«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав - Евгений Дюринг Страница 30

Надолго оказывает влияние лишь следствие битвы, а именно поражение и отсюда – порабощенность. Если только перипетии битвы не возобновляются постоянно, более сильная сторона, конечно, позаботится о том, чтобы другая сторона осталась обессиленной и обезоруженной. Таким образом, часть неудачных форм жизни можно было бы наполовину оправдать или, по крайней мере, приписать общей человеческой грубости. На самом же деле такая схема не может служить решающим моментом; ибо теперешний мир и сам показывает, что такие причины не исчерпывают зла и даже не связаны с наихудшим злом. Основная первобытная природа хищного зверя – вот к чему должно снова и снова возвращаться, если желают, как и в животной области, достаточно хорошо объяснить себе ход вещей. Невинным видам животных была бы оказана большая несправедливость, если бы им или первоначальной грубости их предков приписали вину возникновения хищных зверей. Мы скорее оставим факты необъяснимыми, нежели станем прикрашивать естественный ход вещей в природе и в человеческой области такой шаткой защитой.

Если бы кто-нибудь пожелал видеть некоторый недостаток и некоторый грех в организации существ, односторонне называемых ручными, то такой грех, самое большое, следовало бы видеть в их сравнительной безоружности. Зачем должны были появиться существа, – мог бы кто-нибудь спросить, – которые по самой своей конституции не в состоянии достаточно хорошо защитить себя! Можно было бы подумать, что в самом образовании видов и особей содержалась ошибка, состоявшая в том, что равенство вооружения было как бы плохо рассчитано, а потому ограбление стало неизбежным, коль скоро грабители оказались налицо. То, что можно было бы в царстве животных назвать милитаризмом, основывается, как и у людей, на указанных различиях. Будут ли служить оружием особенные образования вроде когтей и зубов или высокой культурой созданные средства для растерзания, это не меняет сущности понятия, и потому слово «оружие» может остаться общим словом.

На самом деле существует тот сомнительный пункт, что лучшие и сдержанные люди часто уж слишком уподобляются животным, одаренным задатками к приручению. Однако должно надеяться, что такая вредная сторона вещей именно в человеческой области способна измениться в полную свою противоположность. Мозг и рука даже у телесно более слабых лиц могут научиться владеть хотя бы ручным оружием. Это именно ручное вооружение и положило, ведь начало прогрессирующей культуре, все более и более влиятельной, удобной и доступной в смысле дешевизны. Таким же образом и женщина, например, может искусственно уравнять свое, вначале неизбежно более слабое, естественное вооружение силой оружия; женщина не должна долее оставаться обделенной из-за сравнительной своей слабости, которая еще усилена была влиянием культуры. То, что сказано о женщине, имеет еще большую силу для элементов, которые по своей профессии и по своим привычкам стоят вдалеке от профессионального военного ремесла. И здесь неравенство должно, в конце концов, прийти к уравнению.

2. Однако указанное добавочное уравнивание сил является только переходной стадией и взятое само по себе есть нечто несовершенное. Оно только обобщает вооруженный режим, тогда как более благородная цель состоит в том, чтобы совершенно уничтожить состояние борьбы. Так как одна часть человечества состоит из дерущихся зверей, то и другая часть его должна стать в ту же позицию и сама до известной степени превратиться в дерущегося зверя. Это, конечно, порча личных качеств, хотя и неизбежная; по меньшей же мере, это примесь к хорошим качествам чего-то неподходящего. Гораздо более счастливо было бы общее состояние, если бы существовали только такие люди, которые по задаткам своим, по настроению и воспитанию всегда думали бы только о хорошем и никому не наносили обид. Если выхватить отдельные отборные личности и представить их себе в обобщении, так чтобы всюду было налицо только равное и подобное, то получится картина такого общества, где устранены все нарушения, происходящие от хищничества и вообще от намеренной несправедливости. Порядок в таком обществе был бы прямо противоположный существующему. Борьба с насилием и особенные предохранительные меры против него, как правило, отпали бы. Лишь против случайных, исключительных нарушений требовалось бы еще оставить некоторые полицейские меры. И уголовная юридическая практика была бы очень ограничена; даже гражданская юстиция имела бы место лишь в случаях, которые происходили бы от простых ошибок и от искреннего заблуждения.

Такое необыкновенное состояние, конечно, ныне нигде не существует; выражаясь обычным языком, оно – нечто совершенно утопическое. Только в критическом смысле слова, как мы его употребляем здесь для современного строя мыслей, утопия есть нечто не только правомочное, но является даже идейной необходимостью. Отнестись к ней в таком её значении презрительно, и пожелать покончить с ней значило бы просто вообще распроститься с идеалом и отказаться от него на будущее время. Будущее же рассчитывает не только на столетия или даже тысячелетия; нужно считаться с несравненно более продолжительными промежутками времени, а что касается образования видов существ, то здесь вполне уместны расчеты с геологическими мерами времени.

Фантастические утопии – только недодуманные предшественницы утопий критических. Первые строятся из ненадлежащих материалов. Они желали из материала хищнического мира построить нечто прямо гармоничное и очутились поэтому в очевидном противоречии с логикой фактов. Мы же, напротив, нимало не стремимся работать с таким негодным материалом. Сначала должно исчезнуть весьма многое из материалов и личностей, т. е. многое должно быть искоренено и уничтожено, прежде чем «нигде» сможет превратиться, по крайней мере, в предварительное «где-то». И тогда опять станет лишь вопросом времени более широкое обобщение.

В таком смысле утопия не есть что-то недостижимое; только в обычном смысле утопическое осталось бы чем-то, вечно далеким от какого бы то ни было осуществления; но такие утопии следовало бы тогда назвать уже, в соответствии со смыслом понятия, ухрониями. Чего до сих пор не только нигде не было или нет, что является фантастической картиной вещей, невозможных ни в какое время и ни при каких обстоятельствах, то надо назвать ухронией; и подобного немало скрывалось в имевшихся до сих пор утопиях. Однако выбор названия, несмотря на всю фантастику, нужно приписать верному чутью и инстинкту. Не враги всякого идеала изобрели выражение «утопия» – оно происходит от родоначальников и защитников идеалов. Поэтому ввиду все усиливающейся притупленности, которая не возбуждается уже ничем, было бы весьма уместно и по отношению к понятию об утопии держаться критически и осмотрительные, но далеко проникающие взором концепции отличать от произвольных или даже сумасбродных фантазий.

Именно там, где считаются с человеческой природой, обязательно необходимо отделять общее от исключительно-фактического и составить себе надежное понятие также и о возможности различных будущих форм существования. Является ли внутренним противоречием предположение, что добрые личные качества распространятся и с течением времени найдут себе выражение во