий в рассказе «Хан и его сын». «Красивые всегда смелы», – замечает мимоходом старуха Изергиль. Автор со своей стороны часто наделяет своих сильных и смелых людей и физической красотой (Зобар, Данко, Коновалов, Промтов, Кузьма Косяк, Артем). Женщины с ума сходят по этим сильным красавцам, а Варенька Олесова требует таких же обаятельных образов от литературы. Она не любит русских романов, потому что русские писатели «не умеют выдумывать ничего интересного и у них почти всё правда… У французов герои настоящие, они и говорят не так, как все люди, и поступают иначе. Они всегда храбрые, влюбленные, веселые, а у нас герои – простые человечки без смелости, без пылких чувств, какие-то некрасивые, жалкенькие – самые настоящие люди и больше ничего!.. Зачем писать книжки, если не можешь сказать ничего необыкновенного?»

Вы помните, что, собственно говоря, этот же вопрос задавал незнакомец, представляющий собою воплощенную совесть молодого писателя: «Если ты не можешь силою воображения твоего создать образы, которых нет в жизни, но которые необходимы для поучения ее, какая польза в твоей работе и чем оправдаешь ты звание свое?» Разница между вопросами Вареньки Олесовой и незнакомца состоит только в том, что последний прибавляет подчеркнутые мною слова. С его точки зрения, «необыкновенные» и даже небывалые и невозможные образы и картины нужны для «поучения жизни», для расширения горизонта, подъема благородных чувств, энергии и т. д. Для чего же нужны они Вареньке Олесовой? «Мне, – говорит она, – в романах больше всего нравятся злодеи, те, которые так ловко плетут разные ехидные сети, убивают, отравляют… умные они и сильные… и когда, наконец, их ловят, меня зло берет, даже до слез дохожу. Все ненавидят злодея, все идут против него – он один против всех! Вот герой!»

В рассказах г. Горького есть, кроме Вареньки Олесовой, еще один любитель французских уголовных романов. Это некий Павел Петров, «темный человечек, кабак держал и воровские дела завершал». Емельян Пиляй рассказывает о нем: «Умная башка, братец ты мой, этот Павел Петров! Я к нему имел большое уважение, и он меня тоже очень любил. Бывало, днем сидит он за стойкой и читает книгу о французских разбойниках… у него все книги были о разбойниках; слушаешь, слушаешь… дивные ребята были, дивные дела делали». Этот Павел Петров не только развлекался чтением уголовных романов, как можно думать про Вареньку Олесову, а черпал из них и поучения. Литературная критика, психиатрия, статистика давно установили тот факт, что подобное чтение действительно «поучает» и вызывает подражание. Это мы и на Павле Петрове можем наблюдать: сам он только кабак держит да ворованные вещи скупает или в заклад берет, но, например, Емельяна Пиляя он подбил убить проезжего, и, когда тот по совершенно случайному обстоятельству не убил, Павел Петров обругал его дураком, болваном и выгнал вон. Надо думать, это не те «поучения», которых требует воплощенная совесть молодого писателя… А впрочем… Дослушаем Вареньку Олесову. Читателей и особенно читательниц, с замиранием сердца следящих за фантастическими похождениями какого-нибудь «злодея», трепетно переживающих его победы и поражения, было всегда много (я боюсь, что их немало и в числе читателей г. Горького); и всегда они находили нужную им умственную пищу как во французской, так, в противность мнению Вареньки Олесовой, и в русской литературе. Но Варенька не вполне типична для этой наивной публики, упивающейся исключительно интересом кровавой или вообще уголовной фабулы. Она вставляет свое пристрастие к «злодеям» в некоторую теоретическую рамку, – как, впрочем, и почти все действующие лица у г. Горького. Она говорит: «Вообще, знаете, мне люди до той поры нравятся, пока они сильно хотят чего-нибудь, куда-нибудь идут, ищут чего-то, мучатся… но если они дошли до цели своей и остановились, тут уже они не интересны… и даже пошлы!» Первобытная, грубая, невежественная, но здоровая и сильная Варенька Олесова откликается этими словами на грустное раздумье незнакомца в «Читателе»: «Смысл жизни в красоте и силе стремления к цели, и нужно, чтоб каждый момент бытия имел свою высокую цель. Это было бы возможно… но не в старых рамках жизни, в которых всем так тесно и где нет свободы духу человека»…